Посидев в темноте пару минут, Вилмер усилием воли поднялся и направился в ванную. Ничего еще не закончилось: надо было перекрасить волосы, смыть тональный крем и тщательно побриться. Закончит он только через несколько часов — где, в основном, конечно, время уйдет на перекраску волос. А так, копеечные действия, которые — вместе с одеждой — не позволят его опознать.

О том, как доставать Эскобара, подумать можно и потом.

Пабло проводил взглядом машину, увозящую тело Мигеля в морг. Работа полицейских ещё не закончилась — опрос свидетелей будет продолжаться ещё долго — а вот врачи сворачивались. Раненных увезли, царапины обработали.

Самому Пабло зашили бровь — её рассекло щепкой от стула — а также наложили компресс и туго забинтовали грудь. Он даже и не заметил, как сильно ударился о крыльцо, когда прыгал в здание. Вполне возможно, что в каком-то из рёбер имелась трещина, но ехать на рентген он отказался. Не сейчас.

— Если увидеть пытаешься издали, не разглядишь меня…не разглядишь меня. Друг мой, прощай, — шепотом пропел себе Пабло.

«Ты погляди без отчаяния», — сильный мужчина, прошедший бесчисленное количество войн, смахнул выступившую слезу. Не такого он ожидал от этой попытки…нет, он понимал, что путь он выбрал непростой и как бы даже не сложнее предыдущего. Понимал риски. Но понимал головой, а не сердцем.

А теперь понимание пришло, обрушившись настоящим цунами на неготовое к этому сознание, которое сейчас разрывалось между двумя реакциями. Хотелось всё бросить и уехать, забить на весь мир и, забрав семью и деньги, уехать на какие-нибудь Багамы доживать свой век, с коктейлем в руках наблюдая как мир катиться в задницу. На его век хватит, а после…а после — хоть потоп.

А ещё хотелось ровно обратного: устроить войну. Поднять волну такого ультранасилия, чтобы любой, кто хотя бы подумал о том, чтобы напасть на Пабло или его людей, подумал даже не трижды, а сто раз. Подумал — и отказался.

Несколько месяцев как задавленная глубоко внутри тьма поднимала голову. Та самая тьма, что когда-то в той жизни была ответственна за, практически, гражданскую войну, развязанную в Колумбии. И шепот этой тьмы, с требованиями крови и мести, становился всё громче.

Именно она давила желание уйти. Разжигала ярость и жажду крови.

— Эль Патрон, — Хосе, как-то незаметно даже для себя, ставший вдруг кем-то вроде «амбассадора» окружения наркобарона, боявшегося трогать босса в такой момент, подошел и наклонил голову. — Парни тут взяли двоих непонятных…у них стволы при себе были, и они неместные.

— Кали?

— Да кто их знает, — старший близнец пожал плечами. — Они особо не говорят…но мы, так-то, и не то, чтобы расспрашивали.

— Отвезите их в Котельную, — понятное дело, что под таковой Эскобар имел ввиду не тепловой пункт. Точнее, таковой там тоже был — но он был не главной частью здания. А вот скрытые, отлично изолированные подвальные помещения под ним… — Они нужны мне способными говорить. А вопросы я задам им сам.

Хосе кивнул и отошел, торопясь передать приказ босса.

К залитому кровью Эскобару приблизился начальник полиции, старательно не замечающий небольшую армию, у которой было в том числе и тяжелое вооружение. Одни только гранатометы (американский станковый Mk.19 и советский СПГ-9) чего стоили.

— Эль Патрон, мы развернули людей на всех выездах из города. Проверяем массово. Сейчас и внутри города начинаем.

— Хорошо, — хрипло ответил Пабло, вдруг осознав, как сильно он хочет пить. И выпить. И покурить. — Надеюсь, это все небесполезно.

— Мы сделаем всё возможное, сеньор. Я не…

— Спасибо, — вдруг прервал его Эскобар. — Но я очень устал и хочу домой.

Следующий свой вопрос полицейский задавал уже уходящему наркобарону в спину:

— Патрон…вы знаете, кто эти люди? Кто за всем этим стоит?

Остановившись, Пабло медленно повернулся и посмотрел начальнику полиции прямо в глаза.

Он, конечно, знал. «Джентльмены» нанесли удар, и вопрос стоял, стоило ли их сдавать или разобраться самому? Тьма шептала, чтобы он оставил их себе. Чтобы он сделал с ними всё, что только можно.

А разумный человек внутри говорил, что процесс не имеет значения. И значение имеет только цель. И что сейчас самое время повернуть всё против конкурентов. Поставить их на то место, где в той жизни был он сам — место врагов правительства.

— Знаю, — проговорил Пабло. — Это те, кто не хочет, чтобы я рассказал народу Колумбии об их взятках и преступлениях. Те, кто угрожал мне и требовал молчания.

Последнего, естественно, не было. Но компромата на полсотни чиновников у него было достаточно, чтобы их закопать, а затем поставить на место своих людей. А уж данных на конкурентов из Кали у него и без того собралось более чем прилично.

— Но я молчать не буду, — Пабло оскалился. — Я расскажу всё, что знаю. И следствию, и журналистам. И каждому, кто спросит. Они своего не добьются. Тем более, теперь.

После чего он вышел на улицу — глотнуть свежего воздуха.

Журналистов было удивительно немного: собственно, на место пустили только людей из газет самого Эскобара. Здесь же был и фотограф из его личной пиар-службы.

Именно он сфотографировал замотанного в бинты Пабло, старательно выбирая ракурс, понятия не имея, что одна из сделанных им сегодня фотографий станет не менее каноничной, чем известное изображение Че Гевары.

Привалившийся к стене со следами от пуль, в окровавленной одежде и бинтах, в жилетке собственного охранника и с его, охранника, пистолетом, растрепанный Пабло Эскобар выглядел героем боевиков, сошедшим с афиши очередного блокбастера.

За пределами кольца из полицейских машин начали появляться простые люди — местные жители. С каждой минутой их становилось всё больше, и, при всей своей усталости, Пабло не мог упустить такого момента.

С усилием оттолкнувшись от стены, он сделал несколько шагов, а затем буквально забежал на собственный «Носорог» и повернулся к заволновавшейся толпе, подавшейся поближе к зданию.

Стоило Эскобару поднять руку, как шум стих.

— Сегодня пострадали люди, — Пабло говорил громко и уверенно. — Пострадали от бандитов и негодяев. Я пока не знаю всей картины, но обещаю, что не оставлю вас. Я помогу каждому — каждому! — из пострадавших. И сделаю со своей стороны всё, чтобы тех, кто стоит за этим преступлением, покарали.

Я восстановлю нашу церковь, оплачу медицинские расходы и ремонт домов. А если у кого-то жильё пострадало слишком серьезно, то помогу с новым: построить или купить. Семьям погибших тоже помогу, хотя, конечно же, понимаю, что значит потерять близкого человека. Эту боль мне не забрать, но я помолюсь за каждого и постараюсь облегчить ношу. Я вас не оставлю до самой своей смерти, потому что вы все, каждый из вас — мой народ!

Стоящий на разбитой пулями машине Эскобар замолчал. И секундой спустя кто-то закричал:

— Мы любим тебя, Патрон!

— Эль Па — трон! Эль Па — трон! Эль Па — трон!

— Эль Патрон! — отдельные выкрики сливались в один, и уже полминуты спустя полтысячи человек в каком-то истеричном состоянии скандировали именно это.

Если бы Александр Вилмер не удрал на другой конец города, то сейчас мог бы спокойно стрелять в Пабло Эскобара — кроме как на него, никто никуда не смотрел.

Похороны Мигеля Амаранто Перэа Арсе прошли в красивой, хорошо сохранившейся с колониальных времен церкви Сан-Хосе. Народу пришло довольно много, хотя родни у парня не осталось. Братьев и сестер у него не было, родителей он тоже лишился довольно рано (почему и прибился когда-то к Эскобару), а семьёй обзавести не довелось.

Для Мигеля семьёй стал эль Патрон. И не только сам Эскобар, но и его жена, ребёнок, родители и сестры. Готовый на всё ради Пабло, он принёс ультимативную жертву. Как можно было отплатить за такое? В голову ничего не приходило, кроме как создание благотворительного фонда его имени, который займётся сиротами и их судьбами. Пусть у Мигеля своих детей не появилось (по крайней мере, о которых он бы знал), относился он к ним хорошо.