Однажды трое «стариков» попытались отправить меня в самоволку, в бакалейный магазин, чтобы я принес им, как они выражались, «три пробирки биомицина». Так на жаргоне они именовали местное белое крепкое вино, по-украински – «бiлэ мiцнэ». После того как я доходчиво обозначил им маршрут движения в один из детородных органов, они сделали вид, что пошли на попятную, но ночью, когда я спал в своей кровати, сообща навалились на меня и грамотно отмутузили, не оставив на мне синяков. На следующий день я переловил их поодиночке и избил с жестокостью, которой сам от себя никак не ожидал. У каждого грамотного командира в подразделении всегда есть тайный стукач. Капитан Московкин был грамотным командиром и о случившемся узнал почти сразу. Вызвав меня в канцелярию роты тет-а-тет, он вплотную подошел ко мне, больно ткнул пальцем в район печени и процедил на ухо:

– Еще один такой случай – лично отмолочу.

Капитан Московкин, только-только восстановленный в должности командира роты, был человеком слова и рукопашником считался в полку отменным. Поэтому к его словам я прислушался.

Когда время моей службы перевалило на второй год, я знал о ней если не все, то многое. А то, что не знал, мог без труда додумать самостоятельно. Помнится, как-то во время очередного кросса в полной выкладке по милым сердцу выпуклостям крымского рельефа капитан Московкин вдруг неожиданно остановил роту и, развернув строй в две шеренги, спросил:

– Какое главное оружие солдата?

Ответы оказались разными:

– Автомат! – крикнул кто-то.

– Пулемет! – предположил младший сержант Хвыля.

– Гранатомет! – поделился догадкой ефрейтор Шаповалов.

– Русский мат и голова, – как всегда некстати брякнул я, и все заржали, как табун жеребцов.

– Хороший ответ, – со сдержанной улыбкой похвалил капитан Московкин. – Но вообще-то я имел в виду кое-что другое. Рядовой Горин, что у вас находится в чехле на боку?!

– Саперная лопатка! – просветлел от глубины познаний Чмо.

– Правильно этот инструмент называется малой пехотной лопатой. Сколько солдатских жизней спасла эта лопата на войне – одному Богу известно. Да и то не наверняка. Этой лопатой можно и окопаться, и от осколков голову прикрыть, и мелких дровишек нарубить, и даже в качестве измерительного прибора использовать, зная, что ее длина ровно полметра. Бывалый солдат ее к тому же под сковородку запросто приспособит. А еще она – эффективное холодное оружие, которое даже со штыком потягается. Вот это я вам сейчас и продемонстрирую.

Он оглядел ротные шеренги, и его взгляд вдруг остановился на мне.

– Рядовой Смирнов, выйти из строя.

Я сделал два шага вперед и развернулся через левое плечо на сто восемьдесят градусов.

– Оружие к бою, – приказал капитан, и мы расчехлили наши шанцевые инструменты перед притихшим строем.

В принципе, с лопатой в руке я чувствовал себя уверенно. Конечно, не сабля, но суть та же. Мы начали фехтовать, медленно кружа на неровной каменистой почве. Несколько обманных движений и коротких ударов с обеих сторон результата не дали. Приноровившись к манере ведения боя капитаном, я продумал план перехода в атаку, но в этот момент капитан, как мне показалось, поскользнулся и упал. Инстинктивно ринувшись на противника, я вдруг почувствовал, что земля уходит у меня из-под ног: капитан, падая, сделал мне боковую подсечку. С размаха я завалился на бок, хотел резко подняться, но боковым зрением увидел, что режущая часть лопаты мирно покоится на моем горле.

– Ку-ку, – шепнул мне на ухо капитан Московкин и удовлетворенно добавил: – Один-один.

Под улюлюканье солдат я встал с земли, отряхнулся, заправил свою лопату в чехол и понял, что капитан человек если не злопамятный, то с памятью хорошей.

Марш-бросок был продолжен.

За служебными делами проскочило еще почти полгода. Служил я в целом неплохо, но десятидневного отпуска не заслужил. Сказалась, вероятно, память командира роты о моих былых стычках со старослужащими.

Перестав надеяться на солдатский отпуск, я, как и все мои товарищи по призыву, начал готовиться к дембелю. Все было как у всех: развеселый дембельский альбом, декорированный ротным художником-самоучкой, украшательство дембельской формы невиданными архитектурными излишествами. В общем, обычная безобидная преддембельская возня, гревшая душу. Естественно, готовился к дембелю и Чмо, не ставший за время службы ни умней, ни покладистей. С присущей ему идиотской ухмылкой он, искоса следя за моей реакцией, пару раз заводил разговор о том, что сделает дембельскую шапку из собаки Дембеля. Ребята посмеивались, расценивая его слова как пустую трепотню, как попытку позлить меня, сведя со мной таким образом хоть как-то счеты.

Я понимал нутро этого гнилого человека, возможно, лучше остальных, поэтому отнесся к его словам настороженно. Боясь, что Чмо сдержит свое гадкое слово, я попросил своего земляка, призывавшегося годом позже меня, придержать собаку подальше от глаз этого морального урода. Возможность припрятать пса у земляка была: земеля проходил службу в тепленьком месте, на подсобном хозяйстве, где с решительностью морпеха выращивал для солдатской столовой поросят и доил коров, молоко которых направлялось в гарнизонный детский сад для детей офицеров и прапорщиков.

Псу Дембелю на подсобном хозяйстве было вольготно. Впервые в жизни он от пуза наедался свиными хрящиками, а его миска всегда была полна молока. Но его собачье счастье завершилось ранней весной, когда кто-то из солдат проболтался Горкину, что «Дембель жирует на подсобке».

Как-то вечером дневальный по роте позвал меня к местному телефону, что само по себе было странным: звонить мне, казалось бы, было некому. Но я оказался неправ. С подсобного хозяйства звонил мой земляк и срывающимся от волнения голосом сообщил, что Чмо явился на подсобку, избил его, привязал к коровьему стойлу и пошел «резать Дембеля на шапку».

Когда я прибежал на подсобное хозяйство, все уже было кончено. Мой сумевший до этого развязаться земляк был вновь привязан к стойлу, а неподалеку лежала окровавленная тушка Дембеля. Подонок Чмо неспешно соскребал штык-ножом с внутренней части собачьей шкуры мелкие кусочки приставшего мяса. Увидев меня, он осклабился:

– Я слов на ветер не бросаю! Знаешь, как у нас в районе любят шапки из собачьего меха?! На базаре идут не хуже волчьих.

Чмо деловито встряхнул собачью шкуру, словно проверяя ее на прочность.

– Хочешь ударить? – спросил он. – Так я молчать не буду, все доложу ротному. До июля увольняться будешь.

Еще раз взглянув на окровавленное собачье тело, я понял, что никакое наказание не сможет меня остановить. Я бросился на Горкина, совсем не думая о последствиях. Чмо ловко отпрыгнул назад, ухватив лежавший на столе штык-нож.

– Ну, давай-давай, – подзадоривал он меня. – Из тебя шапка плохая, но ничего, я не жадный. Мне и одной хватит.

В стремительном рывке я приблизился к Горкину вплотную и движением, доведенным до автоматизма за время службы, выбил штык-нож у него из руки. Рука Чмо потянулась к стоявшим рядом вилам. Быстро нагнувшись, я схватил штык-нож и, не задумываясь, всадил в живот Горкину. Чмо неистово заорал, но я не успел осознать случившегося: меня скрутили дежурный по полку и начальник караула, оказавшиеся там с проверкой службы.

То, что было дальше, вспоминать тяжело, да и невозможно вспомнить до конца. Рядового Горкина экстренно доставили в военный госпиталь, где его без особого труда спасли хирурги, имевшие опыт оказания экстренной помощи такого рода. Меня связали и поместили в одиночную камеру на гарнизонной гауптвахте. Говорят, в камере я потерял сознание и у меня поднялась температура до 41 градуса. Полковой врач объяснил это нервным срывом и впихнул мне в рот какие-то пилюли, которые я, вероятно, проглотил.

Через пару дней меня направили в тот же военный госпиталь, где уже лежал Чмо. Врач-психиатр долго беседовал со мной и пришел к заключению, что я психически здоров, хотя и перенес сильный стресс.