Борис Дмитриевич Ризанов с двумя своими друзьями весьма театральным способом бежал из немецкого плена, об этом была статья в «Русском слове». Оторвав несколько досок и использовав свой обычный рабочий инструмент — лопаты — вместо весел, беглецы переправились через пролив Малый Бельт в Балтийском море. С датского острова Богё пленных отправили в Ассен, а оттуда через Швецию они уехали в Россию.

Фельдмаршала Бороевича фон Бойну южное солнце ласкало весь последний день 1915 года, а он до полуночи носил один форменный комплект одежды, а после полуночи — другой. Никто не заметил, когда он сменил абсолютно одинаковые маршальские мундиры и сам себя (пожатием левой руки и правой ладони) поздравил с новым 1916 годом.

Дядюшка Либион и дядюшка Комбес встретили новый 1916 год в обществе проституток, увечных художников и провинциальных жонглеров. Все были в веселом настроении и одну за другой выбивали затычки из только что прибывших бочек с кислым туронским вином.

Жан Кокто в новогоднюю ночь открыл последнюю банку фальшивой мадагаскарской говядины. На самом деле он угостился омарами, таявшими у него под языком, смешиваясь со словами, обращенными к самому себе: «Надо найти эту мошенницу Кики с Монпарнаса. Каждая ее банка стоит этих денег».

Лилиан Шмидт в новогоднюю ночь вновь выступала в одном из берлинских кабаре. Теперь ей и в голову не приходило петь «It’s a Long Way to Tipperary», но своим огрубевшим голосом, теперь весьма близким к разочарованным глубинам альта, она запела «Die Wacht am Rhein».

Фриц Габер не заметил прихода нового года. В 1915-м он потерял жену Клару Иммервар, но в новом году нужно было усовершенствовать баллоны для выпуска газа, получше обучить солдат, изобрести способ применения газа с помощью авиации. Нет, у него не было времени, чтобы думать о том, что новый год сменяет старый; он уже готовился подвести итог своей жизни, не зная, что это будет стоить ему очень дорого.

Люсьен Гиран де Севола в новогоднюю ночь придумал, как использовать свои довоенные таланты, и стал первым командиром французской роты военного камуфляжа.

Подводник Вальтер Швигер встретил Новый год, как ему и положено — под водой, со своими змеями, мегалодонами, морскими драконами и кракенами. Команда в новогоднюю ночь пела или…

Солдат Джорджо Кирико продолжал писать свои метафизические полотна, а в новогоднюю ночь благодарил бога за то, что о его подражателе Карло Рота нет ни слуху ни духу.

В день прощания со старым 1915 годом Аманда Хенце стала самой счастливой и самой несчастной матерью на свете. Ее сын Ганс Хенце сел за рояль перед немногочисленными слушателями и исполнил «Колыбельную» Шопена, разумеется, только правой рукой, потому что левой он умел не играть на рояле, а писать стихи на французском языке.

Тринадцать дней спустя по старому стилю новый 1916 год встретили и Сухомлиновы. Старый год они провели под домашним арестом в своем доме в Петрограде. Бывший военный министр безуспешно пытался сперва подкупить охрану, чтобы ему купили бутылку грузинского коньяка, а затем соблазнить свою леди Макбет на то, чтобы она предоставила ему хотя бы часть белых парусов своего тела — хоть с носа, хоть с кормы, — но, не добившись успеха ни в том ни в другом, уснул недовольным и встретил новый 1916 год во сне.

Великий князь встречал Новый год в старом Тифлисе, в штабе вместе с казаками, и чувствовал себя как в клетке. Он был окружен простыми людьми, настоящими убийцами, стершими для этой одной-единственной ночи кровь со своих шашек, рук и папах. Но это был Кавказ, и именно с такими подданными наместник встретил новый 1916 год.

Нейрохирург Сергей Честухин в конце 1915 года был демобилизован и вернулся в Петроград. На фронте все больше солдат становились жертвами фаберовского газа, и поэтому для хирурга прибавилось работы в той клинике, из которой он отправился на фронт. Благодаря этому Сергей и Лиза Честухины снова встретили Новый год вместе. Правда, это было не совсем так. Лиза, словно отвергнутая, сидит в углу. Сергей стоит, опираясь на косяк двери. Лиза улыбается. Сергей серьезен. Лиза встряхивает волосами цвета меди и по-детски машет рукой, разгоняя дым. Сергей продолжает курить папиросы, набитые черным табаком. Такая картинка встречи второго военного Нового года осталась в памяти Маруси.

Госпожа Лир не дожила до встречи нового 1916 года. Умерла в Нише, под артиллерийскую канонаду, незадолго до того, как болгары промаршировали по городу. Госпожа Лир умерла на улице среди всеобщего бегства. Люди хлестали волов, вокруг их ног метались шерстистые свиньи мангалицкой породы. Мимо нее двигались разоренные крестьяне, цыгане со своими кибитками, офицеры с орденами, хромые солдаты, замотанные в лохмотья, военные интенданты с папками под мышкой. Все они куда-то шли, и госпожа Лир тоже шла, но она уходила далеко от этого мира.

Живка Д. Спасич, белградская портниха, была счастлива, что ей удалось найти новое помещение для своего ателье, расположенного ранее на Дунайской улице. Там случалось всякое, а здесь по новому адресу все всегда оставалось на своем месте. Ателье на улице Принца Евгения № 26 ей настолько понравилось, что она не закрыла его даже тогда, когда ее клиентами стали исключительно лица в форме австро-венгерской армии, так что ее деятельность процветала не только в новом 1916 году, но и в следующие годы, и никто, абсолютно никто больше не исчезал, задернув за собой занавеску примерочной.

Доктор Станислав Симонович встретил Новый год рядом со своим королем на торпедном катере «Мамелюк» по пути из Бриндизи в Салоники. Он сделал королю массаж с хорошо известными ему добрыми мазями, а затем король пригласил его на нищенский ужин в своей каюте первого класса, которую он в своей обычной манере назвал «Отель Ритц».

Мехмед Йилдиз и новый 1916 год неверных не отметил ничем особенным, кроме удивления. Старого турка не смущало то, что на улицах ощущалось дыхание террора, а тюрьмы были заполнены заключенными, промолвившими хоть слово против комитета младотурок «Единство и прогресс». Турция поднялась и вознеслась на терроре и тюрьмах, и это соответствовало ожидаемой торговцем картине прямолинейного мира праведников. Но как объяснить то, что через Болгарию каждый день на железнодорожный вокзал возле Топкапы прибывали немецкие семьи, затем направлявшиеся в те местности Малой Азии, откуда были изгнаны армяне? Чтобы там поселиться? Стать анатолийцами? Как могут эти немцы, западники с присущей им широтой взглядов, помочь туркам — людям без перспективы?

А может быть, это особенность 1915 года, года торговцев, оставившего в его душе два тяжелых шрама. Почему он продолжал верить в то, что торговля спасет молодые головы от всех бед? Разве все, что произошло в 1915 году, не стало его разочарованием? Почему события 1915 года не подорвали его уверенность? Одно дело — преуспеть на ступеньках Комондо и модной Галате, разделить склад с еврейскими, коптскими и сирийскими торговцами, лгать себе и другим, что вместе с товарами продаются и мечты и статус, и совершенно другое дело — воевать за то, чтобы одной Великой войной остановить все последующие войны. А может быть, он все-таки постарел и понемногу покидает торговую сцену и катится под откос жизни? Ему исполнилось 76 лет, начался 59-й год его торговой деятельности на Босфоре. Ему оставалось еще полтора года до шестидесятого (и последнего) года работы. Турецкая пословица гласит: «И со смертью, и с жизнью все-таки нужно торговаться». Эфенди тихо повторил ее про себя, и с этой мыслью уснул. Так закончился год в жизни одного торговца.

Утром, в первый день нового 1916 года, будильник прозвенел, как всегда. Но этим утром Йилдиз-эфенди не стал открывать лавку, хотя над Босфором взошло необычайно яркое, пусть и скупое на тепло солнце первого дня третьего года Великой войны.

Было утро 1 января 1916 года по новому стилю. Утро было синим. Потом было голубое утро и, наконец, молочное, словно детская распашонка, наброшенная на плачущее небо Салоников. Король Петр рано проснулся и не отрываясь смотрел на залив. Проглотил вкус поражения, чтобы не ощущать его во рту, как гнилой зуб. Потом его взгляд стал бесцельно блуждать. Нужно было собраться с духом — ему, такому старому, со съежившимися мышцами и набрякшими венами, нужно было начинать все сначала. Главный штаб союзников находился в Салониках. Крупный македонский порт производил впечатление шумного улья. Голубой залив был похож на огромную фабрику, где дымили трубы двухсот кораблей. Улицы были полны равнодушных французских, сбитых с толку английских и — по непонятной причине — озлобленных греческих солдат. Непрерывной колонной обоз за обозом лениво тянулись вверх по холмам, а затем — быстро — спускались с холмов к морю, как будто они без всякого плана идут только для того, чтобы создать впечатление движения. Окрестные высоты были густо усыпаны белыми палатками. Страх витал над Салониками, словно оцепенение, достаточно сильное, чтобы, подобно анестезии, отвести взгляд от другой драмы — разворачивающейся на берегах Ионического моря сербской армии. Король посмотрел вниз, на улицу. Греки в военной форме заполнили все кафе, толпились перед кинотеатрами, покупали южные фрукты в овощных лавках. Под его террасой разговаривали какие-то французы, и король Петр хорошо слышал и понимал их. Один спросил: «Вы знаете, что там, за албанскими горами, умирают сербы?» Другой ответил: «Понимаете, мы не можем им помочь. Дела здесь идут не лучшим образом. Греки против нас, мы высадились вопреки воле их короля. Вооруженные до зубов союзники уже три ночи настороже. Нет, сударь, отсюда невозможно вывести даже один батальон, чтобы отправить его на фронт в Македонию. Вполне возможно, что нас здесь ожидает Варфоломеевская ночь».