Закончив разговор с этим греком, курившим, как и мой знакомый третьего срока призыва, плохой табак, не вынимая папиросу изо рта, я посмотрел на небо. Облака плыли по нему как фрегаты, гонимые ветром, а я подумал о том, сколько времени потребуется, чтобы затянулись и исчезли все раны и шрамы этой войны, которой пока не видно ни конца ни края.

Распоряжение 327-ПР-1916 администрации г. Белграда

Поскольку Белград покинут многими жителями, а оставшееся в городе население относится к нашей армии враждебно, офицерам и солдатам Двуединой монархии следует пользоваться следующими мастерскими и магазинами: для приобретения предметов первой необходимости — исключительно колониальным магазином «Црнчаревич, Кристич и К°» на Савской пристани, поскольку владельцы являются квалифицированными специалистами и не обманывают покупателей. Для ремонта обуви и шорных работ как для скота, так и для людей — сапожной и шорной мастерской братьев Марковичей. Для покупки гигиенических и косметических товаров — магазином Душана М. Янковича, ибо герр Янкович симпатизирует Короне и принимает к оплате как австро-венгерские, так и конфискованные сербские денежные знаки. Для покупки табака и сигарет — пользоваться табачной лавкой Милислава Раконьца на набережной Дуная, а для портновских услуг — исключительно мастерской Живки Д. Спасич на бывшей улице Принца Евгения № 26, поскольку указанная портниха напрямую сотрудничает со складом тканей и швейной фурнитуры «Миятович, Йованович и др.», а также потому, что она благосклонна к нашим офицерам и в значительной степени овладела немецким языком. Все указанное в этом документе следует считать не рекомендацией, а приказом.

Д-р Шварц, комендант г. Белграда.

Подпись.

Печать администрации Белграда.

— Господин, господин, послушайте и мой рассказ! — кто-то потянул меня за рукав, не давая пройти мимо. Вокруг меня снова были Салоники, большой торговый город, где после восстания Венизелоса на севере Греции атмосфера стала намного лучше, чем месяц назад. Союзники договорились с новым-старым премьером о том, что основная масса их частей и соединений будет отправлена на новый Южный фронт под Салониками против частей Двуединой монархии, чтобы дать хотя бы небольшую передышку моим несчастным соотечественникам на Западном фронте. Греческому королю Константину была предоставлена возможность отречься от престола или с оружием в руках бежать из Афин, подобно древним греческим царям. Как только король принял решение покинуть страну, повсюду почувствовалось облегчение, а затем какая-то ничем не оправданная радость как следствие этого облегчения, поэтому евреи и болгары стали повеселее выкрикивать цены на свои товары, прохожие зашагали более уверенно, а угольный дым из труб торпедных катеров союзников радостно поднимался столбами к небу. Тем больше я был поражен хриплым голосом прохожего, потянувшего меня за рукав и начавшего что-то рассказывать мне еще до того, как я обернулся.

— Вы Фери, Фери Пизано, военный корреспондент, вы так хорошо писали в «Парижском журнале» о моем сербском народе-мученике. Да и эта статья о нашей детворе… пускай люди прочитали об этом у вас, хотя мы должны были разобраться с этим сами. Но, месье, не смогли бы вы напечатать и мой рассказ, совершенно не выдуманный рассказ о жизни и чудесной смерти одного серба в вашей стране, во Франции?

Я согласился. Меня заинтересовало это выражение «чудесная смерть». Разве смерть может быть красивой? Правда, я слышал, что смерть от холода кажется прекрасной, потому что умирающим перед самым концом становится тепло.

— Я не знаю, какую смерть возможно назвать красивой, — сказал я, — только вот если ваш соотечественник замерз? Страшная это была зима пятнадцатого-шестнадцатого годов.

— Нет, нет, — ответил этот странный человек с обгоревшим лбом, впавшими щеками и усами, странно повторявшими необычные изгибы его лица. Он стал размахивать тонкими и удивительно длинными руками, да и весь он был таким худым и так раскачивался, что казался мне похожим на плакучую иву под порывами ветра. — Мой побратим умер от мира.

— От какого мира?

— Он прошел через албанскую Голгофу, в Драче его бомбили немецкие самолеты, в страшном нервном напряжении он оказался во Франции, наконец успокоился и умер.

— А что в этом, прошу прощения, интересного для газетной статьи?

— Вот что, господин, выслушайте все по порядку.

И он принялся рассказывать.

— Мой бедный побратим Димитрие Лекич еще до перевозки нашей армии на Корфу из-за болезни и очень сильной слабости вместе с еще десятью солдатами и офицерами присоединился к большой группе раненых и больных и был отправлен в Бриндизи. Оттуда его переправили на лечение во Францию, в городок Экс-ле-Бен.

— Я бывал там, очень приятное местечко.

— Приятное, приятное, месье, но послушайте, что случилось с Димитрие. Он приехал туда, узнал, что я на Корфу, и стал мне писать. Приходит мне первая открытка, сделанная в мастерской какого-то Биро: на лицевой стороне этой открытки французский солдат с букетом цветов в руках, а рядом с ним девушка. В первой открытке побратим пишет: «Сегодня второй день, как мы, пятьдесят два серба (как мужчины, так и женщины), находимся в прекрасном городке Экс-ле-Бен. Летом он становится настоящим городом, так как на одного местного жителя приходится по десять туристов. Теперь туристами стали и мы, сербы, считающие проведенные здесь дни и непрерывно думающие о судьбе нашей милой родины, утешаясь сердечным приемом этих прекрасных людей». А затем, в другой открытке, добавляет: «У нас есть все необходимое (завтрак, обед, ужин, жилье), и нам ничего не разрешают оплачивать. Сначала нам объясняли это тем, что по поводу динаров еще нет распоряжения французского Министерства финансов. И пока оно не придет, говорили улыбающиеся хозяева, они будут обслуживать нас в соответствии с имеющимися указаниями или даже „в кредит“». Но потом открытки продолжали приходить, а моему побратиму становилось все менее приятно.

— Простите, а что такое — по-бра-тим?

— Для вас это будет что-то вроде свадебного шафера, понимаете?

— Да, конечно, продолжайте.

— Одним словом, побратим опечалился, а из-за чего, спрашиваю я себя. Живет как граф Гизль, все его угощают, а ему неприятно. Вот что он мне пишет: хозяева становятся все любезнее. Утром побратим выходит — бесплатный завтрак; в полдень, как припечет солнце — бесплатное пиво; после полудня, когда проголодается, ему на стол приносят куропаток, а к ним вареные яйца тех же куропаток, при этом все бесплатно; вечером музыка играет, а скрипача угощать не надо: бесплатно играет песню за песней. И знаете, господин, ему уже стало неприятно. Так проходит неделя, за ней еще две — все по-старому. На третью неделю он решил, что пора начать платить. Через Красный Крест он получил какое-то пособие золотом, решил обменять его на франки и обязательно самостоятельно оплачивать свои счета. Но хозяева не только не хотят об этом даже слышать, но становятся нелюбезными. Вначале не слишком, только отталкивают его от банковского окошечка и отговариваются тем, что не знают — настоящее ли это золото. Слышите, не знают, настоящее ли это золото, да это приказчик в любой лавке может определить, прикусив золотую монету.

Итак, в первый день после поступления пособия для раненых Димитрию не удалось обменять деньги. Золотые остались у него в кармане, а жизнь продолжалась по-прежнему: и в это утро — бесплатный завтрак, в полдень — холодное пиво, после полудня — перепелка вместо куропатки, вечером музыканты играют до полуночи и не берут за это ни гроша. Тем не менее побратим лег не очень поздно и утром опять появился перед банком. Теперь служащие вели себя еще обиднее. Они кричали ему: «Вы, сербы, не умеете ценить гостеприимство. Вы нас своими золотыми монетами обижаете! Были бы они хотя бы серебряными, чтобы их можно было поменять…» Обо всем этом он писал мне и жаловался на то, сколько сил у него ушло, чтобы написать эту открытку, а я смеялся. Если бы я знал, в чем дело, то прикусил бы себе язык, потому что вскоре пришло сообщение из города Эксле-Бен: унтер-офицер Димитрие Лекич умер такого-то числа такого-то месяца от осложнений, связанных с желтухой. В соответствии с указанной властями датой выходило, что побратим отправил только два первых письма, в которых описал мне городок и упомянул, что «по поводу динаров еще нет указа французского Министерства финансов». Но кто же тогда писал остальные открытки, господин?