К огромному облегчению своих провожатых никаких пакостей Кира им не устроила, когда переходила мост (лишнее доказательство, что своих бросать не хотела). Даже не попыталась кого-нибудь столкнуть в реку. Неудивительно – со связанными сзади руками она бы и сама тогда свалилась скорее всего. Но укусить могла бы. Плохой это знак, если она так смирно себя вела. Как это объяснить дозорным, которые о их злоключениях знать не знали?

Один из них, считающий себя, видимо, за главного, с надлежащей наглостью подошёл к пленной почти вплотную и подёргал за верёвки на теле.

«Вы бы ей ещё глаза завязали!» – насмешливо высказался он на предмет того, как добросовестно её опоясали: не только руки за спиной крепко связали, но ещё и туловище дважды обхватили, полностью их зафиксировав. – Это чтобы она не брыкалась, да?»

Несколько дозорных – их вместе была тоже неполная дюжина – засмеялись, поняв намёк.

«Ты за языком следи! Хочешь нас как дураков подставить, или что?» – возмутился один провожатый.

«Чего ты сразу кипятишся? – примирительным тоном ответил старшина дозорных. – Я же не это имею в виду…»

Посмотрев девушке на грудь и представив себе её размер (приблизительно, насколько одежда позволяла), он с таким же бесстыдством посмотрел ниже пояса. Очевидно, испачканный вид юбки и характерно терпкий запашок, который исходил от пленной, испортил ему представление. Отпускать комментарий в духе «Вы хоть бы в реку её окунули, прежде чем приводить» он не стал. Хотелось, конечно (любил он поважничать, а перед симпатичной бабёнкой это вообще святое дело), но подобрать в голове более изысканную формулировку провожатые не дали, один за другим высказывая своё возмущение или предупреждение.

«Она не меньше пяти наших уложила! Второй отряд их как раз по всему лесу собирает, не сегодня, так завтра тоже подойдут».

«Не врёшь? Чем – вот этим?» – присвистнул дозорный и ткнул на винтовку, которая висела за спиной провожатого.

«И этим, и всем остальным. Из лука она тоже метко бьёт. Мы к ним вообще долго подойти не могли, потому что они отстреливались, как черти. Только когда её схватили, остальные сдались. Ты не смотри на неё так, будто это просто баба, она любого из вас один на один уложит, замахнуться не успеете. Ножом швырнула – в пальце от меня в дерево вошёл!»

«Ты лучше от неё отойди подальше, серьёзно говорим!»

Старшина осмотрел окружающих. Заверения провожатых его впечатлили – не те это были парни, которые по лесу побегают, чтобы потом взмыленными сказки рассказывать. Эти парни выглядели не просто взмыленными – они выглядели измученными и потрёпанными. Если хорошо приглядеться, то у каждого где-то можно было увидеть ссадины. К тому же винтовка служила веским подкреплением их слов – а потрогать и побаловаться с ней все хотели по очереди, и кто это хотел, тому следовало поумерить свой пыл в общении с отрядом лесных тятей. Женщин облапывать нельзя было (преждевременно), трофейное оружие – можно было. За это руки не отбивали. Пока их владыка Сангар не присвоил такую редкую и дорогую штуку, стоит хоть раз в жизни её подержать, взвесить – сколько весит счастье настоящего воина.

По глазам старшины заметно было, что он колебался: верить или не верить. На вид девка ну никак не тянула на грозного воина, к тому же была больная – видно по лицу и по походке. Казалось: толкни её пальчиком – упадёт. Старшина в своём представлении одной рукой её сломить мог (второй при этом срывая одежду с тела для последующих очень приятных для него игр). Это были не глаза убийцы, которыми она смотрела на котёл с едой над костром – это были глаза голодного зверька. С той минуты, как её подвели к костру, она всё время неотрывно смотрела на костёр, полностью игнорируя мужчин, которые её обсуждали в своё удовольствие. Даже если она не понимала их язык (очевидно, что не понимала), она не могла не догадываться, о чём идёт речь. Самая глупая баба и та догадается.

И вот вдруг в тот момент, когда старшина решил немного получше вглядеться в её лицо, она перевела на него глаза. Лёгкая улыбка, лукавый взгляд, скользнувший вниз (какой у тебя большой и твёрдый, покажешь?) – и руки богатыря сами потянулись: одна за ножом на поясе, другая к верёвкам на девичьем теле. Чего им, двадцати добрым молодцам, бояться – одной девки с голыми руками? Жаль, конечно, что не вся голая – было бы прекрасное зрелище (а что? – воображать ведь никто запретить не может, как говорится: «глазами товар не испортишь»!).

Обаяние женщины – это её самое страшное оружие. Женщина для этого не обязательно должна быть обворожительно красивой, собственно всё обаяние заключается в даре угадывать потаённые желания мужчин и умении их использовать. Насколько точно эта бесовка угадала их, старшина ещё долго будет впоследствии вспоминать. Как будто с его глаз в мгновение ока считала, что он любит подходить к женщине сзади и начинать любовные утехи с похотливым распусканием рук, прижимаясь к ягодицам (а они у её были в самый раз: не плоские, а аппетитно округлые). «Ты верно давно уже не получал этого удовольствия, малыш?» – промелькнуло в мимолётном взгляде, брошенным через плечо, когда она повернулась к нему спиной, подставляя опутанные руки (пожалуйста, доставь ей это удовольствие и дай ими что-нибудь размять!). Ничто так не раззадоривало старшину как вот это «малыш». Не важно, было ли это сказано вслух или глазами. А эта девушка была к тому же выше его на пол-головы, что ещё сильнее подстегнуло внутреннего зверька. Малыш? Он?! О-о, он бы тебе такого малыша показал! И наказал им, так чтобы тебе кричать хотелось и после этого долго стонать…

Да, кричали они громко. И стонал старшина ещё долго. Ожог на лице доставляет очень болезненные ощущения.

«Говорили же – это шайтан-девка, не подходите к ней!» – бранили провожатые дозорных, заново связывая придавленную к земле и скрученную общими усилиями Киру.

«Радуйтесь, что нож не успела схватить!»

Этому действительно следовало радоваться. Никто из дозорных не ожидал, что такая на вид милая и слабая девушка может свалить крепкого мужика, при чём сделать это с таким хладнокровием: сперва усыпить бдительность, стрельнув голодными глазками и подкупив жалостью, а потом неожиданно нанести удар в горло, со всей силы пнуть в колено и столкнуть в костёр. При падении воин выронил нож (вот зачем напрашивалась разрезать ей путы – она не руки размять хотела, а нож в них получить), но в тот момент, когда она хотела его схватить с земли, на неё уже набросились три бдительных охранника. То-то она так смирно переходила реку – чтобы других дураков проучить. Итог урока: один побитый и обожжённый, которому нелегко будет смыть свой позор, один разбитый нос и пару свежих царапин. Не так просто скрутить тигрицу – она обязательно изловчится каждого укусить или заехать когтями в лицо.

Когда Киру уволокли и привязали к дереву, провожатые наконец облегчённо вздохнули. Расположившись вокруг костра, они поведали дозорным свою больную тему: какая эта девка рассякая на голову пришибленная и что на неё никакой управы нет. Как ни скрути, а всё-равно обязательно выждет удобный момент, чтобы заехать в лицо. Сжалишься, руку освободишь, чтобы поесть сама могла (или ещё что-то сделать ради облегчения) – глаз рада будет выдавить или клок волос выдрать. Когда на самом деле спит, а когда только вид делает, тоже не поймёшь. На отдыхе ничего другого не оставалось, как связывать её всю, ибо сколько руки и как больно ни выкручивай, а толку никакого. Задремлешь на минуту, а она того только и ждёт – подскочет и ногой в лицо заедет.

«А с ними что? – дозорные показали на Миллу с Ролом у соседнего дерева. – Их чего не привязываете?»

«А куда им деваться? Баба далеко не убежит, а мужик и так еле дышит. Дошёл и то хорошо. Пусть Сангар сам решает, что с ними делать».

Один из дозорных толкнул соседа локтем, кивнул в сторону повязанной пленной, которая сидела с закрытыми глазами, и спросил:

«Как тебе, взял бы в жёны на недельку? Тебе вроде нравятся бабы с характером».