– Дешево, но сердито! – любил повторять отец, оглядывая наш участок со стороны. Мама, слушая эти слова, счастливо улыбалась: дача была не просто отдушиной в ее невзрачной жизни, но и скромной компенсацией тихих страданий из-за мужа-пьяницы и сына-троечника.

Размышляя об этом, я услышал сзади тихие шаги. Лай тоже застыл, принюхиваясь. Обернувшись, я увидел шедшую к нам Лену.

– Можно я с вами погуляю? – спросила она.

– Конечно! – в один голос ответили мы с Лаем. Точнее, ответил только я, но Лай так красноречиво махал своей мимозой, что в его способностях разговаривать сомнения не было.

Мы молча пошли с Леной рядом. Через несколько шагов она немного запнулась за некстати торчавший посреди дорожки корень. Точнее, очень кстати, потому что я тут же подхватил Лену под руку. Больше корней на пути не было, но свою руку от ее локтя я не убирал. Казалось, она этого не замечала.

– У вас на даче очень хорошо, – сказала Лена. – Именно так, по-моему, должны жить счастливые люди.

– А ты сама счастлива? – зачем-то спросил я.

– Скорее, готовлюсь к счастью, – подумав, ответила она. – Мы делаем вид, что уже стали взрослыми, но, честно говоря, пятнадцать лет – это только начало жизни.

– Ты боишься будущей жизни? – опять невпопад брякнул я.

– Как можно бояться того, чего не знаешь? – улыбнулась Лена.

Был уже поздний вечер, стало почти темно, и ее улыбку я скорее почувствовал, чем увидел.

– Ты представляешь себе свою будущую жизнь? – искренне заинтересовался я.

– Пытаюсь, но что-то плохо получается. После школы хочу поступить в педагогический, на факультет иностранных языков. Мне очень испанский нравится и итальянский тоже.

– Так мы же английский в школе проходили! – удивился я.

– В том-то и дело. А хочется и другие языки узнать. Любой язык – это ведь не просто слова. Это многовековая история людей, их привычек, даже чудачеств.

Лена в потемках заметила мой кивок:

– Вот видишь, ты кивнул в знак согласия, а болгары таким движением головы показывают свое возражение.

Я знал об этом, но подхалимски промычал что-то вроде:

– Надо же! Как удивительно!

– Не удивительней замужества Клавдии Сергеевны, – заметила Лена. – Мне казалось, она никогда не выйдет замуж.

Мне стало очень обидно за нашу бывшую классную, а еще больше за Рыбкина:

– Клавдия Сергеевна очень привлекательная женщина! – Я вспомнил отцовский вердикт и добавил: – И ножки у нее аппетитные…

– Ты что, сексуальный маньяк? – заинтересовалась Лена.

– Скажешь тоже, – смутился я. – Просто вижу, как мужчина…

– Ух ты! Да ты, оказывается, специалист в этом вопросе! – развеселилась Лена. – А что товарищ эксперт по женским прелестям скажет про мои ноги? Или в темноте не видно?

– Мне не надо видеть, я и так помню, – как-то само собой выскочило из меня.

– Не хуже, чем у классной? – почувствовал я неожиданные нотки ревности в ее голосе.

– Сравнила! У тебя… У тебя… Слушай, давай поговорим о чемнибудь другом, пожалуйста.

Лена тихонечко засмеялась, и я увидел, как она запрокинула голову и посмотрела на звездное недо. На фоне вечернего небосвода очертания ее лица напоминали лицо Венеры из учебника истории.

– Ты самая красивая из всех девушек на свете, – прошептал я.

Она благодарно дотронулась до моей руки, державшей ее локоть, и тут же убрала свои тонкие прохладные пальцы. Лай, почуяв ответственность момента, побежал вперед.

– Давай пойдем к дому, а то в такой темноте еще твою собаку потеряем, – забеспокоилась Лена.

Я согласно кивнул. Кивнул как обычно, не по-болгарски.

В дачном домике все уже спали. Сашка и Валерка уснули прямо на веранде за столом. Между ними поверженным шахматным королем на столе лежала пустая винная бутылка. Две пустые граненые пешки в виде стаканов тут же охраняли сон двух воинов Бахуса.

В родительской комнате на диване по-хозяйски разместились Игореха с Иркой, обнявшись, как Ромео и Джульетта в знаменитом фильме.

– Пойдем в нашу с Лаем конуру, – предложил я. – Ты ляжешь на мою кушетку, а мы с Лаем на полу.

Мы включили свет в моей уютной комнатке. Лай привычно лег на свою подстилку под письменным столом. Лена в нерешительности присела на кушетку, которую в прошлом году соорудил отец. Кушетка была неширокой, но Лена вдруг решительно легла к самой стенке и сказала:

– Не надо спать на полу. Ложись рядом, поместимся.

На мгновение мне показалось, что подо мной обрушился пол. У меня впервые в жизни закружилась голова, и я, чтобы не упасть, взялся за край стола. Придя в себя, я выключил свет и поваленным деревом рухнул рядом с Леной.

Мы долго лежали молча, изучая свои ощущения. Мне никогда в жизни не приходилось лежать рядом с девушкой, тем более с Леной. Это было какое-то оглушительное счастье пришибленного обстоятельствами человека. Было страшно, что это может когданибудь закончиться.

– Надеюсь, ты во сне не храпишь? – справляясь с волнением, спросила она.

– Не знаю, спроси у Лая, – посоветовал я.

От Лены пахло свежескошенной травой и прохладой. Я подумал о том, что было бы здорово ее поцеловать, но тут же прогнал от себя эту страшную мысль. Мы лежали рядом в одинаковых, как у всех советских людей, спортивных костюмах и были похожи на бегунов, завершивших многочасовую изнурительную тренировку.

– Давай спать, – предложила она и, не дожидаясь ответа, отвернулась к стене. Я послушно принял строевую стойку в лежачем положении и закрыл глаза. Спать не хотелось, но под утро я, кажется, ненадолго уснул.

Придя в себя и выйдя из забытья, я понял, что уже наступило утро. Лена по-прежнему лежала рядом, отвернувшись к стене. Ее дыхание было ровным и спокойным.

А потом как-то сразу, минуя утро, наступил день. Забыв про обед, мы долго купались в речке, благо погода была самая подходящая. Мы вдоволь наигрались в волейбол, побегали наперегонки с Лаем. К вечеру засобирались домой. В электричке Сашка опять порывался читать нам свои стихи, но, наткнувшись на наш решительный протест, обиделся и демонстративно стал смотреть в окно.

Расставание с бывшими одноклассниками было почти символическим: мы, выйдя на трамвайной остановке недалеко от школы, коротко попрощавшись, разошлись в разные стороны по своим домам. Только нам с Леной было, как всегда, по пути. Мы шли привычной дорогой, по которой ходили восемь лет подряд.

– Сейчас из-за пятиэтажки Граммофон выскочит, – вспомнил я давний случай, и мы заулыбались.

– Даже не верится, что наше детство закончилось и наступает почти взрослая жизнь, особенно для тебя, ведь завод – это не школа, – задумчиво и грустно сказала Лена Вершинина. – Знаешь, я очень благодарна тебе за все, за все. Особенно за вчерашний вечер и за эту ночь в твоей конурке.

Говоря эти слова, она не глядела на меня. Ее взгляд был устремлен куда-то далеко вперед. Еще никогда она не казалась мне такой родной и такой далекой.

Мы с Лаем брели домой с каким-то странным обреченным чувством. Мне казалось, что домой возвращаюсь не я, а незнакомый мне человек. Меня вдруг пронзило понимание того, что Лены рядом со мной не будет никогда. Произойдут важные и совсем неважные события, а она навсегда останется в моей прошедшей жизни и будет строить свою новую, в которой мне нет и не будет места. Где-то глубоко в груди стало так больно, словно там развели костер. Не хватало сил терпеть разгоревшееся душевное пекло, со всем этим грузом, который я не мог и не хотел в себе удерживать.

Зазвенел на повороте трамвай, и я понял, что нужно делать. Нужно покончить с этой невыносимой болью. Я резко сделал несколько шагов навстречу надвигавшемуся вагону, но вдруг вспомнил о своей собаке. Лай семенил рядом и жалобно скулил. Я остановился, сделал пару шагов назад, подхватил его на руки и прижал к груди. Трамвай резко затормозил. Его передние двери зашипели и с грохотом распахнулись. Из дверей высунулась мордастая краснощекая деваха в черной форменной куртке. Размахивая какой-то железякой, она заорала: