– Витя! Ну угомонись! Ну что ты делаешь? – донесся жаркий шепот из темноты.

Ладно! Глубокий, освежающий сон! Сдвинув одеяло, стреляющее зарницами, я улегся.

– Витя… Что же ты со мной делаешь? О-о-о… Ви-итенька!

Да, в этом купе можно спать только гороху наевшись!

– О-о-о! Витенька! Да! Да! – вопила она.

А то нет. Натренировались у себя в тундре долгими полярными ночами!

– О-о-о! Витенька! О-о-о!

Спасибо Вите, что хоть он не проронил ни звука.

– О-о-о-о-о… – с постепенным затиханием.

В купе наконец-то воцарились покой и блаженство, которые каким-то образом перетекли и в меня. Снова горячий шепот! Я вздрогнул.

– Ничего, Витенька… Не горюй! С такой машинкой, как у тебя, мы нигде не пропадем!

Вот это верно. Главный инструмент в хозяйстве всегда при них. Значит, и за них могу быть спокоен? Я начал засыпать под уютное покачивание. По коридору мимо, как дуновение ветерка, пронеслось: тихий, но довольно уже напористый басок лопоухого, хохоток красавицы. И за них, стало быть, можно быть спокойным? Все. Я рухнул в сон.

Проснулся я в купе, освещенном неподвижным солнцем. Стоим? Видно, мои добрые ангелы не решились даже меня будить. Я сладко потянулся, выглянул в коридор: из вагона выходили последние пассажиры. Я быстро собрался. На ходу увидел, что я, оказывается, не последний: в своем купе крепко спал лопоухий… Счастливец!

– Я думал, ты навсегда решил остаться! – усмехнулся проводник.

– Нет. Все… Спасибо вам.

– Помни мою доброту! – проговорил он почти величественно.

По-моему, он уже маленько зазнался. Сказать? Сказать ему, что ничего на самом деле не было, и, кстати, взять мой билет, с двадцать первого места? Ладно уж… Пусть все остается! Не буду счастье разрушать!

– Главное – ты помни! – сказал я. Мы неожиданно обнялись.

Я шел по платформе и вдруг впереди в толпе увидел ее! Она шла одна типичной раздолбанной походкой манекенщицы, так бодая воздух бедрами, что глаз не отвести. Вот она, моя Мария Магдалина! Раз уж у меня так хорошо получается – спасу и ее! Не одних же легионеров должен я обращать к добру. Я прибавил ходу и почти уже догнал ее, но тут вдруг перед ней возникли мои омоновцы. Они вежливо расступились, пропуская ее, и вдруг взяли ее за руки с обеих сторон. С разбегу я чуть не налетел на них.

– Так… Где же хахаль-то твой? – глядя на нее, усмехнулся усатый. И повернулся к напарнику. – Пойди, разбуди его.

Тот пошел к нашему вагону. Усатый тем временем спокойно обшмонал ее, вынул из сумки стеклянную трубочку с таблетками, встряхнул перед правым глазом.

– Этим, что ли, угощаешь? – спросил он.

– Это я сама употребляю! – неожиданно дерзко и хрипло проговорила она.

Из вагона показался напарник со встрепанным лопоухим «счастливцем», изумленно хлопающим себя по карманам.

Да, видно, Мария Магдалина еще не созрела для святых дел, а мир еще далек от совершенства. Я вошел в вокзал.

– Милок! С тобой вроде ехали?

Я быстро обернулся. Царь-горох!

– С чемоданом-то не поможешь ли? Да тут недалеко!

Вот она, моя Мария Магдалина!

– …Горохом-то угостишь?

Я шел с тяжелым чемоданом, вздыхал: «Вечно ты влипаешь в истории!»

Потом я усадил старичка в трамвай, распрямился с облегчением и понял вдруг: «А ты не так прост, парень! Ты ведь рассказ написал».

Записал его – и послал.

Потом мне позвонил Троицкий, редактор «Плейбоя».

– Рассказ напечатаем. Но читатель у нас простой. Обожает порок – но непременно требует, чтобы он был наказан.

– Сделаем!

…Она шла передо мной типичной раздолбанной походкой манекенщицы, но уже по московскому перрону… Уйдет!

– Стой, голубушка! Ты-то нам и нужна! – перед нею вдруг встали мои друзья-омоновцы.

Из поезда выходил, покачиваясь, ее сосед по купе, растерянно похлопывая себя по сильно облегченным нагрудным карманам.

Рассказ стал моим сольным номером. Иногда, для эффекта, я приостанавливаюсь и предлагаю слушателям: «Угадайте конец!» И угадывают, почти всегда!

На одной из молодежных конференций, которые уже казались однообразными, я вышел из гостиницы с соучениками, чтобы ехать на «Мосфильм». В плане особого доверия к молодежи – нам обещали показать знаменитый, но не выпущенный в прокат фильм этой кинофабрики. Но я предпочитал жизнь. И считал ответственным себя – за свои, а не чужие произведения. С такой установкой – я не спешил лезть в автобус и в поисках впечатлений озирался по сторонам. В толпе, ожидающей своего счастья, я увидел сладко зевающую пышную блондинку, иногда зябко вздрагивающую. Не выспалась! И куда-то ехать, спать в холодном зале одной ей явно не хотелось. Так же, как и мне.

– Может – лучше доспим? – я зевнул рядом с ней.

– Где? – кокетливо отозвалась она.

– Да лучше всего, я думаю, в номере, – предложил я. – Ваш номер какой?

Она назвала.

– Только купите… чего-нибудь… снотворного! – усмехнулась она.

– Вы едете, нет? – высунувшись из автобуса, крикнул руководитель.

Мы отвернулись.

В предчувствии сюжета, еще не представляя, какого риска он потребует, я постучал в номер, с коньяком в руке. А если бы представлял, как будет, – постучал бы? Да. Коньяк стоил десять рублей, и отчетность необходима. Хозяйка открыла, даже не глянув на меня, и вернулась к телефону на столике.

– Что ты говоришь? Боже! Я потрясена!

Я и не приступал, а она – потрясена! Впрочем, сделала жест лилейной своей дланью:

– Ставь!

Насчет меня как субъекта указаний не было, но я все же сел. Телефонный разговор ее длился минут двадцать, пока я не нажал пальцем на рычаг.

– Ты чего? – воскликнула она.

– Я уже здесь, – скромно сказал я. – Стаканы, пожалуйста, принеси.

Надувшись, она принесла стаканы, причем – два, что вселяло надежды. Я налил. Она хряпнула – без меня! – и снова схватила трубку. Я даже не успел поднять стакан. Нормально?

– …Олег? Купил новую тачку? А старую не знает, кому продать… Да подожди ты! (Это мне.) Да тут… один!

Хотя бы знает количество меня. Уже неплохо.

– Да. Это серьезно! – проговорила она и, видимо в волнении, схватила и мой стакан и выхлестала его, при этом на меня даже не глянув. Знала обо мне только одно – «один», остальное ее не интересовало.

Я накапал еще и предложил чокнуться. Говорят – сближает.

– Да подожди ты! – отмахнулась она. – Олежка Янковский купил тачку, а старую не знает, куда деть!

Да. Это серьезно! Видимо, поначалу у меня все же был некий «ымыдж», но на фоне Олежки поблек.

– Еду! – она махнула свою, а потом еще и мою порцию и скрылась в ванной. Откуда рассчитывала выйти ослепительной. Но не для меня… Смысл тут двойной, что вообще свойственно мне: «Ослепительной, но для другого» и «Для меня, но не ослепительной».

«Ну что? Сюжет? – соображал я. – Нет! Неудачник, обобранный и униженный. Это не по мне. У меня эстетика своя, а если надо – и этика. Более оптимистические. Резерв в бутылке я не тронул, хотя и тянуло. Пьяный сюжет? Нет! Что я создал тут, за свои деньги? Ничего! Такой финансовый отчет неприемлем!» Ярость овладела мной. Она проявляется редко, но резко.

Сумочка ее валялась на столике, сияя стразами. Обладательница сумочки второпях недооценила ситуацию. В десять рублей обойдется ей этот скромный праздник! В стоимость коньяка. Фека бы одобрил. Притом – я еще не беру за доставку. Я уверенно расстегнул молнию на сумочке. Вот он как раз – аккуратный червончик. Венец новеллы! Хотелось бы приписать еще и за доставку, и за стояние в очереди… Но ладно! Художник щедр.

Брякнула щеколда, и вышла хозяйка.

– Ты еще здесь? – проговорила презрительно.

Но презрение ее уже било не так, как могло бы.

– Разрешите откланяться.

– Вали!

Стоимость коньяка, выпитого ею, она узнала лишь тогда, когда мы уже ехали на вокзал. Оставалась минута до высадки – и тут она заглянула в сумочку. Рванулась к руководителю, но тормознула. Ведь он же видел, как мы остались одни… Что с нее еще взяли червонец – информация не очень. Минуту надо было чем-то заполнить. Я пересел к ней и жадно взял за запястье – она как раз начала вставать, и я ее усадил.