На Петропавловской крепости пробило десять. Шествие достигло Казанского собора. Отслужили накоротке молебен. Сюда подошло ещё четыре полка пехоты да артиллерия с пушками. Из собора вышел крестный ход. Народ валил со всех сторон, двигался по Невскому к Зимнему дворцу, к Неве… Фике ехала в коляске, теперь её сопровождали верхами гетман Разумовский, генерал-аншеф Вильбоа, Григорий Орлов и граф Брюс[66].
В Зимний дворец Екатерину толпа внесла на руках, усадила на трон. Площадь перед дворцом была полна народом… Ненавистный пруссак, который предавал Россию королю Прусскому, свергнут. На троне снова женщина! Снова правление будет милостивым и мягким!
Взволнованный, запыхавшийся Никита Иванович Панин[67], с трудом пробившись через народ, заполнивший весь двор, поднёс Екатерине для подписи наскоро составленный манифест. Она быстро пробежала его и, приняв перо, подписала. В зале смолк шум толпы, зазвучал голос самой императрицы, читавшей манифест так же ясно, чётко и толково, как когда-то она читала Символ веры:
– «Божией милостью Мы, Екатерина Вторая, императрица и самодержица всероссийская и прочая, и прочая, и прочая…
…Слава российская, возведённая на высокую степень русским победоносным оружием, через заключение нового мира с самим её злодеем была отдана уже в совершенное порабощение, А между тем внутренние порядки, составляющие основу целости всего нашего Отечества, совсем ниспровержены.
Того ради, убеждены будучи в опасности для всех наших верноподданных, принуждены мы были, приняв Бога и его правду себе в помощь и особливо видя к этому желание всех наших верноподданных явное и нелицемерное, вступить на престол наш самодержавный, в чём все наши верноподданные присягу нам учинили.
Екатерина.
28 июня 1762 году».
День нёсся как в тумане. Арестованы были все немцы-офицеры. Сел за решётку дядя Жорж Голштинский. Сел и генерал-полицмейстер Петербурга и Москвы барон Корф. Солдаты и народ переполняли залы Зимнего дворца, все были беспрепятственно допускаемы к руке императрицы. Купцы на радостях выкатили на углы улиц бочки с вином, с пивом, угощали народ.
Но так как опасались, что из Кронштадта может явиться флот во главе с царём, то Екатерина переехала из Зимнего в старый дворец Елизаветы Петровны на Мойку. Это ещё больше прибавило энтузиазму в толпе. Войска плотной своей массой окружили дворец – ротные каптенармусы по своему почину привезли старое обмундирование, и солдаты с радостью сбрасывали с себя ненавистную прусскую форму и тут же переодевались в старые елизаветинские кафтаны. В Кронштадт на галере был немедленно командирован адмирал Талызин[68], который получил с собой следующий собственноручный указ Екатерины:
«Господин адмирал Талызин от нас уполномочен действовать в Кронштадте, и что он прикажет, то и исполнять.
Екатерина».
Наконец стало известно, что в это время происходило в Петергофе.
Перед троном Екатерины предстали пыльные от тридцативёрстной скачки трое высоких вельмож – великий канцлер граф Воронцов, граф Александр Шувалов, князь Никита Трубецкой.
Все они ещё вчера были в Ораниенбауме с императором Петром Третьим, присутствовали на шумном пиру. Император упился и поздно лёг спать со своей подружкой Воронцовой. Около полудня он со свитой отправился в Петергоф к императрице Екатерине Алексеевне, чтобы на другой день отпраздновать там свои именины.
На многих экипажах по прекрасной дороге в Петергоф катила весёлая, нарядная бездельная свита гуляк. Тут были прусский посланник Гольц, любовница царя Лизка Воронцова, два фельдмаршала, Трубецкой и Миних, принц Голштейн-Бекский[69], великий канцлер Воронцов, граф Шувалов, генерал-адъютанты Гудович и барон Унгерн, граф Девиер[70] и много дам…
В два часа всё общество подкатило к павильону «Монплезир» в Нижнем саду, выходили из экипажей, смеялись, шутя разговаривая… Погода стояла отличная.
Не прошло и десяти минут, как всё изменилось: оказалось, что императрицы в Петергофе нет. Отбыла в Петербург с придворной дамой и с кавалерами! Экстренно!
Император сам бросился в её спальню. Розовое пышное платье у туалета, казалось, смеялось и подмигивало ему.
– Что это значит? – спрашивал растерянно император направо и налево. – От неё всего можно ожидать!
Но он не получал ответа. Никто ничего не знал.
К пристани Петергофа причалил тем временем баркас из Петербурга, на котором поручик Преображенской бомбардирской роты Бернгард привёз фейерверк для завтрашних именин. Отплыл он из Петербурга в девять утра. Рассказал, что много солдат бежало по городу, кричали: «Да здравствует императрица Екатерина!»
Среди придворных начались вскрики, рыданья, дамы забились в истерике. Шувалов в сторонке, выпучив глаза, совещался с канцлером Воронцовым да с князем Трубецким. У Воронцова длинные морщины ходили по всему лицу, коротенький князь Трубецкой, выставив вперёд руки, разводил ими недоумённо. Шувалов, конечно, отлично догадывался, в чём дело.
Пошептавшись, трое первых, самых доверенных вельмож, выступили перед царём:
– Ваше величество! – сказал граф Воронцов:– Долг наш, как ваших верноподданных, немедленно же ехать в Петербург, разузнать там, в чём дело, дабы это несносное состояние скорее прекратить. Ежели что подобное там и есть, то клянусь вам, что уговорю обезумевшую императрицу отказаться от всяких незаконных действий.
– Гут! – вскричал обрадованный император, – Зер гут! В самом деле, поезжайте! Возьмите моих лошадей! Скачите!
Вот эта-то тройка вельмож, представ перед Екатериной, немедленно принесла ей присягу и осветила положение.
С прибытием канцлера состоялось совещание – что же делать дальше?
Было решено; Екатерина во главе присягнувших ей войск сегодня же выступает в Петергоф и в Ораниенбаум, чтобы там на месте кончить дело.
Уже смеркалось, когда Екатерина в форме полковника Преображенского полка вышла из своей уборной. Заботливо придерживая синюю ленту, она подписала указ Сенату.
«Господа сенаторы!
Я теперь выступаю с войсками, дабы утвердить престол. Оставляю вам яко верховному моему правительству и с полной доверенностью – под охрану – Отечество, народ и моего сына.
Екатерина».
Пока полки вытягивались на Садовую, пробило десять часов вечера. Пошли на Калинкину деревню. Екатерина ехала впереди верхом в сопровождении княгини Дашковой, тоже в военной форме.
Солдаты, утомлённые событиями, шли медленно. Около одного придорожного места отдохновения и кутежей под названием «Красный кабачок» войска стали биваком. Разложили костры, стали варить кашу.
В треугольной шляпе, в мужском платье, которое так любила носить Елизавета Петровна, императрица с крыльца смотрела на грандиозное зрелище. Она играла роль Елизаветы… Её упорство, выдержка, хитрость, обаяние, актёрские дарования наконец принесли богатые плоды. Вот перед ней горят бесчисленные огни верных ей войск. Она с помощью гвардейских солдат овладела великой страной от Балтийского моря до Тихого океана. Она, маленькая Фикхен из Штеттина, скучного, провонявшего треской и селёдкой…
– Ваше величество! – сказала наконец Дашкова, – Вы устали! Отдохните!
Императрица и Екатерина Романовна Дашкова, родная сестра любовницы императора Елизаветы Романовны Воронцовой, поднялись в светёлку, где стояла одна бедная кровать служанки кабачка. Они легли вместе. Девятнадцатилетняя Дашкова сразу же уснула, а императрица долго не могла остановить потока своих мыслей.
