– Уголовный розыск! Начальник отдела.

– Кого-то убили?

– Жена ваша позвонила, сказала, что уже неделю вас нет!

– Всего три часа отсутствовал!

– Я волновалась, Венчик!

Органы правопорядка с упреком:

– Не делайте больше так!

Удивительно. На тройное убийство, говорят, едут неохотно, а тут – слабый старушечий голосок… Магия! Бередит лучшее, что в них есть? Удивительные люди у нас! А теперь, когда я три недели отсутствовал, – меня, наверное, генералитет ждет?.. Не дождутся!

– В мастерскую? – просипел я.

– Засада! – Нелька произнесла. – Рябой объявился, качает как бы Фекины права, помещение отжимает. У тебя никого в полиции нет? Или лучше – в прокуратуре?

– У меня? После больницы? Откуда?.. А впрочем, может, и есть. Рябому звони – назначай стрелку… У меня.

Динамично началась новая жизнь.

Мы шли по улицам в напряженном молчании. Я спрашивал себя: а ты уверен, что у тебя дома весь цвет спецслужб? Рябой шутить не любит – уже зверски глядит. Это еще про «засаду» не знает. А есть ли она? Сказано – «стрелка»! С Нонночкой, что ли?

Но она, слава богу, не подвела. Нонночка шла по коридору, сияя. За ней, застенчиво потупясь, шли три опера, а дальше – пара: мужчина и женщина в прокурорском.

– Венчик! Вернулся!

Хорошо, что отсутствовал не месяц – а то кто бы тут встречал меня?.. Страшно представить!

– А это кто? Твой друг? – Нонна радостно повернулась к Рябому.

– Да.

– Ой, как я рада! А то к нам так редко приходят гости!

Она обняла его, и он почувствовал ее горячие слезы сквозь рубашку. На этом можно было бы и закончить повесть… Но – дела!

И вот мы снова вдвоем. Ну прямо как в сказке! Юре звоню. Блистательную колонку ему отослал, про реанимацию! Лучшее, что я написал, в этом жанре. И – ни звука. Что-то случилось? Может – он теперь заболел? И вот, наконец, долгожданное:

– Да.

– Привет. Ты когда мою колонку дашь?

И ответ – как паровой молот по темечку:

– Никогда.

– Что случилось? Не глянулась?

– Это уже неважно.

– Как так?

– Твой друг, врач-генерал, сказал, что любое напряжение для тебя – смертельно. И жизнь твоя – в моих руках. Нажмешь – и все. А я хочу сохранить твою жизнь.

– Ну хорошо… Напечатай только эту колонку… И – всё!

– Клянешься?

– Да.

– И больше не присылай. Я не хочу твои похороны оплачивать.

– Понял… Прощай.

– …Прощай.

Слезы душили… Надеюсь, что и его.

Он прав. Всегда был правильный. За это я его и любил. Ну что ж… он когда-то позвал меня в жизнь, солнечным зайчиком, бегающим по стене. Он же и выключает.

– …Прощай. Спасибо тебе! – я сказал.

– И тебе спасибо. Прощай!

Вот и всё. Огляделся… а ничего вроде не изменилось. Предметы те же. Так и будут стоять.

И вдруг – звонит телефон. Нелька! И я у нее.

– Твоя голова летит в Китай! Заинтересовались там… Ну, и ты при ней.

– Надо впарить, как Бродского? Только Фека такое мог. Куда мне!

– Не прибедняйся. Ты думаешь, я не помню, как ты свой день рождения на поминках Феки отметил за богатым столом? Принял эстафету – неси!

Да. Я понял уже, что тот банкет – не бесплатный.

– Что я могу?!

– Ты?!.. Это ты же сумел краденое, да еще и фальшивое кольцо сделать обручальным. И мы повелись!

– Ну, – засмущался я. – Так на это целая моя жизнь ушла. А сейчас…

– А в сломанную молнию на сумке кто душу вдохнул? Ты ж сам написал.

– То – написал… Ладно! Лечу!

Только мы, художники, делаем мир драгоценным! Или, как Фека говорил: «Потому-то я друга и посылаю».

Но если я – Фека, значит, Нелька – моя? Но не будем форсировать. Печальный опыт есть.

Восьмой час летим. Вспомнил, как в Москве, после вручения очередной Фекиной «куклы», я уходил по запасным путям, а за мной получатели с железяками гнались… И неужели опять – теперь уже через половину планеты? Что-то надо придумать! Вспомнил другой проект – тоже, кстати, с бюстами… Мы ехали по Италии. Это был каблук ее – Апулия, не самая живописная часть: плоская, с однообразными замками. И, хотя никаким руководителем я не был, переживал, будто это я виноват, что море не такое уж синее, а гор – вовсе нет. И все уже, уловив мою сущность, с претензиями обращались ко мне: «Почему нету гор?» – «Не успел!» – «Что значит – не успел? Взялся – так давай!» Почему я «взялся»? Причем в Апулии, где мало кого знал.

И вот мы идем по изъеденным временем плитам. Оказывается, замок построил Филипп, какой именно, мы прослушали, а переспрашивать неудобно… Пробел! И именно я должен его как-то залатать: кто же еще? Был единственный монумент, наводящий на размышления, занимающий почти весь нижний зал – огромная каменная башка с вытаращенными зенками.

– Знаю его! – воскликнул я. – Филипп Башковитый! Он!

Все радостно кинулись к Башковитому сниматься. Теперь в новые старые замки врывались жадно: кто отличится первый?

– Филипп… Частичный! – раздался крик Михеевой, поэтессы.

Кинулись к Филиппу. Действительно – не все было при нем. Все мчались по лестницам в поисках «своего».

– Филипп… Скрытный! – донеслось с третьего этажа. Побежали. Филипп, действительно, скрыл лицо, сколото. И – постепенно все обрели Филиппов и ими гордились, и только Саня, мой друг и критик, не поспевал. Не хватало стремительности, игры ума. Даже стало как-то неудобно сидеть с ним. Но вот во дворе заброшенного замка мы увидели валяющиеся в траве обломки. Руки… ноги… голова…

– Филипп Ненужный! – произнес Саня, прочувствовав, видимо, сходство и со своей судьбой. Но он-то стал теперь нужным, а то неудобно было перед творческими людьми.

И вот, десять лет спустя, на людном московском сборище ко мне вдруг кинулся толстый седой мужик с криком:

– Филипп Башковитый! – и обнял меня.

– Помнишь?

– Мало чего! Только – Филиппов.

– Не забыл!

– Так мы с Михеевой каждый день их плодим, хотя и живем на разных континентах!

– Надеюсь, строго на реальной основе? – спросил я.

– Принимаются только с фото!

– Отлично.

Приятно придумать игру, в которую все играют. Для этого и живу.

Очнулся. Ну что, вдохновение мое? Спишь, как и весь салон? Для вдохновения – неодолимое желание нужно, кому-то помочь, срочно что-то сделать спасительное. А жизнь – молчит. Как торчал передо мной голый человеческий кумпол небывалой высоты, через два ряда впереди, так и торчит неподвижно. И это – жизнь? Все сползли, спят, а он – как маяк! Маяк бездорожья. Неужели тоже глиняный… Как и я? Расплодились, куклы. И не шелохнется. Я уже начал в отчаяние впадать: нехороший знак. Ничего у меня не получится. И вдруг! Нежная женская рука, правая, унизанная красивыми кольцами, оказалась на этой пустынной лысине, любовно погладила ее, потом дружески пошлепала и исчезла. Всё! Есть на земле жизнь! И даже в воздухе. И уши его ожили, порозовели. Так что – ничего… Справляемся с горем пополам. И даже – в мировом масштабе. Глянул в иллюминатор – Тибет! И над ним – яркий свет.

И только когда тьма обступает со всех сторон, я в отчаянии кричу, как из колодца:

– Мама! Я здесь!