На фоне человеческого счастья Рыбкина и Клавдии Сергеевны я все больше думал и о своем. Точнее, о моем отношении к Лене и о ее ко мне. Я понимал, что обречен любить ее вечно, что такой любви человечество еще не знало. Очевидным было и ее безразличие к моей неказистой персоне. На какое-то время меня охватила апатия, и я даже стал подумывать о том, что неплохо было бы как-нибудь эффектно погибнуть: напороться на нож бандита, защищая честь какой-нибудь незнакомой девушки, или быть сраженным пулей в бою с нарушителями где-нибудь на советско-китайской границе. Но защищать от бандитов мне было некого, а до службы в армии оставались почти три долгих года. Мои душевные муки, сладкую боль которых я ощущал почти постоянно, прерывались необходимостью готовиться к экзаменам, которые я воспринимал не очень серьезно из-за дальнейших планов связать жизнь с производством.
Май – самый добрый по отношению к людям месяц. Он не только предваряет начало лета, но и укорачивает сам себя за счет бесконечных праздников. По этой причине он пролетает быстро, как мой взгляд по бюсту Лены Вершининой, с которой нам осталось учиться вместе всего несколько дней. Последние майские дни расхолаживают не только нас, школьников, но и учителей. Особенно нашу классную Клавдию Сергеевну. По ней видно, что она ждет не дождется июня – месяца, когда мы наконец-то сдадим экзамены и она с чистой совестью выйдет замуж за Рыбкина. О ее предстоящем замужестве в нашем классе кроме меня не знал никто. Но я хранил эту тайну, хотя меня об этом никто и не просил. Думаю, что даже Лютиков-старший не знал о том, что математичка скоро изменит свой социальный статус и из школьной мымры превратится в респектабельную замужнюю даму. Правда, Клавдия Сергеевна уже не похожа на мымру. Как по волшебству она превратилась в красивую добрую фею, которая не ставит никому двоек, постоянно ходит с загадочной улыбкой и носит элегантные деловые костюмы: серый, бирюзовый и недавно появившийся нежно-фиолетовый в клеточку, который ей особенно идет.
Ее любовь к Рыбкину оказалась такой огромной, что своим краешком накрыла и всех нас, ее учеников. Если прежде математичка была к нам вежливо безразличной, то теперь иногда складывается впечатление, что она всех нас родила. И меня, и влюбленную парочку Игореху Зусмана с Иркой Жиляевой, и балбеса второгодника Валерку Обмолоткова, и респектабельного баловня судьбы Сашку Отливкина, и даже придурошного Лютикова-младшего по прозвищу Граммофон. По этой причине мы почти не боимся экзаменов по алгебре и геометрии. Я немного волнуюсь перед письменным экзаменом по литературе. Но у меня по поводу него появилась прекрасная идея. Традиционно среди тем сочинений, выносимых на экзамен, есть одна так называемая свободная тема, не связанная со школьной программой. Я твердо решил писать именно на свободную тему, какой бы она ни была. Это лучше, чем в миллиардный раз копаться в образе Евгения Базарова или Татьяны Лариной, которые мне совсем не симпатичны. Я бы не хотел иметь в друзьях такого циника, как этот Базаров. Да и в истеричную Татьяну Ларину не влюбился бы никогда. Вот если бы можно было написать сочинение про Лену Вершинину! Хотя нет. Тоже не стал бы писать, чтобы не выставлять свои чувства напоказ.
К экзаменам я готовился испытанным способом. Заучивал какую-нибудь теорему и объяснял ее Лаю. Мой пес готовился к экзаменам за восьмой класс наравне со мной. Кстати, по его собачьим меркам он в тот момент был моим ровесником: в два с небольшим собачьих года он был таким же пятнадцатилетним парнем, как и я.
Первым экзаменом была письменная алгебра – мой самый нелюбимый предмет. Готовиться к нему было бесполезно: никто не знал, каким будет задание, полученное из РОНО в запечатанном конверте. Экзамен проходил в спортзале школы, куда мальчишки всех восьмых классов накануне перетащили столы из школьного подвала. Столы были совершенно новыми, современными, совсем не похожими на наши облезлые парты, на которых легко просматривались три-четыре слоя краски разных лет.
Экзамен длился четыре часа, и задания были довольно непростые. Мне казалось, что я выполнил их вполне прилично, но, как выяснилось позже, это было не так. Я едва-едва получил трояк. Расстроенная Клавдия Сергеевна, чаще обычного поправляя свои очки, говорила мне:
– Алеша, ну как ты мог забыть о том, что при переносе числа из одной части уравнения в другую его знак меняется на противоположный?! Еле-еле на тройку написал!
Мне нечего было сказать в ответ. Было стыдно за свою тупость. Но я больше переживал из-за другого: Лена Вершинина по моим ощущениям, словно по правилам математики, изменила свое положительное отношение ко мне на отрицательное и накануне выпуска из восьмого класса стала отдаляться от меня, как наше детство от навалившейся юности. Я был подавлен происходившим. Находясь в какой-то прострации, я неожиданно для учителей и для себя написал экзаменационное сочинение на крепкую четверку: свободная тема «Жить – значит любить!» оказалась для меня злободневной. Лена тоже писала о любви: о любви к Родине в произведениях Тургенева. Вместе с Тургеневым они любили Родину на пятерку.
Последним экзаменом была устная геометрия. Его я тоже сдал на «хорошо», чем порадовал родителей.
– Вальцовщику геометрия на пользу! – сказал отец и улыбнулся, что случалось с ним редко.
Аттестаты об окончании восьмилетки нам вручили в торжественной обстановке спустя три дня после последнего экзамена. Вручала завуч. Директор почему-то на вручение не явился, что обрадовало всех, даже, кажется, Граммофона. Почти все наши одноклассники стройными рядами собирались в девятый класс. Только мы с Валеркой Обмолотковым решили с образованием покончить. Валерка взахлеб рассказывал, что будет работать помощником лесника где-то аж на Сахалине. У меня все было обыденней и проще: я через месяц собирался прийти на завод, в цех, где знал каждого рабочего по имени и отчеству.
У меня складывалось какое-то двоякое чувство. Мне нравился завод, цеховая взрослость, нравилось получать зарплату и отдавать ее маме, в семью. Я вообще ощущал себя в пятнадцать лет почему-то глубоко семейным человеком. Мне очень нравилась эта, как нас учили, первичная ячейка человеческого общества. Я фантазировал о своей будущей взрослой семье, о будущих детях, о том, как буду их любить и учить нехитрым премудростям жизни. Мечталось, что женой моей станет Лена Вершинина, но с уходом из школы эта мечта заглушалась приближавшимся грохотом моего орденоносного завода.
– Что кнюпель повесил? – прервал как-то вечером мои размышления отец.
– Кнюпель? – растерялся я.
– Ну да. Это такая ручка, которая позволяет наводить торпеду на цель. Я на флоте был оператором РЛС, наводил этим самым кнюпелем торпеды на корабли условного противника. Твой нос – точная его копия: такой же обвисший – крути, куда хочешь.
Я представил себе свой нос-кнюпель, и мне стало невыносимо жалко себя. Жизнь казалась фантастически несправедливой. Вспомнилась самая первая несправедливость в моей жизни. Это было еще до школы, мне тогда было лет шесть, а, может, только-только исполнилось семь. В первые январские дни нас, малышей большого и дружного двора, пригласили на новогоднюю елку в жэк. В скромном помещении жэка не было ни елки, ни Деда Мороза со Снегурочкой, но была тетя – массовик-затейник, которая с нами играла в разные игры и лучшим участникам игр вручала подарки – елочные игрушки. Гвоздем программы был бег вокруг стульев под музыку. Стульев было на один меньше, чем карапузов, бегавших вокруг них под аккордеон, на котором играла та самая затейница. Я и тогда был довольно шустрый и всякий раз, когда замолкала музыка, успевал занять свободный стул. В конце концов, нас, участников игры, осталось двое: я и девочка с красивым белым бантом, а стул был один. Не знаю, как, но тогда во мне впервые в жизни сработала интуиция. Я понял, что в честной борьбе девочке меня не победить: я был быстрее, проворней. Но я вдруг почувствовал, что затейница непременно будет на стороне моей соперницы и перестанет играть на аккордеоне именно тогда, когда девочка поравняется со стулом, а я буду от него максимально далеко. Так и случилось. Проиграв, я ревел в три ручья, но не из-за того, что мне не досталась копеечная игрушка-приз, а из-за человеческой несправедливости.
