Глупо это было с твоей стороны, очень глупо! Ведь у неё может невзначай рука дрогнуть. У неё они, между прочим, обе болят, особенно когда приходится что-то держать. И всё тело ноет от неудобного положения ночью. К тому же она не выспалась жутко, а ножками сегодня ещё весь день по горам топать придётся. Ей даже эти приседания для зарядки арбалета с трудом даются, разве не видно? Ты можешь себе вообще представить, как тяжело промахиваться, когда привык попадать? Так что она не ручается за себя…

Ох, лучше бы не думала это… Разве она не в дерево попала?

Тебе очень больно? Неужели шальной болт так сильно зацепил твоё сокровище, или ты просто чрезмерно разволновался? Она правда не хотела попасть! Даже как-то стыдно теперь. Ты простишь ей этот промах? То есть – неловкое попадание…

Да, малыш, прокричись всласть во всё своё иссушенное горло! Пусть эхо унесёт твой хриплый крик подальше, чтобы его услышали твои дружки на соседней горе и проснулись. Там, вон, вдали, виден слабый огонёк в тающей темени, за которым они провели ночь.

Вот вы всегда так делаете: доведёте женщину до такого состояния, а потом ещё считаете её во всём виноватой! Даже в глаза теперь смотреть как-то неудобно. И не знаешь, то ли подойти на шаг ближе, то ли отойти. Как ты считаешь? Тебе достаточно этой боли или хочешь добавки? Сам ведь понимаешь, кто на самом деле виноват. Будь вся ваша орава умнее, то сейчас ты бы не был привязанным к дереву, а она не тренировалась на тебе в стрельбе из арбалета. Если она отойдёт ещё на шаг, может ещё раз ошибиться, и будет опять больно. Хотя обидней уже навряд ли.

Может, лучше позвать мужчин, чтобы вытащили болт и немного облегчили твои страдания? Как приличной девушке ей претит мысль протягивать руку туда, куда тянут руку только распутницы. Или лучше не звать? Смеяться, поди, будут. Особенно над тобой. А ещё они горазды делать такие немыслимые гадости, что противно становится. Стоят, вон, наверху и уже вовсю ухмыляются. Ждут, когда она наиграется.

Идея! Она знает, что сделает! Отойдёт сразу на десять шагов. С такого расстояния она точно промахнётся. В лучшие времена она бы и нож очень метко вогнала с этой дистанции, но теперь не уверена даже в попадании из арбалета. И в этот раз она будет целиться в больную ногу. Всё-равно она уже ни на что не годится.

Ей послышалось, или ты что-то сказал? Подожди, она сейчас уберёт волосы в сторону… Ты разве не можешь говорить погромче? Кричать ведь мог только что. Когда она была в двух шагах, ты вообще говорить не хотел.

Сколько ты сказал? И куда? Это всё, тебе совсем больше нечего сказать? Не старайся валять дурака, такие люди, как ты, всегда хорошо слышат и запоминают. Вы никогда не лезете в первые ряды, потому что больше хотите жить, чем убивать. Давай, расскажи ей всё, что знаешь! Она подождёт, пока ты всё вспомнишь. У неё есть время до восхода солнца. Только от тебя зависит, как быстро закончится эта пытка.

Так-так, очень интересно… А ты случаем не врёшь? Она это очень не любит. Вспомни, что она творит, когда её хорошо рассердят. Вчера, например. Или только что вот.

Правда больше ничего не можешь вспомнить?

Нет, ты однозначно плохой мальчик! Ты страшно разочаровал её, и она должна бросить тебя и уйти. Прямо сейчас. Вы вообще плохие. Все! С такими парнями она не хочет дружить. Даже не надейся, что она оглянется. Разве что ты вспомнишь что-то действительно важное и будешь кричать вслед. А если нет, то стой тут, горько плачь и думай, о чём хочешь. Она к тебе точно больше не вернётся. Ты ведь уже и не мужчина, можно прямо сказать.

– Чего сидите в стороне, как не родные? Айда к нам!

Вара махнула двум девушкам, призывая присоединиться к женской компании за вечерним костром. Эта пожилая женщина всегда относилась к своей юной соседке (бывшей, следовало теперь считать) с теплом, хотя с её отцом не чуралась вступать в словесные перепалки. Вара годилась Ное в матери и, возможно, поэтому жалела девушку, не стесняясь говорить соседу, что он её тиранит.

– Пойдём, – шепнула Ноа подруге и потянула её за руку, чтобы помочь встать.

Кира вздохнула и нехотя встала. Её легко было понять. Она сильно ослабла, и на неё взвалили непомерную ответственность. А теперь ещё собираются допрос учинить – кто такая, откуда, где мать-отец, живы ли здоровы…

Ноа сразу поняла, что эта девушка выросла без матери. Трудно сказать, по каким признакам это можно установить. Вероятно, по тому, что она была самодостаточной натурой. Ей не нужна была компания, чтобы чувствовать себя нужной, хорошей, красивой и чего ещё обычно хотят слышать про себя девушки. Кто побыл в роли хозяйки, на всю жизнь усвоил свою нужность и хорошесть. Кира не стеснялась своего неопрятного вида, что ходит грязная, неумытая, нечёсаная. Любая женщина тут сразу бы подшутила – неужели мама не учила ухаживать за собой? Хотя бы в меру возможностей.

– Как ты себя чувствуешь? – заботливо спросила Вара, когда они устроились рядом, прислонившись к скалистой стене.

Место для очередного ночлега выбрали на горном плато, которое очень кстати подвернулось по пути. Оно было закрыто вершинами, что позволило развести огонь без боязни, что его увидят издалека возможные преследователи.

– Плохо, – ответила Кира.

Она не сказала это жалостливым голосом, а просто прямо описала своё состояние. Ей действительно было плохо. Первый день похода был трудным, всем пришлось приспосабливаться к нелёгкому путешествию по кручам, а тем, кто был в добавку к этому ранен, но шёл своими силами – и при этом ещё зорко следил за округой, – было вдвойне тяжелее. Ноа тоже готова была упасть и просто забыться. Прошлой ночью ей удалось немного поспать, а утром ещё часик подремать, пока они ждали подхода мужчин, оставшихся на месте битвы. Кира в отличие от неё уже до завтрака прошагала часть пути с отставшими, пока табор ещё отдыхал, и спала ночью наверняка и того меньше. Ноа испытала огромное облегчение, увидев её утром шествующей без посторонней поддержки. Одним только этот день был хорошим – что за ними не устроили погони. Видимо, враг слишком долго выжидал, надеясь, что табор спустится вниз на дорогу, чтобы рискнуть пройти в ущелье, и поздно понял, что проворонил свою добычу. Один день они сумели выиграть, и это вселяло надежду.

– Да ты не то, чтобы плохо – ты ужасно выглядишь! – без обиняков заявила Вара. – Смотри, сколько крови ты потеряла – вся рубаха красная! Тебе пить и есть надо больше. На, бери, это и питьё, и еда!

Вара по-хозяйски принялась обхаживать «гостью». Набрав в плошку горячей похлёбки из котла, она всучила её девушке, не собираясь даже слушать возражений в духе «я уже поела». Вздохнув, Кира смиренно приняла в руки выписанное лекарство, дуя на него и потихоньку попивая прямо из плошки за неимением ложки.

– Покомандовала и хватит. Тебе тоже нужно отдохнуть, – продолжала отчитывать Вара. – Вообще мужики одурели! На что им свои головы? Я тоже командовать горазда, бабы, вон, подтвердят. Но это так, по-житейскому. Когда у тебя дети и скотина, поневоле научишься. Но чтобы вот так, всеми сразу… Ты можешь обижаться, но я такая – говорю, что на языке. Вара-Свара— так меня мужики прозывают. Ноа знает. Ты за неё держишь покрепче, она умная девушка, просто слишком тихая.

Да, Ноа знает. Она очень многое знает. Достаточно иметь таких соседок, как Вара, чтобы знать про всё в городе. И быть достаточно тактичной, чтобы остальные так же охотно доверяли и рассказывали всё «по секрету».

– Кто-то одежду с собой брал? – спросила Вара женщин вокруг, продолжая проявлять заботу о новой подопечной.

Те неуверенно помотали головой.

– Нет? Никто не догадался?

– А зачем? – спросили её в ответ.

– Рубаху ей поменять. Эта скоро совсем вся изорвётся, да и грязная, вон, какая.

– Нет, всё там побросали, что было. Одеяла только взяли.

– Зашить можно, – послышался чей-то совет. – У меня нитки есть с собой, иголки только нету. Последняя неделю назад поломалась, а новой так и не успела прибарахлиться.