Глава четвёртая
ЭКСПЕДИЦИЯ К ВОЛШЕБНОЙ ГОРЕ СЕЗАМ
У Бранденбургских ворот Берлина взвился вверх полосатый шлагбаум, караул выстроился во фрунт, и мимо него проехали две кареты, за ними тянулись подвязанные на случай глубокого снега сани. Герцогиня с дочерью ехали во второй, время от времени посматривая то в окно, то на распятие на передней стенке кареты.
На ночь остановились на почтовой станции в большом селе. Трудная была ночь! Комнаты для проезжающих не были протоплены, пришлось ночевать вместе с семьёй станционного смотрителя в небольшом покое, душном и вонючем, где спали и люди, и куры, и собаки… Стены кишели прусаками. Особенно было много детей, они лежали и пищали везде – на лавках, в люльках, на печке…
– Мама, – сказала Фикхен, – как смешно! Эти ребята разбросаны, словно репа или капуста в амбаре!
И она звонко захохотала.
– Фике, – по-французски отпарировала мать, – вы роняете ваше высокое достоинство! Что за выражения!
Чтобы избавиться от клопов и тараканов, герцогиня приказала составить посреди халупы скамьи и стелить постели на них. Зажгли пару свеч в шандалах… На ужин повар герцогини, толстый и хромой, принёс блюдо разогретого мяса с лапшой, и обитатели халупы дивились такому пиршеству.
Улеглись, наступила тишина, лишь за окнами, в трубе на разные голоса завывал ветер, стучал в стены, возился на крыше… По углам кричали, плакали то тут, то там ребята, в стенах шуршали тараканы…
Герцогиня не могла уснуть.
– Фике? Ты спишь?
Нет, она не спала. Она тоже думала.
– Фикхен! Ты догадываешься, зачем мы едем в Россию?
– О, я хорошо помню великого князя наследника! – не смутясь, немедленно ответила Фике. – Я видела его тогда в Эйтине, у дяди Адольфа Фридриха… Четыре года тому назад!.. Он понравился мне…
И Фике лукавой искоркой взглянула на мать.
– О, ты умная девочка! Ты, значит, понимаешь, чего от тебя хотят. Слушай же, что приказывает твой отец.
Герцогиня держала в руке несколько листков, исписанных острым мужским почерком.
– «Прежде всего, – читала вполголоса герцогиня, – вы должны попытаться устроиться в отношении религии, – нельзя ли будет тебе, по примеру Шарлотты, супруги царевича Алексея Петровича, из Брауншвейгского дома, не принимать веры русских? Вот главное и основное…»
– Ну, это мы посмотрим на месте! – заметила мать.
– «Дочь моя, тебе придётся жить и действовать в России, – читала дальше герцогиня, – в совершенно чужой стране, где правят цари… У тебя не будет никого близкого, верного человека. Тебе будет очень трудно… Поэтому прежде всего молись Богу. Затем ты, не боясь унижения, оказывай высочайшее после Господа Бога почтение к особе её императорского величества… Ты должна делать для неё всё, служить ей вплоть до того, чтобы пожертвовать своей жизнью, если уж так придётся, если так сложатся обстоятельства.
После её императорского величества более всего почитай великого князя наследника как твоего повелителя, господина, отца и при всяком случае добивайся его доверия, его любви. Этого государя, всякое его желание, всякую его волю ты должна предпочитать всем удовольствиям, ставить выше всего на свете. Никогда не делай того, что ему неугодно!
Ты не должна ни в коем случае говорить с кем-либо наедине.
Ты не должна никогда ни за кого ни о чём просить: ведь тот, кто просит, не получив желаемого, станет твоим врагом, А если просящий просимое даже и получит, то твоим врагом станет другая сторона, против которой ты помогла своим ходатайством добиться просимого.
Ни под каким видом не мешайся в государственные дела, дабы не раздражать правительства.
Наконец, никому не оказывай своей дружбы, своего расположения. Ты должна помнить, что твоё дело – есть прежде всего твоё дело…»
– Вот чему учит тебя отец, дочь моя… Это – сама мудрость! Принимаешь ли ты эти заповеди?
Фике скользнула на колени прямо – мимо коврика – на земляной пол.
– Дорогие родители! – шептала она. – Умоляю вас, будьте уверены – все ваши наставления, все ваши заветы хранятся в моём сердце… Я никогда не оставлю нашей святой веры!
– Встань, подымись, я обниму тебя, моя Фикхен! Со следующей остановки напиши обо всём нашему дорогому фатеру[14]. О, нас только двое, мы женщины, а какая трудная задача лежит на нас!
Мать и дочь сидели, растроганно обнявшись, прижавшись друг к другу. Вдруг на печке захлопали крылья, и неистовый голос петуха загремел оглушительно.
– Вот и полночь! – сказала герцогиня. – Уснём! Надо отдохнуть… Завтра – в дорогу…
Следующую ночь ночевали в городке Кеслин в жарко натопленном доме богатого купца, где очень беспокоили мыши, забиравшиеся даже на постель. Фике решила пока не писать отцу – она должна была хорошенько обдумать свой ответ.
Дальше бесснежной тряской дорогой тянулись по унылым равнинам Поморья – Померании – под неистовым ветром с моря. Реку Вислу переехали по льду у города Мариенвердера. Ночёвки были ужасны. Дальше – снова по льду переехав морской залив Фришгоф, въехали в Кенигсберг.
Только тут, в комфортабельном доме магистра, в тёплой комнате Фикхен писала до полуночи и наконец запечатала гербовой печатью следующее послание отцу:
«Государь! С совершенным почтением и невыразимой радостью получила я здесь с курьером вашу записку, в которой ваша светлость почтили меня сообщением, что вы здоровы, вспоминаете обо мне, что вы по-прежнему милостивы ко мне. Умоляю вас быть уверенным в том, что все ваши наставления, увещания, все ваши советы навсегда останутся в моём сердце, как в моей душе – навсегда корни нашей святой лютеранской религии.
Я предаю себя Богу и прошу Его дать мне утешение стать достойной ваших милостей, а также всегда иметь хорошие вести от моего дорогого фатера. Остаюсь всю мою жизнь с неизменным почтением к вам, государь, вашей светлости всенижайшая и верная дочь
принцесса София
Кенигсберг, 27 января 1744 году».
После двухдневного отдыха в Кенигсберге выехали в направлении на Мемель, затем на Ригу. Утро было туманное, серое. Дорога снова лежала по льду залива Куришгафа. Впереди поезда графини Рейнбек ехали на лошадях местные бородатые рыбаки – разведывали путь, нет ли где опасных полыней. Снегу теперь было много, кареты поставили на полозья, путешественницы надели на лица шерстяные маски с отверстиями для глаз – было очень холодно.
Уже в нескольких верстах от Риги поезд графини Рейнбек встретили русские кавалеристы, скакали рядом с санями, указывая дорогу. Когда переезжали русскую границу – реку Двину, – загрохотал пушечный залп. Въехали под звуки литавр и труб в крепостные ворота, подскакали прямо к дому губернатора. Тут выйти из саней обеим дамам помогал уже ловкий дипломат Семён Кириллович Нарышкин[15], долго живший в Лондоне в качестве русского посланника. Его сюда специально командировали из Петербурга – встретить и сопровождать путешественниц. Сам губернатор князь Долгоруков, во главе множества военных и гражданских лиц и представителей населения Риги, в ратуше устроил для высоких гостей торжественный приём.
При появлении матери и дочери в зале приёма мужчины склонились перед ними в глубоком поклоне, дамы присели в низких реверансах.
– Ваша светлость! – обратился к Фике губернатор, разгибая спину после глубокого поклона. – Её императорское величество государыня императрица изволит просить вас принять от неё этот маленький подарок!
Вперёд выступили два лакея и на серебряном подносе поднесли князю парчовую шубу на великолепных соболях. Князь Долгоруков принял шубу на обе руки, с поклоном поднёс её Фике, накинул сверху её немецкого беличьего салопчика.
Девочка в восхищении захлопала было в ладоши, но сдержалась и только прошептала:
