Не прошло и десяти минут, как Пьюл зашагал дальше, с коробкой под мышкой. Он и его устройство держали путь на Пратлоу-стрит, где, если повезет, он встретит Нарбондо, возящегося со своими инструментами.
Шагая, Пьюл не сводил глаз с тротуара; ноздри его раздувались, глаза щурились — шел подсчет мелких оскорблений, которые ему пришлось стерпеть за месяцы знакомства с Нарбондо.
Душа Пьюла закипала гневом при одной мысли о крахе прекрасно задуманных планов, привезенных им в Лондон. Надо будет, решил он, действовать осмотрительно. Беспечность может все испортить. Он непременно должен отомстить им всем; не останется никого, кто не почувствует на себе его гнев. Сперва он управится с Нарбондо, а уж потом, если удастся, и с Дрейком. Если ничего не выйдет, он будет на месте во время приземления бесценного дирижабля и вот тогда снимет все сливки, верно? Химический состав отчего-то начал испаряться сквозь повязки, и поднимающиеся миазмы жгли Пьюлу глаза, порождая безостановочный поток слез. Он промокнул лицо. От долгой ходьбы бинты обвисли и начали потихоньку спадать.
Мимо прошмыгнул очередной разносчик газет. В таком количестве сенсации случались не часто, и издания пестрели крупными заголовками.
— Дирижабль садится! — вопил мальчишка, размахивая газетой, будто флагом. — Человек с Марса внутри! Угроза пришельцев! Армегедеон!
«Ого, — подумал Пьюл, — вот так раз». Через мгновение он уже рассматривал газету, чья первая полоса была поровну поделена между мертвецами с Пратлоу-стрит и приближением дирижабля. Этот последний, по уверениям Королевской академии, должен приземлиться прямо в Хампстеде. Предводитель одной из популярных сект настаивал, в свою очередь, что на борту дирижабля прибудет пришелец с далеких звезд, чье появление станет «предвестником Армагеддона».
Авторы передовиц несколько путались в том, как следует связывать два столь разных сюжета — живые трупы и дирижабль, — хотя бродивших по улицам Лондона мертвецов с известной натяжкой можно было бы считать «пришельцами».
Не менее вероятной представлялась и вторая версия: дескать, вурдалаки — это «первые ласточки» тех миллионов человек, которых Цицерон называл «молчаливым большинством» и которые уже готовились сбросить саваны и подняться из мест упокоения. На ней настаивал проповедник по имени Шилох, самопровозглашенный мессия, в последнее время сделавшийся приметой городских улиц и напрямую связанный с недавними сборищами в Гайд-парке. Что могло заставить восставших покойников предпочесть обочины Пратлоу-стрит собственным уютным могилам, оставалось не до конца понятным.
Читая на ходу, Пьюл не отвлекался на то, чтобы осмотреться кругом, — и совершенно напрасно. Когда он все-таки добрался до залитой солнцем Чаринг Кросс-роуд, повязки его окончательно взбунтовались и отчасти открыли лицо. Погруженный в чтение Пьюл пренебрег безопасностью безлюдных переулков и аллей; между тем едва ли не половину заполнивших улицы прохожих интересовали те же новости, что и его самого.
Газеты шли нарасхват. Увлеченные пугающими известиями люди заглядывали друг другу через плечо. Скопление мужчин и женщин, стихийно собравшихся прямо посреди улицы, было настолько поглощено чтением, что это едва не стало причиной дорожного происшествия с участием двуколки, кучер которой и сам сражался с хлопавшей на ветру газетной полосой.
Познакомившихся с последними сенсациями лондонцев роднило своеобразное выражение, застывшее на их перекошенных от ужаса лицах: новости о пришельцах и ходячих мертвецах, очевидно, никому из них не сулили добра. И случайно оказавшийся в этом средоточии страха и подозрительности всхлипывающий Пьюл, с зеленой физиономии которого сползали зловонные ленты пропитанных химикатами бинтов, предсказуемо вызвал переполох.
Какая-то женщина с визгом наставила на него указующий перст, и к ней не замедлили присоединиться другие прохожие. Люди оборачивались и замирали, в изумлении провожая Пьюла испуганным взглядом, а он даже не замечал этих признаков нарастающей паники. Лишь оторвав глаза от газеты, алхимик сообразил, что его принимают за нечто кошмарное. Правда, ни сам Пьюл, ни перепуганные обыватели, с воплями тыкавшие в него пальцами, не имели понятия, кем или чем он им представляется. Может, это и есть пришелец? Ходячий мертвец? Сразу и то и другое? Кто бы разобрался… Но обычным человеком это нечто однозначно не являлось.
— Оно убегает! — взвыл мужчина в жилете, который был ему мал на несколько размеров. Этот вопль моментально подхватила вся улица, и бегство Пьюла обратилось веским доводом в пользу мнения, что он действительно тот, за кого его принимают.
Пьюл с трудом удержал равновесие, избавляясь на бегу от газеты и повязок. Будь у него возможность швырнуть в этих людей бомбу, заставить умолкнуть одних и дать остальным реальный повод для испуганных воплей, он бы так и сделал. Но они накинулись бы на Пьюла прежде, чем метательный снаряд показался бы из коробки, и впридачу лишили бы его удовольствия продемонстрировать свое приобретение Нарбондо.
Мало-помалу он оторвался от возбужденной толпы: всерьез устраивать погоню никому не захотелось. Видно, зеваки не собирались принимать активного участия в странных событиях этого дня.
Теперь Пьюл до конца разобрался в своих намерениях. Задача не так сложна: из кладовой на лестничной площадке у входа — в тайный коридор, добраться до лаборатории, отодвинуть панель, поджечь фитиль и без лишних слов катнуть бомбу внутрь. Лишь бы Нарбондо оказался на месте! Стоило погибнуть, чтобы задержаться и перед самым взрывом шепнуть кое-что горбуну, увидеть, как по его лицу пробегут волны паники и осознания собственной беспомощности, а потом наблюдать за тем, как он ковыляет за машинкой, рыдая и умоляя о пощаде, лишь для того, чтобы разлететься на множество грязных ошметков…
Эта мысль вернула Пьюлу довольную ухмылку. Оно того почти стоило, не будь Нарбондо лишь первым в списке из доброго десятка имен. Все они получат свое, Пьюл ни за что не лишит их заслуженной кары. И потом, не стоило забывать о небольшом дельце с Дороти Кибл. Никому не отобрать у Пьюла радости от возобновления знакомства со строптивой девчонкой, ничего у них не выйдет!.. Пьюл крался вдоль Пратлоу-стрит, прижимаясь к обшарпанным фасадам, чтобы зоркий Нарбондо не углядел его из окна. Проскользнул в парадную дверь, нырнул в кладовую у лестницы и ударил кулаком в угол стенной панели, за которым пряталась отмыкавшая замочную щеколду пружина.
Едва ли аллеям Риджентс-парка когда-либо прежде доводилось видеть подобные толпы. Плотные людские потоки струились по обеим сторонам Парквей и вдоль Сэвен-Систерс-роуд. По стремнине образованной человеческими телами реки двигались бесконечные двуколки, кабриолеты, экипажи и небольшие коляски с открытым верхом; все они, под неумолчный стук копыт, опасно раскачивались, одолевая выбоины и проваливаясь в колеи, а их кучера на чем свет стоит честили ротозеев, норовивших перебраться на проезжую часть, что приводило к заторам и замедляло скорость неритмичного движения почти до нуля.
Битком набитые повозки срывались с места, затем намертво застревали минут на пять, многократно повторяя этот цикл, при этом чудом избегая столкновения с десятками пешеходов, которые отважно выпрыгивали на дорогу, чтобы не увязнуть в слякоти на обочинах, и будто бы не слышали возниц, призывавших посторониться и пропустить лошадей.
«Если в путь не отправилось пол-Лондона, — думал Теофил Годелл, протягивая брошюру тощему человеку в пенсне, — тогда я слепой». И в придачу еще и мертвый, ибо Годелл, нарядившийся в спешно подобранный костюм, приобретенный за шиллинг в Хаундсдитче[46], старался походить именно на оживший труп.
Над достоверностью образа пришлось потрудиться совсем немного: некогда весьма приличный костюм был достаточно грязен, чтобы как раз сойти за наряд последнего упокоения. Парочка новых дырок, энергично исполненный танец на разложенном посреди улицы одеянии, несколько мазков грязи — и нужный эффект был достигнут. На лицо потребовалось нанести капельку грима: любовно нарисованный фальшивый шрам по центру лба, сбегающий под правый глаз, позволял предположить, что его обладатель прежде вел жизнь праздную, бесцельную и суматошную, являясь кем-то вроде азартного игрока или иного бездельника и гуляки.
