Как ни странно, та история мне в жизни помогла. Я получил первую «вакцину несправедливости», и дальнейшая человеческая нечестность мною переносилась не так болезненно.

Гордо подняв свой кнюпель, я улыбнулся как можно шире:

– Все нормально, пап. О заводе думаю, о новой жизни.

– Молодец, правильно, – не поверил отец. – Ну их в баню, этих баб.

Он выдвинул из-под кухонного стола табуретку и кивком предложил мне сесть.

– У тебя, Леша, сейчас заканчивается слизняковый период жизни. Ты парень крепкий, справляешься. А любовь… Да хрен-то с ней, с любовью. Кроме нее в жизни других занятий много. Работа, друзья, спорт. Водка, наконец. А лучше, когда все это вместе. Только приоритеты расставляй. Семья – на первом месте, работа – на втором. А остальное – на третьем, на восемнадцатом. Ты, главное, к себе прислушивайся, улови, как попутный ветер, свое душевное состояние. Чтоб жить тебе было, если и не в радость, то чтоб хоть не противно. И оставляй какие-то дела на потом, не старайся жизнь прожить одним днем, всю сразу. Всегда нужно к чему-то идти, всегда. Остановился, считай, скоро ляжешь.

Отец примерился к рюмке, одиноко стоявшей на столе, но передумал и продолжил:

– Каждый человек имеет свои особенности, душевные и физические. Вот у меня, к примеру, ноготь был на ноге – вылитый орлиный коготь. С чего он такой нечеловеческий вырос? Загадка. И что ты думаешь? Как-то на работе мне чугунная болванка аккурат на этот коготь упала и его расплющила. Он стал самым обычным. Теперь хожу, как все остальные – уже не орел. Или вот, помню, была у меня одна…

Отец посмотрел на мое изумленное лицо и добавил:

– Это еще до твоей матери было, даже до службы на флоте! Так вот. Она была жгучей брюнеткой. Не цыганкой, но, как говорится, роковой женщиной. Волосы у нее были длинные-длинные. Бывало, шутки ради обернет ими мне голову – задохнуться можно! Волосы были густющие-прегустющие, прямо джунгли, а не волосы. Однажды она показала мне свой маленький секрет: один волос на ее голове был в несколько раз толще всех остальных. Прямо как будто из лошадиного хвоста, а не из человеческой головы. Такая вот генетика – продажная девка империализма! – вдруг развеселился отец.

– Я это все к чему? – посерьезнел он. – У каждого человека есть свои тайны. Большие и малые, тупые и возвышенные до небес. Каждая гайка свою резьбу имеет, а человек – не гайка. И ключ к нему не запросто подберешь. Можно и не подобрать. Прости, но твой ключ – не от Ленкиной гайки. Я это всегда понимал. Но у каждого лба должны быть собственные шишки.

Отцовское пьянство было в семье естественным, почти природным явлением. Как снег, ветер или гроза. Ни у мамы, ни у меня и в мыслях не возникало желания противиться этой стихии.

Неожиданно на пути отцовского пьянства встал Лай. Никто в нашем доме и предположить не мог, что Лай всем своим лохматым существом ненавидел запах спиртного. Сам он про это, естественно, не рассказывал по причине специфики собачьей этики. Возможно, эту тайну Лай сохранил бы навсегда, если бы отец в состоянии очередного подпития не совершил совершенно не свойственный ему акт собаколюбия.

В тот вечер отец выпивал не дома, что бывало крайне редко. Вероятно, компания, где скоротал вечерок отец, была приятной, поскольку вернулся он домой в приподнятом настроении. Ни я, ни мама не любили попадаться отцу на глаза в час его пьяненькой эйфории. По опыту знали: надо отсидеться в своем уголке, пока он по-хозяйски обходил квартирные владения: выровняет табуретки на кухне, поправит коробку с пылесосом, выпиравшую из-под стола в коридоре, а то и лампочку в туалете заменит на более яркую – соответствующую его приподнятому настроению. Лаю, как и нам с мамой, тоже был присущ инстинкт самосохранения, но в тот вечер он его почему-то подвел: пес был единственным домочадцем, решившимся встретить отца в прихожей после его возвращения домой. Отец, вероятно, был необычайно растроган таким вниманием собаки к своей персоне и неожиданно для Лая и себя самого взял его в охапку и чмокнул в самые что ни на есть собачьи губы, спрятанные в черно-рыжей шерсти. Лай не был высокомерной собакой и, вероятно, ценил внимание к себе представителей домашней стаи. Но отцовское амбре на какое-то мгновение вскружило его голову убежденного трезвенника, и Лай не придумал ничего лучше, чем закусить вдыхаемые спиртные пары отцовской верхней губой. На мгновенье он повис на его губе, как шапка на вешалке. Отец взвыл от боли и влепил Лаю такую оплеуху, что тот улетел в мою комнату, открыв собой дверь. Моей реакции мог позавидовать в тот момент легендарный вратарь московского «Динамо» Лев Яшин! Я в прыжке поймал Лая и выскочил с ним на балкон, простиравшийся вдоль всей квартиры. Отец бросился за мной, но я через открытое окно успел передать Лая маме, находившейся в спальне. Отец, поняв, что игра в «собачки» затянулась, произнес фразу, от которой наверняка покраснел бы его бывший боцман, и выбежал из квартиры.

Через час он вернулся домой, побывав, как выяснилось позже, в травмпункте. Его верхняя губа, обильно смазанная йодом, распухла и стала по размеру больше носа. Видимо на нервной почве, мы с мамой, глядя на него, стали громко хохотать. Отец молча глядел на нас уничтожающим взглядом, но его авторитет вожака стаи был слегка подорван. Лай на всякий случай благоразумно отсиживался под моей кроватью.

В ту ночь я не рискнул отправлять собаку на кухню и до утра просидел с Лаем в обнимку на своей кровати, готовый в любой момент вновь броситься на спасительный балкон.

Почти неделю мы с мамой делали все, чтобы Лай не попадался отцу на глаза. Да Лай и сам все понимал, проявляя чудеса изворотливости и умения маскироваться в квартирных условиях. Это был первый и последний случай протеста одного из членов нашей семьи против отцовского пьянства, закончившийся, как и любой протест, возвращением на круги своя.

Свадьбу Рыбкина с Клавдией Сергеевной было решено проводить в нашей квартире. Эту идею выдвинул мой отец, мама, как всегда, не противилась. Отец объяснял будущим гостям, работягам из родного цеха:

– В ресторане свадьбу Рыбкину не потянуть – дороговато. В кафе – тоже не резон: обслуга водку разворует, закуску опять же. А у нас одних колбас сухого копчения – десять кило, а, может, и все двенадцать. У Рыбкина квартира двухкомнатная: для жизни подходяще, а для гульбы – размаха не хватает. А у нас трехкомнатная – в самый раз! Погуляем, как люди, проводим молодых к брачному ложу, а сами свадебку продолжим.

Стратегический замысел отца нравился всем, кроме моей мамы, но кто и когда с ней считался?

Чтобы я не путался под ногами, отец неожиданно предложил мне на пару дней съехать на дачу:

– Бери своего кобелька, жрачки всякой там и вали! – напутствовал он. – Можешь даже своих бывших одноклассников пригласить. Типа отвальную сделаешь после школы. Разрешаю с ночевкой, но только дачу мне не сожгите по пьяной лавочке!

Идея отца показалась мне замечательной! Я понимал, что другого шанса пообщаться с Леной наедине у меня, скорее всего, не будет. А вдруг на даче я смогу с ней объясниться и случится чудо: она ответит мне взаимностью? Шансов почти не было, но прав отец: пора набивать свои собственные шишки.

Я обзвонил теперь уже бывших одноклассников. Начал, конечно, с Лены, которая охотно согласилась провести пару дней на даче. Ее родители с младшей сестрой укатили в Крым, а дочь оставили на попечение соседки по лестничной площадке, у которой и своих дел хватало. Сашка Отливкин, Валерка Обмолотков, Игорек Зусман и Ирка Жиляева с радостью откликнулись на мое предложение. В поездку каждый взял с собой еды, в основном бутерброды, а многоопытный Валерка прихватил бутылку сухого красного вина. Моя мама снабдила меня кастрюлей свадебного салата, палкой дефицитной колбасы и не менее дефицитным финским сыром «Виола», который добыла по превеликому блату для свадебного стола. Одним словом, голод нам не грозил.