В связи с этим оперативно были приняты дополнительные меры по организации марша в 94-м и 113-м стрелковых корпусах, усилен контроль за соблюдением дисциплины передвижения. Удалось добиться, что в дальнейшем ни одна дивизия, ни один полк графика марша не нарушали. Однако трудности то и дело возникали.
Во второй половине дня 27 июня я пристроился к 3-му батальону 940-го стрелкового полка и уже вскоре заметил, что настроение у бойцов далеко не бодрое. Но никто из них не говорил о причинах этого. Пришлось спросить ближайшего в колонне командира взвода.
— Они голодны, от этого веселым не будешь, — откровенно ответил лейтенант.
Оказалось, кухни к обеду доставили еле теплый суп, а второго у бойцов вообще не было. Это меня очень встревожило. Подъехал к командиру полка полковнику И. В.
Арзамасцеву. Мокрый от пота, уставший, он шагал впереди полковой колонны, Но мне в тот момент было не до сочувствия к нему.
— Как это вы довели полк до такого состояния?
Арзамасцев не стал оправдываться, с досадой доложил:
— Проворонил, а разобраться в причинах срыва обеда времени не было…
Я хорошо знал полковника, не раз видел его в сложной боевой обстановке — при форсировании Немана в октябре 1944 года, во время штурма Кенигсберга, при отражении мощного контрудара фашистов западнее этого города в 1945 году. В моих глазах это был не только опытный, правдивый, но и заботливый командир. Но истина всего дороже, и я довольно жестко оценил промах командира полка.
Арзамасцев, видя мое сильное огорчение, стал заверять, что в течение ночи он наведет порядок в работе своих тыловиков, а на первом же привале прикажет накормить воинов пайком из неприкосновенного запаса. Я решил, однако, до конца выяснить, как у такого опытного офицера вообще мог произойти столь досадный случай.
— Передайте командование колонной начальнику штаба, а пока мы вместе разберемся в причине ЧП, — предложил я Арзамасцеву. — Отойдем в сторону.
С первых же слов беседы стало ясно, что служба тыла полка не справляется с материальным обеспечением марша. Обстановка осложнилась тем, что заместитель командира полка по материальному обеспечению не выдержал напряжения и жары и вышел из строя. Транспорт полка, в основном лошади и повозки, уже на третий день марша перестал справляться с перевозками. Но дело свелось не только к этому.
Еще в Восточной Пруссии, после разгрома немецко-фашистских войск, мы укомплектовали полки крепкими на вид немецкими лошадями, заменив ими тех, какие у нас тогда были. Проверяя сейчас подготовку войск к маршу, мы радовались, что в полках имеются такие мощные, хорошо упитанные лошади, но не учли, что они нуждаются в больших нормах овса и комбикорма. За ними требовалось везти большое количество фуража. Но самое главное заключалось в том, что эти лошади больше, чем люди, не были приспособлены к монгольскому климату. При незначительной перегрузке, без повязки на голове, они выходили из строя от солнечного удара. Этим лошадям, кроме того, требовались и более продолжительный отдых, и большая норма воды.
Так вместе с Арзамасцевым мы пришли к выводу, что работу конного транспорта нужно быстрее скорректировать. Делать два рейса при суточном переходе войск лошади не могли. Стали понятны причины недостатков и в 52-м гвардейском полку, упомянутых мною выше. Чем дальше, тем больше на марше выявлялось, что с лошадьми мы крепко просчитались. Воспользоваться подножным кормом наши битюги не могли: трава в безбрежной зеленой степи, раскинувшейся перед нами, оказалась для них очень жесткой, непригодной. С сожалением мы вспоминали своих невзрачных на вид коняг, с которыми расстались в Восточной Пруссии.
Автотранспорт также показал свои слабости в эти дни. Под солнцем песчаный грунт очень накалялся, и из строя часто выходила авторезина, тем более что работать приходилось с большой перегрузкой. Требовалась лучшая организация работы как самого автотранспорта, так и ремонтной службы.
Трудно было с топливом для приготовления пищи. В монгольской степи не раздобудешь ни одного полена дров. Уголь и дрова приходилось везти вместе с кухней. Поэтому дрова здесь ценились наравне с продуктами. В степи подбирали все, что только может гореть, использовали тряпки, пропитанные мазутом.
Вот о чем мы говорили с командиром 940-го стрелкового полка более трех часов. В тылах полка были обнаружены и другие недостатки, которые Арзамасцев мог устранить сам. Для меня, однако, стало ясно, что в очень сложных условиях марша полку не все под силу.
Нужна помощь армейского и дивизионного транспорта, необходимо усилить некоторые звенья тыла полка личным составом. Арзамасцев все это время был со мной. Он слышал мой телефонный разговор с промежуточных узлов связи с управлением тыла армии о том, чтобы срочно подвозились дрова и продовольствие на рубежи полков первого эшелона, восстанавливался израсходованный паек НЗ.
Позднее офицеры управления армии проверили и доложили, что на первом же привале личный состав 940-го полка подкрепился пайком НЗ и что настроение у воинов пришло в норму.
Но доклад командира взвода о том, что его солдаты шагали голодные, в моей душе оставил горький осадок, и я вспоминал это неприятное событие еще не раз после того, как уехал из полка.
Полковнику Арзамасцеву было сделано серьезное внушение, и он извлек из этого полезный урок. Мнение о нем, как о правдивом, принципиальном офицере подтвердилось для меня и в мирные дни нашей совместной службы в Порт-Артуре.
Из расположения 940-го полка я выехал поздно вечером и прибыл на наш временный командный пункт, когда уже совсем стемнело.
Как всегда, в это время подводились итоги дня. У автобуса командующего армией уже собрались генералы М. И. Симиновский, Ю. П. Бажанов, А, В. Цинченко. Из обмена информацией выяснилось, что у артиллеристов и танкистов питание и водоснабжение было организовано лучше, но острее проявляется проблема с автотранспортом — слишком много машин выходит из строя, главным образом из-за резины.
В своем сообщении по итогам дня я сосредоточился на двух вопросах — на организации питания личного состава и положении с конным транспортом. Насчет лошадей я, видимо, говорил так обстоятельно и эмоционально, что генерал Людников в шутливой форме спросил, где я проходил ветеринарную подготовку.
Сам командарм проверил на марше полки 124-й стрелковой дивизии, где встретился с теми же недостатками, но кроме них с тревогой отметил опасность доселе незнакомой нашим бойцам беды — солнечных ударов. Он рассказал о полезном опыте полков этой дивизии, а также 1136-го стрелкового полка 338-й стрелковой дивизии. Для подготовки места отдыха личного состава во время марша в этих полках заранее высылались вперед команды с палатками. К приходу полков на место под тенью палаток земля несколько охлаждалась, создавалась сносная температура и можно было не только сесть, но и лечь не обжигаясь.
Пока подводили итоги дня, все мы не раз прикладывались к стаканам чая. Повар столовой принес большой термос, но вскоре с виноватым видом доложил, что весь чай израсходован. Мы переглянулись и без слов решили, что и нам самим надо привыкать к новой обстановке, соблюдать питьевой режим.
Все разошлись по своим делам. У автобуса остались командующий, я и начальник оперативного отдела штаба генерал-майор Б. М. Сафонов, чтобы наметить главные положения директивы Военного совета армии о ходе марша. К утру она должна была дойти до войск. Военный совет в ней высказал большое беспокойство о состоянии частей на марше и потребовал от командиров и начальников политических отделов корпусов и дивизий принять безотлагательные меры по значительному усилению питания личного состава и снабжению его водой.
На следующий день я побывал в полках 221 — й стрелковой дивизии 94-го стрелкового корпуса. И там марш проходил не без недостатков, но командование дивизии, ориентированное директивой, преодолевало их с лучшими результатами.
Отмечу, что как раз в этот момент нам с командармом было разрешено ввести членов Военного совета, начальника политотдела армии и командующих родами войск в курс предстоящей боевой задачи армии с началом военных действий. Это сразу же расширило рамки всей нашей работы.
