Наблюдая за смеющейся женой брата, вновь убирающей выпавшую прядь за ухо, Роберто невольно подумал, что Пабло отлично умеет выбирать себе женщин. В свое время без памяти влюбившись в соседскую — ну, относительно соседскую, но тем не менее — девчонку, добился её расположения, преодолел разногласия и возражения с её родителями… А теперь вот счастливо женат.

«Да и любовница у него… — Роберто невольно скосил глаза в сторону кабинета Эскобара, где тот уже час, наверное, давал интервью. — Красотка, что поискать, умная опять же…».

— Ну, это, на самом деле, оттуда, — вернулся он к разговору. — Из молодости.

— Сказал старик, хех. Ты еще молод, Роберто. Или это что-нибудь стыдное? Расскажи! — поправив платье, Мария поудобнее устроилась на барном стуле и оперев голову на скрещенные руки, уставилась на собеседника.

— Неееет, — улыбнулся Роберто, — ничего такого. Это с соревнований, в конце шестидесятых. Здесь, в Медельине. Гонка была после дождя, по грунтовке. Грязи было ну очень много. А я, прямо скажу, не первым ехал. Сначала пробивался сквозь пелотон, через основную группу. А потом, когда ушел в погоню за лидерами, не удержался в одном из поворотов и шлепнулся в лужу.

Роберто сделал паузу и, посмотрев в опустевшую кружку, встал. Наливая себе еще одну порцию кофе из здоровенной медной турки, он улыбался, вспоминая «старые добрые времена». Тогда жизнь была сильно проще…и сложнее, да.

— Я не получил травм, ничего такого. Сразу вернулся в гонку, но грязи на мне было столько, что, когда я добрался до финиша, комментатор сказал, что понятия не имеет, кто это, потому что ни лица, ни номера было не видно. И добавил, что я больше похож на медведя. Osito…Мы сначала смеялись, а потом прилипло как-то и уже не отлипало.

— Поэтому так и свою компанию назвал?

— Угу.

— А зачем буква лишняя? Osi — t — to? — лишнее «Т» Мария выделила голосом.

— Мне тогда казалось, что это будет звучать по-итальянски. Они же известные мастера…маркетинг! — подняв палец вверх, Роберто засмеялся.

Секундой спустя к нему присоединилась девушка.

— А как ты вообще велосипеды полюбил?

— Да вот как-то с детства обожал…У меня был старый туристический байк. Как же я любил на нём гоняться… Скорость, ветер — причем это все не так, как на автомобиле. По-другому совсем ощущается.

Роберто задумчиво посмотрел в окно.

— Сейчас времени на это совсем мало…хотя гоняю иногда, конечно. И ребятам стараюсь помогать, из бедных семей. Одна из идей Пабло — рассказывать им о своих увлечениях. Кто сделает это лучше, чем влюбленный в дело человек…

— Это точно…

Именно в этот момент на кухне появилась одна из систер Эскобара, Альба, с Хуан-Пабло на руках.

— Дорогая, Хуану пора кушать, — она аккуратно посадила ребёнка на детский стульчик, где тот весело замолотил по столешнице ложкой, схваченной цепкой ручкой. — Всё готово?

— Конечно, — закивала Мария, сорвавшись к холодильнику. — Надо разогреть только.

— Роберто, долго Пабло будет еще своё интервью давать? Пора обедать уже.

— Не знаю, hermana, — Роберто пожал плечами. — После этого нападения на американца, полстраны с ума сошло. А Пабло все же не последний человек, так что им есть, что обсудить с журналисткой.

— Вот уж согласна… Эти упыри-террористы совсем оборзели…А правительство сделать ничего не может!

— Альба, родная, давай без политики за столом и при ребёнке, — попросила Мария. — Только аппетит портить.

— Тут ты права, — женщина стала помогать жене брата, все еще неодобрительно качая головой. — Скажу только, что Пабло наверняка решил бы все эти проблемы, будь он президентом.

«И, судя по тому, как он взялся за дело, рано или поздно решит, — подумал Роберто. — Или создаст новые».

Вечерело. Развалившись в кресле, принесенном в любимую беседку в саду, Эскобар лениво листал красочный отчет по строительству собственного поместья. Времени добраться до площадки у него же месяц как не было, так что обходился вот таким паллиативом, по фотографиям и ответам понимая прогресс. Работы шли быстро, но хотело, конечно, еще быстрее — потому что ну очень хотелось полностью расслабиться. Там, в Napolese, он будет чувствовать себя в полной безопасности, понимая, что потребуется не самая маленькая войсковая операция, чтобы добраться до него и до его семьи.

Взгляд упал на лежащие на столике газеты, и на лицо сама собой вылезла глупая улыбка. С Бжезинским вышло неожиданно удачно. Как-то связывать его смерть с Пабло никто и не пытался. Более того, женщину, подменившую в номере гринго освежитель воздуха, ранили. Её спас, как не смешно, один из телохранителей самого поляка. Сейчас бедняжка лечилась в больнице, и ни у кого не возникнут вопросы, когда она свалит подальше — после такого-то стресса и ужаса. Да и помощь ей со стороны Пабло не будет восприниматься странно. Он же известный благотворитель, тем более что и остальных пострадавших он тоже без внимания не оставил. И даже причину выдумывать не надо, ведь он же сам (а точнее — одна из его компаний и её сотрудники) недавно стал жертвой атаки левых радикалов.

Более того, теперь, в связи с явной эскалацией со стороны партизан, он еле-еле успевал раздавать интервью. Вот и сегодня, только отпустил Варгас, с достаточным количеством материала, чтобы написать целую серию статей. Идеально!

Поправив воротник рубашки, Пабло зажмурился, словно сытый и довольный кот. Все складывалось отлично, гораздо лучше, чем в той жизни. И это было только началом, о чем он не уставал повторять как братьям — что Густаво, что Роберто — так и партнерам в лице Очоа.

Мысль перескочила на Густаво — их с кузеном короткая беседа привела к удивительным результатам. Густаво, и так лояльный до мозга костей, стал стремительно превращаться в фанатика. Почему-то самый краешек планов Эскобара привел его в сильнейший восторг. Впрочем, смотря на те горы денег, которые плыли (и те, которые уже приплыли) им в руки, а также на то влияние, которое их семья и организация набирала в Колумбии, сложно было его винить.

Расслабленность и благодушное настроение не означали, что Пабло потерял бдительность. Поэтому шорох платья жены и ее аккуратные тихие шаги он услышал издалека, еще когда она не появилась из-за скрытого высокими кустами поворота садовой дорожки. Каким-то образом, по толи походке, толи по каким-то неведомым ему самому признакам он понял, что жена идёт сюда не просто позвать его на ужин или поиграть с сыном.

«Забавно, — мелькнула у Эскобара мысль. — В той жизни я бы вряд ли обращал на такие мелочи внимание. А теперь, когда я помню — обращаю».

Неудивительно. Вспомнилось, как он впервые осознал свою сербскую часть. Горан… Так его звали в другой жизни. Непростой мужик. Отлично учился, а потом в его жизнь пришла война. Собственно, воевал он с шестнадцати: сначала в Боснии, потом уже непосредственно в Югославии. Уехавший в Россию в двухтысячном, когда потерял на родине всё: семью, друзей, дом. Почему туда? Потому что Европа или Штаты были не для него. Не после того, что они сделали с его жизнью…

В России было, конечно, непросто, но он справился. Любознательный, с отличной памятью и очень харизматичный, он построил более чем успешный бизнес, нашел новую любовь и новых друзей. Создал большую и дружную семью… которую потерял в двадцать втором. Это его почти сломало и следующие годы он, зрелый мужик, непрерывно воевал, пытаясь картинами фронтового ада заместить в душе жуткую и страшную черноту, касаться которой хотелось как можно и меньше — но и больше одновременно. Сколько людей тогда умерло от его руки? Он не считал…

Настроение немедленно испортилось, щелчком. Боль от тех потерь вдруг дополнилась болью от уже случившейся потери в его собственной, Пабло Эскобара, жизни. Он больше никогда не увидит свою дочь. Её нет, её не существует — она родилась в восемьдесят четвертом. Нет и не будет. Может будет другая дочь, но она не будет его Мануэлой, которую он любил больше всего на свете.