Мы с Элизабет решительно отгоняем мысль о разлуке и смерти. Мы слышим сердцебиение друг друга, мы чувствуем, как в наши легкие поступает воздух. Мы оба слишком живые, молодые, сильные для подобных страхов.

– Клянусь, – одновременно произносим мы.

– Я знаю, что сейчас вы читаете в мыслях и в душах друг друга, – продолжает Саманта, – но к восходу солнца это ощущение притупится. Помните, что напиток можно выпить лишь один раз. Выбудете пожизненно связаны друг с другом, но так близки, как сейчас, не будете уже никогда. Наслаждайтесь этой чудесной ночью. Наслаждайтесь друг другом.

– Питер, – обращается ко мне Чарльз, – теперь Элизабет твоя. Защищай ее.

– Элизабет, – обращается Саманта к дочери, – Питер теперь твой. Постарайся, чтобы он никогда не страдал от отсутствия заботы и пищи.

Дерек подводит к нам ямайца, того самого, которого он выбрал, и заставляет его опуститься на колени.

– По нашим законам, Питер, жена охотится для своего мужа, и ему первому предоставляется право отведать пищу, добытую ею. Элизабет поймала вот этого сегодня, готовясь к пиру. Откусив свой кусок, ты дашь ей понять, что взял ее в жены.

Я чувствую, как учащенно начинает биться сердце Элизабет. И мое сердце пускается вдогонку. Мы оба осознаем, что очень проголодались. Элизабет стоит полоснуть когтем мужчине по горлу – и он падает ничком. Густой запах горячей свежей крови наполняет комнату. Мне хочется начать трапезу одновременно с Элизабет.

– Нет, Питер, – возражает она, и я слышу, как эти слова зарождаются у нее в голове, – ты должен откусить первым. Пожалуйста.

Чарльз и Саманта одобрительно кивают, когда я нагибаюсь и вонзаю зубы в добычу Элизабет. Я выдираю кусок мяса и пожираю его. Потом Элизабет присоединяется ко мне, и мы едим вместе. Мы почти не замечаем, как другие члены семьи выбирают себе жертв из людей, сбившихся в кучу в углу. Они пируют, наливают себе из зеленого кувшина вина из Слезы Дракона, смеются, хвастают друг перед другом своей добычей. Чарльз за едой рассказывает о капитане Джеке и его славных предках. Дерек пытается вставить слово, но ему не дают. Вся комната залита человеческой кровью.

Мы с Элизабет откусываем одновременно, инстинктивно прижимаемся друг к другу. Утолив голод, мы чувствуем, что у нас есть и другие потребности.

– Питер!

– Элизабет!

Мы произносим это одновременно и смеемся.

– Я знаю, что ты сейчас чувствуешь,- говорю я.

– И я чувствую, что тебе приятно это узнать, – отвечает она.

– Ради всего святого, избавьте нас от ваших нежностей! – беззвучно обращается к нам Чарльз.- Займитесь этим в своей комнате!

Уже не помню, как мы туда добираемся, но, в конце концов, мы с Элизабет оказываемся на постели из свежего сена в ее комнате. Мы нежно дотрагиваемся друг до друга, внимательно друг друга изучаем. У нас все общее, даже чувства, сделавшиеся вдвое сильнее от этой общности.

– Так вот, значит, как ты это чувствуешь, Питер? – Элизабет прижимается ко мне, задыхаясь от новых, неведомых ощущений. Я знаю, что она готова, да и я так напрягся, что мне почти больно.

– Да! – произносим мы в один голос, и я вхожу в нее.

Она принимает каждую мою молекулу, а я – каждую ее. Слившись друг с другом, мы движемся в ритме, идеальном для нас обоих, ускоряем и замедляем темп, не сговариваясь, стонем, рычим, царапаемся и кусаемся одновременно. Мы не думаем ни о чем, наши легкие неустанно поглощают воздух, сердца несутся наперегонки. Каждое наше чувство обострено до предела. И вот, наконец, мы достигаем последней черты, последнего взрыва,- вместе, слившись в одно целое.

Потом мы лежим рядом, улыбаясь, голова к голове, наши лапы, наши хвосты сплетены, наше дыхание перемешано. Я разрешаю себе почувствовать то, что ощущает она,- счастливые содрогания, пробегающие по ее телу. Она вытягивается, выгибается, я наслаждаюсь ленивой негой, которую она испытывает от каждого движения… и улавливаю еще кое-что. Это почти неразличимая, мимолетная мысль, скорее, отблеск мысли.

– Наш сын, Питер… – говорит Элизабет, – во мне растет твой ребенок.

Мы одновременно забываемся сном. Прохладный вечерний ветер задувает в окно, заставляя нас еще крепче прижиматься друг к другу. Сны Элизабет смешиваются с моими. Вот ее воспоминания о моем острове, которого она никогда не видела. Вот лица ее родственников наплывают на меня вместе с лицами моих родителей… Мои… то есть ее… вернее теперь наши воспоминания об охоте, море, любви, полете…

Элизабет осторожно будит меня перед рассветом. Я уже чувствую, что дистанция между нами вновь увеличивается. Хочу крепче прижать ее к себе, как будто это может помешать неминуемому отдалению друг от друга наших душ и тел, о котором ее мать предупреждала нас.

– Питер, – говорит Элизабет, – у нас были такие чудесные общие сны… А потом… один твой сон напугал меня.

– Какой?

– Я точно не знаю… Всего не вспомню… Но это было что-то, что мешало тебе, нет, скорее, угрожало нам.

– И что же было дальше? – я нежно глажу ее хвостом.

– Не знаю. Я не помню четкой картины. Я не поняла, почему это нам угрожает. Только помню, что ты хотел защитить меня.

– Ну разумеется, – киваю я. Там еще что-то было… но я… нет, я не знаю… -

она болезненно вздрагивает. Потом успокаивается, прижимается ко мне. Я прислушиваюсь к ее спокойному дыханию, стараясь дышать в такт. Перед тем как мы оба снова соскальзываем в сон, она сонным голосом бормочет:

– Питер, а кто такой Хорхе Сантос?

– Почему ты просто не убил его? – спрашивает Элизабет, едва я успеваю проснуться и пошевелиться рядом с ней.

Ее слова сразу вырывают меня из полусонного состояния, из того теплого, дремотного убежища, где прячутся наши мысли, изо всех сил сопротивляясь пробуждению. Итак, я просыпаюсь, потягиваюсь, зеваю, стараясь промедлить с ответом как можно дольше. Не хочется впускать Хорхе Сантоса в свое сознание. Я бы предпочел, чтобы Элизабет мирно дремала рядом со мной, но она переворачивается на другой бок и повторяет:

– Так почему ты его не убил?

Сон окончательно покидает меня. Вздохнув, я отвечаю:

– Хорхе Сантос – это всего лишь человек, который не смог вовремя остановиться и перестать преследовать меня. Когда мы вернемся на Майами, я с ним встречусь, отвечу на несколько его дурацких вопросов и пошлю его на все четыре стороны.

Этим все и кончится.

– Не понимаю, – настаивает она. – Ты сказал, что он – всего лишь человек. Стоит ли он того, чтобы встречаться с ним, отвечать на его вопросы…

Действительно, почему я это делаю? Один телефонный звонок Артуро – и Хорхе Сантос быстро и незаметно исчезнет. Но я не могу объяснить Элизабет, что вовсе не желаю убивать брата Марии. Если бы Мария была просто моей добычей, если бы я не знал ее, если бы она была всего лишь одной из сотен убитых мною за много лет, я бы даже не задумался… Но она лежала в моих объятиях, улыбалась моим словам, я решил, что оставлю ее в живых, и… обманул ее. Если Хорхе Сантос по глупости попытается посягнуть на мое имущество и Артуро убьет его, – значит, так тому и быть. Если же нет, я постараюсь отделаться от него по-хорошему. Это единственное, что я теперь могу сделать для бедной девочки.

– Там посмотрим, – говорю я. – Если он будет и дальше надоедать, тогда… тогда я последую твоему совету.

Мне не терпится отправиться в путь. Хочу побродить по своему старому дому. Хочу спать в своей постели со своей женой. Здесь мне не хватает влажного ветра, неумолчного гула океана за окном. Мне хочется пересечь Бискайскую бухту на своем «Грейди Уайте», показать Элизабет резвящихся дельфинов. Но когда она просит меня задержаться на один день, чтобы провести его с матерью и сестрой, я не могу отказать ей.

Ее отец застает меня на веранде. Дело к вечеру, и я греюсь в лучах заходящего солнца. Чарльз Блад – в своем истинном обличье, а я – в человеческом. Дракон возвышается надо мной, как огромная башня.