– Это всего лишь лодка, – говорю я. – Кроме того, вам незачем волноваться: я везу вас вовсе не на материк. Мы плывем на мой остров.

Элизабет встречает нас на пристани с тремя большими белыми банными полотенцами. Она ждет, пока мы помогаем Кейси Мортон выбраться из катера, и дает нам, мужчинам, по полотенцу. Потом она разворачивает третье полотенце и смотрит на дрожащую Мортон, которая едва стоит на ногах.

– Ах бедняжка! – говорит Элизабет, глядя на трясущиеся губы женщины, на ссадину на ее лбу, на многочисленные порезы на руках и изодранный дождевик. – Ничего, сейчас мы вас согреем.

Я весьма удивлен пробудившейся в моей жене жалостливости и с подозрением смотрю, как она укутывает Мортон полотенцем. – Элизабет, – беззвучно обращаюсь я к ней, – ты хотела, чтобы я их спас. Я сделал это. Дальше что?

Она сердито сверкает на меня глазами, обнимает Мортон за талию и ведет ее к дому.

– Пойдемте,- говорит она громко, оглянувшись через плечо,- всем надо согреться.

После холодного ветра и ледяной воды тепло комнаты почти опьяняет. Я опускаюсь в кресло у огня и с удовольствием позволяю теплу окутать меня с головы до пят. Элизабет подводит Сантоса и женщину поближе к камину, то и дело ужасаясь их ранам. Кейси Мортон не обращает на нее никакого внимания. Она стоит, обхватив себя руками, глаза ее горят лихорадочным огнем, ее колотит крупная дрожь. Сантос накидывает ей на плечи и свое полотенце, обнимает ее и повторяет:

– Не волнуйся, малышка. Все уже позади.

– Вам сразу станет лучше, когда вы переоденетесь в сухое, – успокаивает Элизабет, – и еще не повредит съесть чего-нибудь горячего. Питер, ты не поднимешься наверх за бифштексами?

– Не слишком ли мы гостеприимны? – беззвучно спрашиваю я свою жену.

Элизабет одаривает меня широкой притворной улыбкой:

– Подыграй мне, – беззвучно просит она.

Я киваю и направляюсь к двери. Когда дверь за мной закрывается, моя жена снова обращается к гостям:

– О боже, где же мое гостеприимство! После того как вы провели в ледяной воде столько времени, вам, наверное, очень хочется глотнуть чего-нибудь… несоленого.

Вернувшись через несколько минут с четырьмя замороженными бифштексами, я вижу их сидящими в креслах у камина. Перед ними стоит керамический кувшин. Сантос и Мортон отхлебывают из высоких стеклянных стаканов.

– Элизабет! Это же вино из Слезы Дракона! – беззвучно восклицаю я. – Что ты делаешь, черт возьми?

– Все уже сделано,- отвечает она, а потом говорит вслух, обращаясь к гостям: – Допейте до конца. Вы сразу почувствуете себя лучше.

Кейси Мортон опрокидывает в себя стакан. Сантос принюхивается к содержимому своего стакана, недоверчиво смотрит на прозрачную жидкость:

– Какой-то.странный вкус… жирный.

Элизабет пожимает плечами:

– Вы просто не привыкли. Мы ведь живем на острове. Пресную воду берем из цистерны.

Он понимающе кивает и допивает свой стакан. Элизабет улыбается и делает мне знак сесть рядом с ней. Сантос оглядывает комнату.

– Должен вам сказать, я не понимаю, почему вы тогда не разрешили мне прийти к вам в дом. На пристани нет ничего особенного. Дом тоже не вызвал во мне никаких подозрений, – он улыбается. – То есть он, конечно, странный… Пожалуй, мне не хотелось бы жить так, как живете вы. Но скрывать вам, по-моему, нечего. И еще: если бы вы действительно хотели убрать нас с дороги, вы просто могли бы сидеть и спокойно наблюдать, как мы тонем… Возможно, та записка была лживой…

– Записка? – говорю я.

Сантос ежится, смотрит в пол.

– Я хотел бы извиниться перед вами обоими…

Ноги Кейси Мортон отказывают. Она плюхается на пол и сидит, как безвольная кукла, с открытыми глазами.

– Кейси! – кричит Сантос, опускается перед ней на колени, заглядывает ей в глаза. Она тупо кивает, глядя прямо перед собой.

Он поворачивается ко мне и гневно вопрошает:

– Какого черта?

И тут же валится на бок. Я жду, пока кто-нибудь из них пошевелится, вымолвит хоть слово, но понимаю, что не дождусь этого.

– И что теперь? – беззвучно спрашиваю я Элизабет.

Она с улыбкой прижимается ко мне:

– Мы оставим их у себя.

Я трясу головой и отстраняюсь. Насколько лучше было бы просто дать им утонуть, умереть своей смертью! Жаль, что я не поговорил с Элизабет до того, как помчался спасать их.

– Оставим у себя? Зачем?

– Для малыша, – отвечает она, берет мою руку и кладет ее себе на живот. – Когда я рожу, нам с ребенком потребуется много свежего мяса. Все равно эти двое погибли бы. Мы можем держать их в подземелье. У нас еще есть время подкормить женщину. Наконец, мы можем использовать их в качестве слуг, пока мне не придет время рожать.

– Еще несколько месяцев… – говорю я, и, глядя на нее, вижу ее округлившийся живот, набухшие груди… – Ты ведь родишь не раньше мая, – наверное, я так успокаиваю себя, убеждаю, что осталось еще много времени до того момента, как мы примем на себя такую ответственность.

– А пока мне нужен кто-нибудь, кто будет помогать в саду…

– Я мог бы помочь тебе.

– Как будто у тебя других дел мало! – отвечает

она. – Я вовсе не хочу утруждать тебя.

Элизабет смотрит на Сантоса и Мортон, которые напоминают манекенов, случайно забытых рассеянным портным у камина. Она удовлетворенно улыбается:

– У нас теперь есть они.

Отец рассказывал мне, что при постройке дома он очень старался, чтобы стены плохо проводили звук.

«Особенно это касается подвала,- говорил он. – Знаешь ли, шумные пленники всегда выводили меня из терпения. Иногда, должен признаться, я приканчивал их раньше, чем предполагалось, именно потому, что хотел наконец обрести покой. Ты не представляешь, как это ужасно – часами слушать человеческие стоны и рыдания!»

Благодаря предусмотрительности отца на следующее утро мы с Элизабет просыпаемся поздно. Нас не тревожат шумы из подвала. Я, как всегда, открываю глаза первым. Оставив свою беременную жену досматривать сны, я выхожу из спальни, иду к винтовой лестнице, и только там до меня доносятся приглушенные звуки снизу.

Обрадовавшись, что действие вина кончилось, я спускаюсь по лестнице поинтересоваться, как чувствуют себя наши гости. Шумы становятся громче, явственнее. Кейси Мортон всхлипывает и стонет. Когда я дохожу до нижней ступеньки, она перестает плакать. Я стою в темноте, невидимый, и слушаю шорохи и металлический лязг цепей. Хорхе Сантос бормочет:

– Кейси, дорогая, успокойся… Мы выберемся.

В ответ она издает вопль, такой громкий, что я вздрагиваю. Потом она снова принимается стонать, не обращая внимания на увещевания Сантоса. Она кричит все громче и громче. Чтобы предотвратить новое крещендо, я щелкаю выключателем – и яркий свет стирает все тени, проникает в каждую щелку между железными дверьми. Кейси подносит руки в наручниках к лицу, чтобы защитить глаза, корчится на своей койке и воет.

Я наконец показываюсь своим пленникам. Хорхе Сантос, все еще в черном дождевике, сидит на койке и часто моргает от яркого света. Лоб его пересекает красный рубец – последствия вчерашнего кораблекрушения. Цепи на ногах и руках и кольцо на шее ограничивают его свободу пространством в несколько футов. Он не делает никаких попыток освободиться от своих кандалов. Чего нельзя сказать о Кейси Мортон, которая находится в соседней камере. Их разделяет каменная стенка толщиной в два фута. Мортон закована точно так же, как и Сантос. Но она то и дело вскакивает с койки, суетится, пытается разорвать цепи, разумеется безуспешно. Наручники уже натерли ей запястья. Кожа покраснела, местами содрана. Чтобы она не навредила себе еще больше, я кричу: «Прекратить!»

Кейси застывает, уставившись на меня и часто-часто дыша, подобно обезумевшему животному. Ее светлые волосы спутаны, она вся в ссадинах, царапинах, синяках. На ее черном дождевике местами запеклась кровь. Сквозь дыры просвечивает белая кожа, покрытая кровоподтеками, а кое-где и настоящими ранами.