— Наши бы уже стояли по стойке «смирно», — тихо прошептал Макс, подтверждая мои мысли. Не один я был удивлен такому наплевательскому отношению к субординации.

— Здесь свои правила, — спокойно ответил Грозный, ожидая, пока его знакомый достанет необходимые печати, — Ты же не вскакиваешь, когда мать заходит в комнату, пока ты спокойно лежишь на кровати? Они у себя дома, а мы — лишь так, назойливые гости, которые скоро уедут.

Как оказалось, наши личные дела уже сюда доехали, и теперь мы занимались тем, что раскладывали документы всей нашей роты по столам, расписываясь в куче журналов. Инструктаж, прибытие, получение оружия и боеприпасов… да сгинь моя Луна!

Я довольно быстро потерялся в этой стопке, уже не обращая внимание на названия журналов, и просто расписывался за десяток выбранных мной фамилий. Сначала я ещё старался, но довольно скоро моя рука просто черкала каракули. Максон тоже пыхтел рядом, пытаясь своими лапищами попадать в тонкие колонки.

— На хрен! — проворчал он, морщась от боли в пальцах с непривычки, — Уж лучше с пулемёта по снежкам строчить, чем вот это вот…

— Это да, — вяло ответил я.

Покончив с бумагомарательством, мы взяли все личные дела — а это чуть больше шести стопок из папок толщиной с кулак — и понесли в санчасть.

Местные медики расположились на первом этаже бывшего двухэтажного дома, который чья-то артиллерия когда-то превратила в барак с плоской крышей.

Вообще здесь всюду виднелись следы давних боев. Множество пулевых выбоин в стенах, воронки на земле и следы от попадания зажигательных снарядов. Но Контуженный даже не дал нам ни оглядеться, ни поразмышлять над этим, подгоняя к дверям.

Сонный лейтенант, одетый в брюки синего цвета и белую майку, только с третьего раза понял, что вообще от него хотят. И с пятого согласился оформить медицинские книжки…

Военные почему-то упорно не хотят работать ночью. А если и работают, то с желанием поскорее закончить. Поэтому все наши книжки были оформлены как под копирку: все здоровы, с высшей категорией годности, и, конечно же, привиты от местных заболеваний.

В итоге каждая стопка увеличились раза в полтора, поскольку в делах теперь появились медкарточки. Таскать это все на руках было уже невозможно, поэтому Грозный, после небольшого переругивания с медиками, выбил нам пару носилок для раненых.

По факту просто две жерди, на которых прикреплена плащ-палатка, однако с ними было действительно проще. Так что вскоре мы вернулись обратно к своим палаткам, чтобы раздать каждому его бумажки.

Теперь народ мог заполнить свои анкеты, объясняя в них, какого хрена он покинул пределы родной Красногории. И я бы испытал удовольствие от того, что наконец-то остальные окунулись в болото бюрократии, но мне и самому пришлось засесть за эту грёбанную анкету.

— Почему штабные сами не могут заполнить их? — возмущался Сапрон, в который раз заглядывая в личное дело, чтобы подглядеть личный номер, — У них же все эти документы есть. Оформили бы сразу все, а нам бы дали чисто подписать!

— Угу, — бухтел я, водя пальцем по строчкам.

— Наверняка потом еще и вернут! «Тут неправильно, тут надо переделать!»

— Угу…

Макс явно увлёкся, помахивая карандашом:

— Вот в нормальных частях солдаты в строевую даже не заходят.

— А мы — не нормальная часть, — проворчал кто-то из старожилов, — Так что привыкай, тут ты сам будешь с бумажками носиться…

Он добавил ещё что-то про выплаты, для которых, чтобы их получить, надо принести в жертву штабным рапорт и пакет документов. Только сначала их надо написать и собрать.

— Чертова бюрократия, — тяжко вздохнул Макс.

Мне только и оставалось, что мысленно пожалеть, а ещё и позавидовать ему. Это ж где он служил раньше, что впервые столкнулся с писаниной?

У меня было не так жёстко, но очень похоже: журналы, журналы, журналы… Зато большие и умные генералы потом по этим журналам смотрели, как красиво мы умеем писать и рисовать планы. Ведь планы — это самое важное, что только можно найти в красногорской армии.

По итогу все анкеты были собраны командиром роты и вместе с другими важными бумагами засунуты в большой деревянный ящик с какой-то важной маркировкой.

И наконец-то где-то часов в шесть утра нам позволили немного поспать, объявив, что общий подъём будет… кхм… в семь.

Несмотря на то, что спать хотелось очень сильно, я решил все-таки просто перетерпеть. Поскольку знал, что если задремать на этот несчастный часик, то потом буду совсем вареным.

Решение оказалось правильным, потому как даже часа нам не дали, резко подняв в половине седьмого.

— Пять минут на сборы и грузимся по машинам, — спокойно и от того не менее громко довел до нас командир роты.

В отличие от рядовых бойцов, офицеры не могли себе позволить даже прилечь отдохнуть. Не говоря уже о Контуженном, который после опечатывания ящика с документами ушел разбираться с техникой.

Как я помнил, старшина роты погиб при блокировании Вертуна, так что теперь его функции Грозный взвалил на себя.

— Ты как? — негромко спросил у меня Сапронов.

Размяв шею, затекшую за час бессмысленного валяния на жестких койках, он достал из сумки небольшую стеклянную бутыль с любимым соком.

— На! Самое то, чтоб взбодриться.

— Я бы чем покрепче взбодрился, — я вяло отмахнулся, а потом все же принял бутылку, машинально сворачивая крышечку, — Сейчас бы хлебнуть горячего, сладкого чая, да с мягонькой булочкой, и чтоб на ней аккуратный такой слой нежного маслица…

Я замычал, чувствуя, как сводит челюсть от слюноотделения. Ну вот, сам же себя и накрутил.

— Слышь, гурман, я так-то тоже нихрена не завтракал, — буркнул Макс, доставая и себе бутыль. — Хотя знаешь, я бы сейчас сосисончиков вточил. Вот таких, поджаренных до корочки, и с картошечкой. М-м-м!

На эту картину отреагировал уже мой желудок, заурчав что-то одобрительное.

— Слышь, кролик, а ты с собою только сок, что ли, взял? — усмехнулся подошедший к нам Михайлов.

Женя, как опытный боец, уже собрал все вещи и потому лениво пожевывал непонятно откуда взявшийся бутерброд. Я только и мог, что с завистью смотреть на кусок хлеба с куриной котлетой. Вот же вылунь треклятый, у меня сейчас так Пробоина в животе откроется1

Военные всегда голодные, даже если только-только поели. А после почти дневного перелёта, да ещё и ночной суеты, способны спокойно опустошить полевую кухню. И пусть она рассчитана на более крупное соединение, потом мы всё равно потребовали бы добавки.

Хорошо, что у нас был заботливый Грозный, который знал, что мысли о еде быстро выбиваются работой. Подоспев, он способствовал тому, чтобы мы с Максом забыли напрочь о перекусе, и приказал грузить в машины ту самую проклятую документацию, а потом ещё и станину с пулемётом.

— Я даже удивляюсь, зачем вообще оружие, — пыхтел Максон, взваливая пулемёт вслед за ящиком с бумагами, — Кто там, в пустыне? Кочевники, говорят? Сбросить на них эту документацию!

— Ты слишком жесток к врагам, — со священническим гонором ответил я, — Тем более, им ещё перед боем свой пакет документов надо собрать…

Макс зафырчал от смеха.

— Веселитесь, смотрю? Это хорошо, поездочка будет долгой, — усмехнулся Контуженный, забираясь к нам в кузов.

Грузовиков было несколько и все они, кажется, совершенно не были приспособлены возить людей.

Словно небольшая будка, сваренная наспех, наш кузов был обшит изнутри щербатыми, когда-то крашенными досками. Щели в полу были такие, что спокойно проглядывалась дорога.

Борта были весьма низкие, с ржавыми дугами под тент. Самого брезента не было и, судя по тому, как выцвела и облупилась внутри кузова краска, водитель не особо заботился об его отсутствии.

Все, что хоть как-то напоминало ящики или сиденья, отпихнули в дальний край, почти к самой кабине. По центру расположили пулеметы.