Он чудом, инстинктивно выбросил руку с мечом вверх и в сторону, принимая на него мощный рубящий удар средней частью вражеского клинка. От этого удара сталь его меча противно взвыла, посыпались искры, а руку пронзила острая боль. Но Аудун не остановился, не отошел, чтобы дать руке отдых, напротив – он бросился на врага с удвоенной яростью.

Он шел вперед, нанося удары все быстрее и быстрее. Он видел, как противник улыбается и его синие глаза, напоминавшие два топаза, пляшущих в полумраке, разгорались ярче с каждым отбитым ударом, с каждым финтом, что пришелся впустую.

Однако незнакомец и сам не мог достать Аудуна, он умело парировал все выпады, идеально работал не только мечом, но и щитом, однако ж ни одна из его атак не достигла цели. Хотя, и Аудун не мог этого не признать, несколько раз его неведомый враг был критически близок к тому, чтобы пустить кровь новому знаменосцу конунга.

А еще он видел, что хускарлы Эйрика и весь Круг стоят на широких ступенях бражного зала. Стоят в буквальном смысле – с открытыми ртами. И он отлично их понимал, потому что знал, как это выглядит со стороны. Какими бы великими воинами они не были, хирдманы все же оставались смертными, а потому видели в лучшем случае треть происходящего.

Тут же Аудун отметил, что силы к нему однозначно возвращаются. Будь он в такой же форме вчера, во время боя с берсерками, так все закончилось бы быстрее и его даже не ранили бы. Рана уже почти затянулась, но, согласитесь, мало приятного, когда в тебя тычут заточенным железом, причем тычут весьма умело.

Он пригнулся, уходя от выброшенной в его сторону кромки щита, выпрямился и одновременно нанес удар снизу вверх, вкладывая в него инерцию распрямляющегося тела. Удар вышел быстрый и сильный, но незнакомец намеренно жестко блокировал его, хотя мог свести. Вновь металл загудел от боли, а Аудун плотнее сжал зубы, щурясь от искр, разогнавших полумрак. В пылу сражения они отошли от жаровен, а солнце уже почти скатилось за горизонт, так что вокруг сражавшихся с каждым мгновение все плотнее сгущался ночной полумрак. Но это могло стать проблемой для глаз смертных. Не для их глаз.

Аудун начинал злиться. И это была не холодная ярость умелого воина, который таким образом стимулирует себя, заставляя действовать еще быстрее и точнее. Это был настоящий багровый гнев, ненависть к противнику и ко всему происходящему. Тот самый гнев, что легко ощутим даже на расстоянии, что выжигает душу в мгновение ока.

Он ненавидел, когда что-то шло не по плану. Но еще больше он ненавидел чего-то не понимать. И сейчас он не понимал. Не понимал, отчего что-то вдруг пошло не по плану! Что это за неумолимый воин, которого он никак не может победить? Что ему надо?

Аудун стал вызывать в сознании образы своего истинного врага. Он начал вспоминать, раз за разом прокручивать в голове эпизоды, которые заставили его пойти так далеко. Он был готов на все, чтобы добраться до цели, чтобы сжать голыми руками его горло, чтобы впиться в это горло зубами, разорвать его и выпить кровь, жизнь, досуха. Отомстить. За ложь. За то, что не вернул ее.

И он не скрывал этих мыслей, напротив – он распространял их вокруг себя, бросал в лицо неведомому воину в черном плаще, чьи синие глаза плясали перед ним, не угасая ни на мгновение, в стремительном танце смерти. И когда Аудун вдруг понял, что нащупал слабое место в его обороне, когда ему показалось, что при выходе на контратаку противник поднимает щит на два пальца выше, чем следовало, а потому не успеет защититься от удара скрамасаксом в плечо, если нанести его достаточно быстро, в тот самый миг произошло нечто, чего не ожидал никто. Ни один из воинов, наблюдавших за поединком, не думал, что увидит подобное. Это касалось не только тех, кто смотрел с земли, но и тех, кто смотрел с низких черных небес, как обычно – беззвездных и молчаливых.

Вместо того, чтобы заблокировать встречный удар и контратаковать, незнакомец отпрыгнул назад и бросил на землю щит и меч, вставая перед Аудуном на одно колено.

– Я признаю твою победу, знаменосец Эйрика Агнарсона, – проговорил воин, опустив голову. Аудун слышал, что дыхание у незнакомца сбито, как и его собственное. – Я клянусь тебе в верности и прошу не забирать мою жизнь, хотя ты имеешь на нее полное право.

Аудун медленно вложил в ножны собственный клинок, так и не отведавший крови в этот богатый на события вечер. Он знал, что его мечу осталось немного, металл треснул вдоль по кромке. Такое случалось редко, но случалось, и теперь оставалось лишь отдать его кузнецу и перековать во что-то другое.

Знаменосец перевел взгляд с коленопреклоненного воина на вход в бражный зал. Он не заметил, когда на ступенях появился конунг. Эйрик стоял, уперев массивные руки в бока, на его плечи была небрежно наброшена огромная медвежья шкура.

– У меня есть шестой член Круга, – громко сказал он, глядя на конунга. Тот лишь хмыкнул в ответ, но вроде бы доброжелательно.

– Мой отец говорил мне, что за минуту смертельного боя ты узнаешь человека лучше, чем за двадцать лет мирной жизни бок о бок, – медленно проговорил Эйрик. – Я часто и сам убеждался в этом, – с этими словами он хищно улыбнулся, глядя на Снорри. Тот крякнул и почесал седую бороду. – Не буду перечить и на сей раз, коль ты доверяешь своему клинку, доблестный Аудун.

Знаменосец кивнул. Конунг кивнул в ответ, нарочито медленно, покровительственно, демонстрируя статус лидера, которое Аудун не собирался оспаривать.

– Мой бражный зал всегда открыт для моих хирдманов, – проговорил конунг, явно собираясь уходить. – Но помните, мы выступаем на рассвете.

С этими словами он скрылся за дверями бражного зала, Снорри и Аксель двинулись следом, что-то оживленно обсуждая. Ульв и Торбьорн в сопровождении дюжины хускарлов спустились с широких ступеней и, почтительно кивнув Аудуну, пошли вдоль крепостной стены к центру Саннефьорда.Остались лишь Эйвинд и пара хускарлов.

Аудун подошел к незнакомому воину, который все это время так и стоял в грязи на одном колене. Он не изменил позы, не шелохнулся и, казалось, мог простоять так вечность.

Знаменосец конунга глубоко вздохнул про себя и протянул воину руку.

– Поднимись, – устало сказал он. – Надеюсь, что слова твои были искренними.

– Ты почти оскорбил меня, предположив, что я мог солгать, – ответил воин, принимая руку Аудуна и распрямляясь. Он был повыше, но явно уступал знаменосцу в весе. – Теперь ты понял, кто я?

– Да, – кивнул Аудун, который действительно все понял в тот самый момент, когда его ярость и жажда мести достигли предельного накала. Тогда не только он открылся незнакомцу, воин в черном плаще сделал то же самое. Непроизвольно, он просто среагировал, потому что такова была его суть. – Ты Видар, бог мщения.

Синие глаза весело блеснули в полумраке, Видар вновь улыбался, своей широкой неоднозначной улыбкой.

– Но зачем это представление? – спросил Аудун, глядя ему прямо в глаза. – Ты ведь знал, кто я.

– Не был уверен, что это именно ты, –покачал головой Видар. – Я почувствовал, как ты явился, но потом потерял тебя. И вот нашел. Должен был удостовериться.

– Ну, удостоверился, – Аудун скривил губы. – А зачем тебе клясться мне в верности?

– Потому что я никогда не встречал существо с таким сильным желанием отомстить, – признался бог мщения.

– Любопытство, – фыркнул Аудун. – Всего лишь! Вам тут, на севере, совсем нечем заняться?

– Ты спросил о моих мотивах и я тебе ответил, – парировал Видар, подбирая с земли клинок и щит. Неожиданно он задрал голову и посмотрел вверх, где облачная пелена на несколько коротких мгновений разошлась, обнажив созвездие, которое в этих землях называли Повозкой Одина, – Могу добавить, что ты положишь начало интересной череде событий, в которой я просто не могу не принять участия.

– Ты ж вроде бы еще и бог молчания, – заметил Аудун. Мотивация Видара была ясна ему, хотя и казалась странноватой.

– О, ну это уже большое преувеличение, – легко рассмеялся нордманский бог. – Только у меня будет к тебе некоторая просьба.