А ведь командир батальона — это как минимум майор, и простому старлею сюда никогда не встать. Ну, это простому…

У этого мазаного предки были полковниками в штабе, и потому парнишка в свои жалкие двадцать три года, был уже старлеем.

Мало того, этот талантище комбат стоял на майорской должности в ожидании, когда ему после очередной «успешной защиты мирного населения от прорыва из Вертуна» присвоят капитанские луны… А затем и майорские, после чего он сразу уйдет на почётную должность полковника.

Не просто так в нашей красногорской армии ходят шутки про то, что простому солдату никогда не стать полковником, ведь у полковника есть сын. Как и сыну полковника не стать генералом — у генерала тоже сын, а то и целых два.

Услышав капитана, Грозный замолчал, задумчиво уставившись на свою трубку полевого телефонного аппарата. Связь с комбатом-то он тоже наладил, но вот приказ командира ему очень не понравился.

— Хомут, связь с Крикуном, — тут же скомандовал гвардии сержант и, дождавшись, когда наладят соединение, принялся в трубку руководить остатками подразделения, — Крик, давай вперед помаленьку, прикроешь нас. Давай-давай, приказано передовые окопы занять. Все, пошли.

Он обернулся к нам, и мы с Максом поняли все без лишних слов. Кажется, я рано обрадовался, что выжил…

Идея не нравилась никому, но великий род Стрелецких не считался с потерями армейцев. Поэтому они предпочли, чтобы безродные вояки встали первой линией обороны, в то время как их привилегированные бойцы заняли более удобные рубежи.

Сапрон подхватил тяжеленный пулемет вместе со станиной, в то время как я спешно накидывал ленты с патронами себе на плечи. Вылезать из окопа мне совершенно не хотелось. Страшно, просто до одурения страшно не хотелось!

На открытом поле ты — превосходная мишень для любой плюющейся твари, а ведь, говорят, бывают и такие… Ты лёгкая добыча для любого затаившегося снежка, ведь любой солдат знает, как они любят притворяться мёртвыми.

И в особенности ты желанная цель для Вывертышей, невидимых для безлуней. Идёт солдат, идёт, и вдруг, разорванный на клочки, исчезает в пасти неведомой хрени.

При этом маги, которые их прекрасно видят, сидеть с солдатами в окопах желанием не горят. А ведь раньше, рассказывают, с этим было строже, но теперь считается, что у армии достаточно разного оружия.

Крик Грозного выбил из моих мозгов траурную жвачку:

— Бегом!

Перехватив шашку поудобнее, он первым вылетел из окопа и побежал вниз с пригорка ко второй линии. Мы, переглянувшись с Максом, замерли лишь на мгновение — и тут же припустили следом. Честно, я потом так и не вспомнил, как умудрился вылезти со всем обвесом из окопа.

Когда мы достигли ближнего рубежа, все оставшиеся там в живых бойцы выкарабкивались из своих окопов и уже вместе с нами перебегали к самому переднему краю второй линии.

Вонючий дым с низины волокло к нам, и ветер то ли помогал нам, прикрывая, то ли наоборот хотел залезть гарью нам в лёгкие.

Из груди рвётся хриплое дыхание, на плечах качаются тяжёлые ленты, и кажется, что вот сейчас ноги подкосятся… ну вот сейчас… Тем более, из-за слёз на глазах ни хрена не видно… Но нет, ноги продолжают бежать. Если меня так шатает, то как Макс-то со своей дурой бежит⁈

Линия передних окопов, то и дело появляющаяся в разрывах дымного облака, приближалась медленно, как во сне. Мне кажется, тишина над низиной оглушала меня даже больше, чем те взрывы от большого калибра.

Хрипы и топот. Наши хрипы и наш топот… Нет, ещё я слышу рёв, он доносится из дыма за окопами. Надрывный такой, не очень-то похожий на рычание… Скорее всего, это крики раненых тварей.

Сколько я не ждал, а край окопа приблизился совсем неожиданно, и я едва не свернул себе шею пулеметными лентами, ныряя вниз. А потом…

— Сгинь моя луна! — выдавил из себя побледневший Макс.

Все наши спрыгивали в окоп и сразу же замирали, даже забыв дышать, хотя только что хрипели, как загнанные лошади. Железистый запах крови, вдруг пробившийся в нос сквозь гарь и пыль, невозможно было вдохнуть. Некоторые, не выдержав, сразу стали изрыгать на стенку траншеи содержимое желудка.

С ужасом мы смотрели на лежащие на дне окопа тела. В траншеях и стрелковых ячейках лежали пацаны… Безжизненными куклами… Частями кукол… Они валялись, изодранные когтями и клыками…

Еще молодые, наши с Сапроном сверстники, которым не повезло быть простыми стрелками. Мертвыми, стеклянными глазами они смотрели на нас, словно осуждая за то, что мы не смогли вовремя их прикрыть.

И все умерли с оружием в руках, отбиваясь до последнего. Куски и тела снежков лежали тут же.

Я стоял, не зная и не понимая, что должен делать. Ну нельзя же вот так! Какая грёбаная тварь придумала эти Вертуны⁈ По какому праву…

— Чего встали⁈

Я вздрогнул, когда в окоп спрыгнул бывший вахмистр и врезал мне по спине:

— Что, прорыв никогда не видели⁈

Мои ноги рванули быстрее мысли, словно они слушались не мою голову, а сразу напрямую Грозного. И да, слава Лунам, что кто-то знает, что делать.

— Бегом! Сейчас вас также покрошат, если пулемета на передке не будет!

При этой новости у меня будто бы прибавилось сил. Этот окоп хоть и относился к первой линии, но был, так сказать, задним. А нам же теперь вылезать и тащиться ещё и на передний.

— Давай, Максон, тащим, — быстро придя в чувство, я ухватился за края деревянной стенки, что укрепляла земляной вал бруствера и вскарабкался наверх, сразу подавая руку товарищу.

Самые передние окопы было плохо видно, дым оттуда едва относился ветром, да я лишний раз туда и не смотрел, пытаясь вытянуть тяжеленного Макса с его тяжеленным пулемётом.

С подсадкой от Михайлова наш пулеметчик все-таки смог выбраться из траншеи. Правда, дальше было не легче, потому пришлось аккуратно перешагивать и нырять через ряды колючей проволоки и кольев.

Это выродки Вертуна безмозглые, им можно переть прямо на заграждения и погибать, заваливая своими телами всё поле… А нам, простым солдатам, приходилось мучиться и до своих же позиций добираться, выгибаясь во всех мыслимых и немыслимых позах.

Наше продвижение сильно замедлилось, и пока мы прошли двадцать метров до передового опорного пункта, то окончательно выдохлись. Благо что пацаны там смогли встретить и принять пулемет, помогая его окопать прямо по центру.

Контуженный сразу назначил нам сектор обстрела, который мы должны были контролировать. Так что пока Макс привыкал водить оружие из стороны в сторону на новой позиции, я быстро прошелся по траншее, собирая с тел павших товарищей пулеметные ленты. Хотя это был передовой окоп, сюда пришёлся основной удар, и найти целое тело было той ещё проблемой. Но от мертвецов уже не мутило, тем более, я выполнял чёткий приказ.

Здесь стояли в основном ветераны, прекрасно знавшие, как вести бой, поэтому многие встретили снежков в рукопашную, едва лавина тварей прорвалась. У кого-то были дубинки с шипами, у кого-то кастеты, кто-то вообще отбивался ножом.

Окопный рукопашный бой — страшная вещь. Нас в караульной роте, конечно, обучали простым ударам, но я понял тогда только то, что в окопе нет разницы, как и куда ты бьешь.

Нет никаких правил. Никто не считает очки за попадания, как в детских играх. Можно сорок раз бить снежка ножом в живот, но если монстр останется жив, он тебя загрызет… Поэтому главное для солдата — выжить.

— Све-е-ет любимых очей, — едва слышно застонал Михайлов, нервно оглядываясь и запрыгивая в окоп. — Ви-и-ижу сквозь сотни ночей! Мы льем алую кро-о-о-вь… За страну, за Луну, за любо-о-овь. Подними магострел, не робей, бьем тварей, спасаем людей. За свет любимых очей, что виден сквозь сотню ночей!

Я покосился на Михайлова, усмехнувшись уголком рта. Песенку эту я знал, и раньше не любил. Но этот певец её так хорошо поправил, убрав из текста ненавистных Лунных, что я и сам чуть не начал подпевать.