Кричал иногда на пустыре: «Так?» …Но даже эхо не отвечало. Не от чего тут было ему отражаться. Нет ответа. Поэтому я должен быть особенно тверд.
Именно там я и осознал свою ношу: творить прекрасное надо не из красоты, уже сотворенной, которая так ласково окружала меня в центре, а из грязи, из темноты, теперь меня окружавшей. Только тогда твои творения будут чего-то стоить. «Пил – и упал со стропил»! Все, что я пока сочинил. Дикая, нечесаная, мятая публика в магазинах-стекляшках, где съестное бывало лишь изредка… а что ты хотел, собственно? Всю жизнь в «Европейской» просидеть?
Нет уж, сюда гляди! Это твой народ.
Мое дело – слова. Но тут, похоже, лишь слова-сорняки. «Земную жизнь пройдя до половины, я очутился в сумрачном лесу», «на пустыре имени улицы Белы Куна». Сколько было в юности красивых грез – и оказаться вдруг на улице с подобным названием! Тупик? Имени кого? Белы (или Бела?) Куна. И главное, понаехали сюда люди, которых это название как бы и не колышет. Мало ли непонятного в жизни? Все в жизни непонятно! Но ведь живем же! В голове, правда, пустырь. Вакуум. Ну и что? У всех вакуум. Нашлись и здесь искатели истины и кричали (но мало кто их слышал), что Бела Кун – это венгерский коммунист, с наслаждением расстреливавший из пулемета пленных белых офицеров в Крыму. Ну и что? Никто нам и не говорил, жителям пустыря, что расстреливать пленных белых офицеров в Крыму – это нехорошо. Может, и нормально. Время, правда, несколько изменилась, и никаких табличек, восхваляющих Белу Куна за его подвиги, уже не вешали. Но думаю, не из-за политики, а из-за разгильдяйства, царившего тут. Тут можно. Никаких образчиков прекрасного нет. И «улица Бела Куна» – чем не название? На некоторых домах пишется слитно – Белакуна. И ничего! Дом стоит. Попривыкнем. И для таких, как мы, подойдет все. А не впитаются ли в нас, вместе с тем именем, жуткие привычки носителя этого имени? А что мы – особенные какие-нибудь? И уже мерещится в постоянном болотном тумане нашей местности пулемет. Кто-то против? Без очереди расстреляем! Такой неласковый сон. Но и просыпаться не хочется! А если название улицы изменить? На что? Абсолютно ничего не приходит в голову! И главное – зачем? Нам, здешним, это название вполне ничего себе! Задавал самым умным друзьям вопрос: «Можешь придумать название для новой улицы?» И предложений – ноль!
И если в твоей голове и душе столь пустынно, то и живи на улице Белы Куна. Пытка? Значит, заслужил! Мало того что подаривший название твоей улице – палач, так еще и не выговорить. Словно специально душили сознание. Кто рвался хоть к какому-то смыслу, выдумывали, например, улицу Белой Кони… женского рода! Безграмотных из нас делали, безъязыких!
Восемь лет тут прошло. И вот – свобода. Переименовывай! «Ну… говори!» Не открывается почему-то рот. Навеки его зашили? А открывается – вырывается «Белы Куна». И все. Может, лень? Навсегда отбили охоту что-либо говорить? Но ведь жизнь не кончилась, правда? Рядом с улицей Белы Куна появились вдруг улицы – Пражская, Будапештская, Софийская. Намек на то, что и другое в мире есть! За границу пускали еще не очень, через комиссию партветеранов, – но по улицам с такими названиями уже приятно было ходить.
Так дальше, вперед! Но почему-то не пошло это дело. Идеология не диктует. А что же еще? Пошла какая-то безыдейщина, а главное – бестолковость. Серебристый бульвар! А всем ли хочется этой серебристости? Улица Стойкости. Но время уже было такое, что двояко это название трактовали. И, как всегда в эти времена, самые бездумные лезут вперед… Романтика нужна! Улица Весенняя! А зимой что – съезжать, тем более отопление, как правило, плохо работает, а название улицы это как бы оправдывает – Весенняя! Мол – про зиму не договаривались. Или вдруг улица Художников, на унылом болоте, где просто нечего рисовать. Забота о культуре?
Так где же путь? Плоха улица, не ведущая к храму, а без названия – еще хуже. Где же их брать? Сознание наше нынче в телевизоре. Мочилово. Мистика. Гламур. История! Конечно, таких названий, как Якиманка, Маросейка, Волхонка, не будет уже – тут и история, и великий язык. А что у нас? Если есть в Москве улица Баррикадная, то теперь может быть – улица Жестоких Разборок? Улица Обманутых Вкладчиков? Или – улица Обманутых Дольщиков? Но вряд ли на них вырастут дома.
Но есть же хорошие профессии! Улица Налоговиков, например. Проспект Таможенников! Тупик Гастарбайтеров. Переулок Бомжей. Площадь ОМОНА! Улица Олигархов, в конце концов! Они что – не люди? Но могут окна поразбивать мирным жителям, а олигархи там вряд ли поселятся. Где же названия брать?! Наука! Мой друг-москвич на улице Академика Варги живет. Но наука теперь не в тренде, мало кто знает, чего он изобрел… Вяло как-то. Но идут же процессы! И позитивные даже! Проспект Борьбы с Коррупцией? Как?.. Но как-то зябко на этой улице жить. Вроде «в особо крупных» – не брал, но какая-то падает тень: не напрасно на этой улице оказался! Мýка одна! Перемелется – мукá будет? Когда? Жить-то надо сейчас! Что-то поприятнее есть? Коммерция – вот что у нас есть! Проспект Кешбэка! Давайте мечтать! А может быть – улица Побежденного Целлюлита? Судя по всему, именно это теперь главная мечта человечества – во всяком случае, лучшей его половины.
Еще? Улица Шампуня, Улучшающего Работу Мозга? Длинновато. Да и нет такого шампуня… А перхоть в названия улиц неохота вставлять. Говорят, надо молодежи дорогу давать. Улица Конкретная Жесть? Улица Короче Реальная? Но не все же улицы так называть! У меня просьба ко всем: придумайте хотя бы хорошее название улицы!.. А там, глядишь, и пойдет?
Как же! И утром, еще в темноте, хлопали двери, и я со всеми стоял на углу (на службу пришлось-таки пойти), с отчаянием ожидая автобуса, чтобы добраться – всего лишь! – до железнодорожной станции, и оттуда – на электричке до окраины города. Работал я в таком же неуютном месте, но расположенном далеко, – их, оказывается, гораздо больше, чем обжитых. Лета почему-то не помню – сплошной ноябрь. Все стоят, повернувшись спиной к ветру и снегу, с белыми горбами на спине. Время от времени самый смелый или самый отчаявшийся, крутанувшись, поворачивался к ветру и кидал взгляд туда, откуда, тускло посвечивая, мог появиться «домик на колесах». И если ничего не светило там вдали – это было ужасно! Видно было далеко, до самого горизонта, и если ничего нет, значит, долго еще не будет.
И снова стой спиной к снегу, наращивай горб. Потом, потеряв терпение, обернись – ну сейчас-то уж должно что-то появиться?! Ничего.
Кто сказал, что о тебе кто-то заботится? Чушь!
Ветер и снег о тебе заботятся – больше никто.
Единственное, что утешало, – это воображение. Что другое тут могло утешить? Постепенно я стал замечать – или придумывать? – что три автобуса с разными номерами, которые не появлялись тут почти никогда, лишь в моменты окончательного уже отчаяния, отличаются между собой, имеют разные характеры и даже морды. «Ну что ты плетешь?! Чем они отличаются, чем?» – в отчаянии я приплясывал на ветру. Ну, как – чем? Совершенно разные чувства вызывает появление каждого из них. Увидев наконец какое-то свечение вдали, все, забыв об аккуратности, о сохранности остатков тепла, поворачиваются, позволяя снегу залеплять лицо, и страстно вглядываются в подплывающие огоньки. Какого цвета? Какого цвета огоньки – этим решалось все! А вы говорите – без разницы! Желтый и белый – двенадцатый… это означает, что ужас не имеет конца! Двенадцатый – абсолютно загадочный номер, номер безнадежности! Непонятно зачем – два десятилетия подряд он соединял, последовательно и неутомимо, два темных пустыря – ниоткуда и в никуда! Все попытки местных жителей внести хоть что-то разумное или хотя бы объяснимое в эту загадку ничем не увенчались, на все письма был получен от власти подробный и абсолютно непереводимый на язык логики ответ. Двенадцатый! Сначала один, самый зоркий, затем и все остальные с отчаянием отворачивались. Нет – от жизни, особенно здесь, бесполезно ждать какой-нибудь жалости!
