Малыш в чреве Миллы не буянил – чувствовал, наверное, что матери и без его концертов нелегко. Ещё одна нелепая ирония: когда они уходили в крепость, Милла была самым слабым звеном, а когда их вели связанными назад, наоборот – она оказалась самой выносливой. Логично: её не избивали, как Рола. На нём южане, видимо, решили выместить свою злобу за оказанное яростное сопротивление. Когда их схватили, почти каждый счёл своим долгом приложиться хотя бы раз к нему кулаком. То, что он был ранен, их не смущало. Сдохнет, мол, и поделом! Не сдох. Вероятно, южанам за пленных платили какие-то премиальные, раз его не стали прибивать. Даже не подталкивали, хотя он влачился всю дорогу, и кормили наравне с женщинами (кто их знает – может таким образом дополнительно издевались: лучшего, дескать, не заслуживаешь?).
Переговорив с дозорными, двое южан махнули издалека рукой своим товарищам, чтобы они переходили. Те в свою очередь махнули им – чтобы шли к ним назад, помогать. Дозорные остались на другом берегу у своего костра. Встав, они с любопытством смотрели, как десятеро переводят пленных через мост. Их, очевидно, забавляла такая чрезмерная опека – всего-то трое голов, не сотня с гаком, как пару дней назад! На своём языке они громко подшучивали, что не особо нравилось проводникам. Те же не стали огрызаться и только пробурчали между собой что-то, только им понятное. Из всех разговоров Милла не поняла ни единого слова. Этот язык был для неё совершенно чужд. Всё, что она поняла – что её будут переводить первой. Те парни, которые вели их назад, уже давно поняли, что она относится к самой безобидной категории людей, от которых, соответственно, и хлопот меньше. В какой-то степени Миллу за это, наверное, даже уважали – ведь она ухаживала сразу за двумя, будучи сама в затруднительном положении. Другого объяснения, почему по отношению к ней не применили насилия (связывание и принудительное конвоирование не в счёт) у неё не было. Даже не ощупали как следует по очереди (на предмет оружия, естественно), чего следовало ожидать.
С Кирой это попытались сделать, но только один раз. Если в глазах южан Милла выглядела безобидным цыплёнком, то Кира, наверное – тигрицей. По-другому её описать было трудно. Она бросалась на каждого, кто оказывался рядом, била, топтала и кусала, как могла. При чём делала это совершенно непредсказуемо, без криков и воплей. В одно мгновение могла выглядеть спокойной, уставшей, сонной, больной – всё из этого было, и не наигранно, южане в этом не сомневались, – а в следующее могла уже душить кого-то, рискнувшего подойти слишком близко. После первого, кого она едва не придушила – пятерым сообща удалось оторвать её, пересилив (кому-то при этом тоже досталось по больным местам на лице и других частях тела), – ей связали руки за спиной, а потом и вовсе обмотали тело. Для надёжности.
Вымотала она им все нервы. Ни на минуту спуска не давала и использовала каждый шанс, каким маленьким он бы ни казался, чтобы – если не вырваться, то обязательно устроить драку. Тоже нелепая ирония: как будто не она попала в плен, где над ней намеревались издеваться, а к ней в плен попали и она теперь всласть издевалась. Наверняка парни только тому и рады будут, когда сбагрят её следующим провожатым либо доставят к пункт назначения. Несомненно они об этом переговаривались, когда успешно перевели на другой берег Миллу, а затем Рола, собираясь теперь с духом для самого тяжёлого. Что могло прийти на ум Кире, даже Милла не бралась предсказывать. Иногда ей казалось, что её племянница от чрезмерного стресса элементарно с ума сошла – человек со здравым рассудком не стал бы вести себя с такой экстремальной агрессией и поберёг свои силы. Ночью Милла перешептывалась с Кирой, пользуясь случаем быть наедине (условно – шагов на пять от дремлющих надзирателей). Увещевала её поберечь себя (имелись веские подозрения, в которых Милла всё больше утверждалась), просила бежать, если удастся (что Кира и пыталась безостановочно), и просто утешала её – отчаянный бой стоил девушке много сил. А те, что оставались, она тратила на драки, находя возможность и повод. «Я вас не оставлю. Они мне за всё заплатят», – это было всё, что Кира ответила. После этого она вообще перестала говорить.
Сошла с ума или преследовала какую-то цель своим поведением – оставалось только гадать. Ни её «наполовину мама», ни чужаки-надзиратели не смогли этого до сих пор выяснить. Только Рол дал взглядом Кире понять, что понимает её – но поддержать к сожалению ничем иным не может. «Бейся пока дышишь, никогда не сдавайся!» – этим словам отца она следовала на каждом шагу. Во всём отряде под конец не осталось человека, который не получил бы от неё свою порцию ненависти. Как уже сказано было – они вообще боялись к ней подходить, оставив на попечение Миллы. Чего она только не вытворяла! В первые часы после того, как схватили, она на глазах верёвки грызла, игнорируя прикрики (тогда едва и не придушила того, кто решил проучить «дурную девку» не только словами); ставила подножки (чтоб ты побольнее упал!); толкала на склонах (катись к лешиной матери!); отгибала ветви, как пружины, когда проходила (ты не знал такого гадкого трюка? Теперь надолго запомнишь!). На привалах взяла за привычку на кого-то неотрывно смотреть – и не сказать, чтобы уничижительно, исподлобья. Нервы у каждого когда-то не выдерживали. Первый решил, что она голодная и пытается его так усовестить – Кира мало ела, а половину того, что сглатывала через силу, выплёвывала из себя при очередном приступе тошноты. Поднесённый кусок мяса на палочке (ближе, я слишком слабая, ещё ближе, пожалуйста, к самому рту) был большой оплошностью – вместо мяса прикушенной оказалась рука добряка, при чём до крови. Второй решил, что если он выскажет ей, как гадко с её стороны так отплачивать за терпеливое отношение (судя по жестам и интонации, на другом берегу ей не спустят такое поведение с рук), то она перестанет буравить его глазами. Не перестала, но делала это теперь по отношению к нему с издевательской улыбкой (не бойся, подойди ещё ближе – смотри, какая я добрая).
Большой проблемой оказалось и само сопровождение. Вроде простое дело на первый взгляд – дёрнул за верёвку: мол, вставай, пошли! Куда, скотина глупая, в другую сторону!
Третий решил, что проблема исчезнет после перекинутой на шею петли, с помощью которой можно легко управлять человеком. Будешь упрямиться – задушишься. Почти задушилась – за что находчивый парень получил по ушам от товарищей (судя по жестам и интонации за сию потерю на том берегу ему эти уши по меньшей мере отрежут), а чуть позже по ноге от «скотины», когда она пришла в себя и отдышалась. Тянуть за волосы (удобный способ, когда они длинные) грозило боданием в живот или подбородок, когда она вставала. Бить по щекам – укусом на руке и ответной местью при первом удобном случае. И втором. И третьем, если уж на то пошло.
Три вещи южане быстро усвоили: эта девка научена тому, куда больно бить; она не реагирует на запугивания, как будто вообще страха не испытывает (настоящий ужас для мужчин, которые зачастую только этим управляют женщинами и детьми); она готова в любой момент убить их без всякого сожаления. Как дикая тигрица, насильно запертая в клеть.
Выходом из этой проблемы оказалась смекалистость кого-то из южан, который заметил раньше других, что Кира ни разу не попыталась сбежать, оставаясь с двумя пленными, и начал использовать Миллу как средство управления. Странно, что им это осознание так запоздало пришло в голову – после двух боёв, когда Кира до последнего защищала их, как тигрица своих детёнышей. Собственно, она только тогда и сдвинулась с места, когда южане поняли, что она ставит перед ними выбор: либо вы побережёте этого мужичка и поможете ему встать и ковылять рядом, либо вы будете тащить меня, ибо я скорее задушусь, чем сделаю шаг. На тот момент они ещё не могли предполагать, что второй вариант был бы, вероятно, менее хлопотным, ибо молчаливое согласие Киры идти не было согласием делать это миролюбиво.
«Не верь ей, она только на вид милая!» – убеждали парни дозорного, который оценивающе осматривал её с ног до головы перед костром.
