У меня сдавило грудь, кислорода в комнате стало слишком мало.

— Мать мальчика была в ярости. Пригрозила уйти от мужа, если он не бросит любовницу. Так он и сделал. Во всяком случае, на какое-то время. Несколько месяцев спустя мать мальчика сама обнаружила их, и это стало последней каплей. К этому моменту отец мальчика уже решил уйти из семьи. Он хотел жить с другой женщиной, даже если из-за жены потеряет половину своего состояния. Мать мальчика сделала, что могла, чтобы удержать мужа, но все было напрасно.

Томас замедлил шаг, его тон стал приобретать нотки ностальгии.

— Однажды вечером отец пригласил жену поужинать. Мальчик никогда не забудет, какой счастливой выглядела его мать. Они практически сияла в своем мерцающем голубом платье и с накрашенными красным губами. Ее глаза светились надеждой.

Мне казалось, я больше ничего не слышу.

— Остановись, пожалуйста.

— Я почти закончил. — И продолжил дальше: — Мама мальчика не соглашалась на развод, и тогда отец мальчика пригласил ее на ужин, чтобы обманом вынудить подписать документы. Он сложил бумагу и подсунул вместе с чеком за ужин. — Томас сухо рассмеялся. Мне это не понравилось. Мне нравился мелодичный смех с хрипотцой: его настоящий смех. — Отец мальчика был дураком. По дороге домой он рассказал жене, что сделал и злорадствовал. Мама мальчика практически обезумела. Увидев машину любовницы, припаркованную у их дома, она схватилась за руль и разом покончила со всеми троими.

Томас остановился, его глаза были пустыми и лишенными всякой теплоты, когда он сказал:

— Мои родители убили твою мать, а твоя мать убила моих родителей.

Я осмотрела окно, дерево, стены комнаты, покрытые красивой лепниной в виде короны, и мебель.

Мальчик в лесу.

Дворец.

Мои разум и сердце не желали успокаиваться.

— Сколько тебе лет? — спросила я, нуждаясь в еще большем подтверждении, хотя в нем вообще не было необходимости.

— Двадцать девять.

Томас терпеливо наблюдал, как я пыталась сопоставить факты.

— Мне почти двадцать четыре…

— Я не лгу тебе, малышка.

Мой мозг перестал что-либо вычислять, и я приоткрыла рот, когда вспомнила. Я вспомнила, как он называл меня малышкой.

Возвращайся, малышка.

— Значит, ты собирался убить меня и мою… мою семью.

— Да, я планировал это сделать, хотя, возможно, не все стали бы моей местью. — Слова были сказаны без намека на раскаяние. — А потом я встретил тебя, и, очевидно, ты разрушила мои планы.

— Но в смерти твоих родителей не было нашей вины, — прошептала я.

— Нет. — Он дернул плечом. — Но ты часть твоей матери.

— И твоего отца, — выпалила я в ответ.

Когда он моргнул, я покачнулась.

— Зная твое хрупкое состояние, я не собирался говорить тебе об этом прямо сейчас, но это убивает меня. Мне откровенно противно, что тебя кормили ложью с ложечки.

— М-мой папа… — Мои слова оборвались, и я закрыла глаза, а когда снова открыла их, то увидела Томаса, стоящего передо мной на коленях.

— Он знал, — мягко сказал он. — В то время он был женат на своей работе, и, желая сохранить семью, желая сохранить твою мать, он закрывал на это глаза.

Воспоминания о моей матери до того, как она умерла, просочились в меня, но…

— Она ни разу не показалась мне несчастной, — сказала я вслух.

Томас потянулся к моей руке, и, слишком потрясенная, я позволила ему взять ее, большими пальцами он скользил по моей коже. Его прикосновение было успокаивающим и теплым, и я хотела, чтобы Томас обнял меня, прогнав холод, циркулирующий в моей крови.

Я отбросила это желание, собираясь повторить его жест, когда он заговорил:

— Вероятно, она была очень счастлива. И как ты могла подумать противоположное, если это было так?

Он был прав, но слезы все еще собирались на моих ресницах, готовые вот-вот пролиться. Протянув руку, он провел большим пальцем по одному из них и слизнул с него влагу.

— Ты прекрасна, даже когда плачешь, но мне все равно это не нравится.

— Я… — Прерывистый вдох сотряс мою грудь. — Почему? Я не понимаю… почему…

Сдвинув брови, Томас пристально долго смотрел на меня, пока мой подбородок и губы дрожали, затем я оказалась в его объятиях, а он — на заднице на полу. Сильные, нежные руки скользили вверх и вниз по моей спине, в то время как мое тело содрогалось от силы всего, что я больше не могла сдерживать.

— Тише, Голубка. — Мне могло показаться, но я могла поклясться, что каждый раз, когда он повторял эти слова, его губы касались моих волос. — Тише, успокойся.

В тот момент мне было все равно, что он был монстром, или что я чувствовала себя еще более потерянной, чем после того, как мне сказали, что моя мать никогда не вернется домой.

Все, что имело значение, — это то, что его аромат корицы и мяты затуманил трещины в моем сердце, его прикосновения выровняли мое дыхание, а его слова заставили меня почувствовать себя в безопасности. Как будто он удержал бы меня от раскола, если бы я только позволила ему.

У меня больше никого и ничего не было, поэтому я это сделала.

В море стеганых одеял и шелковых покрывал я мечтала весь следующий день напролет с широко открытыми глазами, моргая и глядя в стену.

Впервые с тех пор, как я прибыла в этот… замок, я крепко спала. Томас был со мной, пока мои глаза не решили, что им надоело оставаться открытыми, затем он подоткнул мне одеяло и сидел на краю кровати, молчаливый и неподвижный, пока я не заснула.

Когда проснулась, его уже не было рядом, что неудивительно. Для меня стала неожиданностью мысль о том, что я не испытывала отвращения, когда позволила Томасу прикоснуться к себе. Когда позволила ему утешить меня. То, что я чувствовала, было благодарностью и тем знакомым теплом, шевелящимся под запутанными веревками страха, которые теперь ослабли и больше не были связаны узлами.

Не зная, как соотнести мои чувства со знанием происходящего и с информацией о наших родителях, предоставленной Томасом, я решила дать время всему этому утихнуть.

В детстве моя мама обычно говорила: «Надо обдумать», всякий раз, когда мы чего-то не понимали или не могли решить, что делать.

Забавно, она никогда не знала, что ее действия однажды приведут нас всех сюда.

Обдумывала ли она?

Думаю, да, поймала себя на мысль, когда солнечные лучи за окном сменили цвет с золотисто-бронзового на темно-оранжевый. Но все же мама приняла решение. Я не желала верить, что однажды она покинет нас. Я была не в состоянии сопоставить такой бессердечный поступок с женщиной, которую я знала. С женщиной, запах которой ассоциировался с мылом с ароматом роз и тестом для печенья, которая широко улыбалась и носила шляпки для садоводства.

Возможно, она планировала уйти от своего мужа, а может, в конце концов, и не ушла бы, кто знает, но никогда бы нас не бросила. Это все, в чем я была действительно уверена.

И мой отец…

Солнце скрылось за деревьями, прежде чем я решила, что, когда увижу его снова, а я обязательно его увижу, я не скажу ему ни слова. Не было никакого смысла снова бередить старые раны. Папа любил ее. Он игнорировал маму, ставя на первое место работу и другие обязательства, но все равно любил и потерял ее. Он и так уже достаточно настрадался.

Его негодование по отношению к мужчинам, которые, по его мнению, даже в малейшей степени подводили своих женщин, теперь имело немного больше смысла.

Я планировала все рассказать Хоуп, зная, что она никогда не простит меня, если утаю от нее всю правду.

Присев, я размяла затекшие конечности и решила, что мне пора уходить, а это означало найти Томаса.

Приняв душ и переодевшись в чистые джинсы и розовую футболку, провела щеткой по влажным прядям своих волос. В компании тикающих часов за моей спиной я прошлепала по тихому коридору, найдя несколько игрушек, брошенных около арков и ниш. В основном Барби и мягкие игрушки.