– А сам-то ты как оцениваешь свой ответ? – строго спросила она.

– Ну-у… Можно было поставить пять! – с обидой сказал я. – Но можно и четыре! – честно добавил я.

– Так сделай так, чтобы было «нэ можно»! – улыбнулась она. – Вижу, как это важно для тебя… Поэтому ставлю тебе пять!

– Где?!

– В справке. Пишу: тридцать восемь и пять.

– Обещаю, вы не пожалеете!

И обещание держу.

В кабинете директора был траур. Собрался весь педагогический состав. ЧП! Укатилась медаль, которая бы украсила школу. Тут же сидела и Елена Георгиевна, ее тоже сумели расстроить. Когда я, стерев улыбку с лица, скорбно положил справку – просияли все. Не скажу про Елену Георгиевну. «Подготовился!» – проговорила она на пересдаче с легким презрением к приспособленцам.

И в 1957 году я оказался в ЛЭТИ – Ленинградском электротехническом институте! Годы стараний, а также страданий даром не прошли! И вот – институт: умные, интеллигентные, веселые друзья. А преподаватели, это чувствовалось, тоже совсем недавно были как мы. Общались запросто. Здесь действительно можно было выразить себя. Преподаватель теории поля играл с нами в капустнике, сочиненном студентами, и мы смеялись вместе. Были сюжеты из классики – но в нашем переложении.

1. Каренина хочет кинуться под поезд, падает плашмя, и тут из-за кулис появляется мальчик в коротких штанишках и тащит на ниточке крохотный паровозик. «Ту-ту!» – кричит он тоненьким голоском. Оскорбленная Каренина вскакивает и, злобно пнув паровозик, убегает.

2. Раскольников приходит к старухе-процентщице с топором, замахивается, чтобы убить ее… но попадает в полено и раскалывает его. Замахивается снова, юркая процентщица ускользает… и так он раскалывает все ее дрова. Старушка дает ему пятак, он гордо его показывает и удаляется. Аплодисменты.

Вокруг оказались лучшие из разных школ –  институт был тогда одним из самых притягательных. Веселые, умные ребята и, кстати, прелестные девушки, идущие навстречу благородным порывам.

Однажды мы задержались с друзьями и подругами у меня на несколько дней (мама уехала в Москву к Ольге, вышедшей замуж), и вдруг рано утром тревожно запела дверь, и мы застыли с фужерами в руках. Картина «Завтрак на траве», без «ню». Было ясно, однако, что девушки не приехали на раннем метро. Бутылки сияли в лучах рассвета. Мама молча кивнула и прошла к себе.

– Это конец? – спросил Слава, мой друг.

– Давай, Слава! Иди! Мама тебя любит! – подтолкнул его я.

И Слава пошел. Минут через пять я подкрался к маминой двери, припал.

– Да что ты, Слава! – весело говорила мама. – Я вовсе не волнуюсь! Я знаю – Валерка умеет пить.

Эта была одна из самых важных фраз, услышанных мною от нее, за что я ей вечно благодарен. Живем с размахом!

Уметь пить и уметь не пить – разные вещи. Мы выбрали первое. Помню, рядом с Адмиралтейством, на Неве, был плавучий ресторан-дебаркадер, и совсем недавно, кажется, мы тут справляли мальчишник перед женитьбой нашего друга. Мы первокурсники, он был из провинции, недавно вернулся из армии и жениться ехал к себе домой… Так что мы заодно и знакомили его с нашим прекрасным городом. Помню, мы даже помогли ему купить золотое кольцо, что в те годы было непросто. Мы заняли крайний столик на верхней палубе, с видом на золотой шпиль Петропавловской крепости, раскрыли в центре стола коробку и любовались золотым сиянием кольца, гармонировавшим с сиянием шпиля, а также зубов некоторых посетителей. Помню вечерний блеск Невы, теплый ветерок, алкоголь, блаженство. И тут наш друг Петр решил вдруг вкусить запретных радостей, которых он прежде был лишен и, видимо, будет лишен и в будущем. Он забирался на сцену, шептался с оркестрантами, потом объявлял в микрофон: «Посвящается прекрасной незнакомке. Танго „Целуй меня“!» И так пять раз! И шел приглашать одну и ту же прелестную даму средних лет, сидевшую, кстати, с мужем-полковником и сыном-пионером. Нашего друга, упрямого провинциала, привыкшего всего достигать упорством, препятствия не смущали, а только еще больше убеждали в правильности выбора. Соглашавшихся сразу он не уважал. И все повторялось снова. Да – наш неотесанный друг не стал еще утонченным ленинградцем! Наконец, полковнику это надоело – вспыхнула честная мужская драка, и после мощного удара полковника Петр рухнул на наш столик.

Честный полковник не стал его добивать, наоборот, дружески посоветовал Пете пойти освежиться, и тот, с удивительным для него послушанием, выкрикнул: «Есть!», быстро снял с себя верхнюю одежду, аккуратно сложил ее на стуле, вышел на палубу (верхнюю) и маханул в воду. Последовал мощный всплеск, но мы даже не обернулись: видимо, для Петра это было вполне нормальным развитием событий – а у нас на столе, к счастью, еще оставались яства.

Отвлек нас пронзительный женский крик. Что еще, интересно, смог он отмочить, находясь при этом в воде? Картина, которую мы увидели, выйдя на палубу, – одна из наиболее красочных, виденных мной. Какой-то абсолютно черный человек карабкался из воды на дебаркадер. В то время крупнотоннажные суда смело заходили и швартовались в устье Невы, и консистенция мазута была вполне достаточной для того, чтоб превратить нашего белесого Петра в негра. Мы были в те годы элегантны – и не очень хотели контактировать с человеком в мазуте. Он слишком расширил спектр дружеских услуг, которые мы могли бы оказать ему при той степени духовной близости, что между нами была. Да и был ли это наш Петр? Это надо бы обсудить не спеша. Между тем силы покидали «пришельца», точнее «приплывца», и влезть на дебаркадер и продолжить пир у него не получалось. Все шло иначе, нежели он хотел. Не его день! Хоть и прощальный. Над ним стояла повариха в белом колпаке и била его по голове поварешкой на длинной ручке. Над вечерней водою плыл протяжный звон. А мы буквально застыли, созерцая, как прекрасен наш город с воды, на закате, который покрывает все золотом. Чуть слышно доносились крики слабеющего Петра, перекрываемые мелодичным звоном. «Нет! – решили мы. – Человек, тем более по имени Петр, не должен пострадать в нашем городе. Ведь мы – петербуржцы!» Мы приблизились к красавице-поварихе, готовившейся нанести новый звонкий удар по голове нашего друга, мягко остановили ее руку и сообщили ей, что это вовсе не диверсант карабкается на наше судно, а, наоборот, счастливый жених. Тут она подобрела, протянула ему рукоятку поварешки, вытащила и потом даже позволила жениху вымыться в душе. Петр появился вымытый, прилизанный, где-то даже элегантный и, снова взяв микрофон, публично извинился – «за предоставленные неудобства», как выразился он. И зал, находившийся под впечатлением чудесного вечера вокруг нас, дружно зааплодировал. Мы снова сели за стол и подняли бокалы: за пейзаж за окном, за эту минуту, когда все мы счастливы.

И вдруг – ужас сковал наши члены. Не было кольца! Исчезло вместе с коробочкой! «Украли!» – мрачно сказал наш Петр. В этот момент формировалось его отношение к нашему городу. «Нет!» – сказал я.

Я вышел на сцену и объявил, что у жениха нашего пропало кольцо. Что тут сделалось! Все бросились искать! И дамы в вечерних платьях, и кавалеры во фраках – рухнули на колени и поползли. И нашли! Нашел – пионер, сын того самого полковника, с которым наш Петр только что бился. Пионер поднял кольцо, и оно засияло! Папа-полковник похлопал его по плечу. Наш Петр, прослезившись, сказал, что это лучший день в его жизни, и после этого стал преданным питерцем. И так, и только так и должно все происходить в нашем городе.

Но он принимает не все! Однажды я шел по пляжу в Солнечном, где по выходным собирались все наши. И вот я их увидел в уютном углублении между двух дюн. И чем, вы думаете, они занимались в это чудесное утро? Читали книгу! Вслух! Точнее – читал Слава Самсонов, а остальные катались от хохота. Что читал? Книгу популярного советского автора, четырежды, кажется, лауреата Ленинской премии. Что ж это за дивный текст? Разве можно смеяться над произведением такого автора – если он не хочет? А он явно не хотел такого эффекта, писал серьезно и даже с пафосом. Но…