Священник, казалось, не обратив внимания на лесть монашки, тем не менее, пройдя в центр класса и развернувшись к ученикам, еле заметно улыбнулся.

— Ты молодец, мальчик мой, — по-доброму похвалил он зазнайку, — ты меня радуешь.

— Я стану великим математиком, дядя Люсьен, — принялся похваляться мелкий задавака, вновь приняв позу завышенного чувства собственной важности, складывая руки на груди и выпячивая нижнюю челюсть.

— Непременно станешь, Набулио. А сейчас, дети, — обратился он уже ко всем, — на сегодня уроки окончены. Вы свободны.

И тут же с визгом эта мелкая свора, во главе которой, естественно, был Набулеоне, пёстрой стайкой упорхнула из каменной клетки куда-то на просторы городских улиц.

Священник молча повернулся к монашке. Та, проводив взглядом убегающую малышню, резко перестала улыбаться и с некой долей разочарования устало проговорила:

— Вы оказались правы, святой отец. Лесть, восхваление и игра на его тщеславии творят с этим мальчиком чудеса. Вот только, падре, если мы так продолжим, то я боюсь представить, что из него вырастет в будущем.

— Тщеславие правит этим миром, сестра. А у моего племянника оно к тому же гипертрофированное. Этот мальчик высоко взлетит.

Картинка в очередной раз поплыла и поменялась.

Родовой дом Буанапарте. Дима в кресле на террасе последнего этажа с тыльной стороны строения. Перед ним подобие собачьей будки, только размером для переросшего сенбернара. С улицы доносятся азартные вопли играющей детворы. Но наблюдатель уже понял, что Набулио вместо игры с мальчишками заперся в этом маленьком домике у крыши в преднамеренном одиночестве.

Действительно. Буквально через несколько секунд дверка распахнулась, и на пороге конуры нарисовался примерно уже десятилетний главный герой. Растрёпанный. Взмокший от жары и духоты своей коморки. Со спущенным на одной ноге чулком. Мальчик задумчиво замер, почёсывая подбородок. Затем встрепенулся, огляделся, видимо, соображая, где находится, и, вновь погрузившись в размышления, неспешно вошёл в дом.

Весь клип продлился не больше минуты. Дима даже глотнуть кофе не успел, как по воле звёздного режиссёра переместился совершенно в другую локацию, резко контрастирующую с курортным Средиземноморьем. Он оказался на просторном дворе, огороженном старыми двухэтажными строениями. Судя по жухлой траве и желтеющей листве вполне привычных для средней полосы России деревьев, это была уже явно не Корсика. Да и летом здесь не пахло. Если только бабьим.

У старого толстого дерева стояли три пацана лет десяти-одиннадцати в униформе — детской пародии на военную амуницию. Синие плотные камзолы с красными лацканами воротников и белыми пуговицами. Такие же синие панталоны, заправленные в сапоги. На головах странные шляпы в виде маленького казана с двумя большими ручками, торчащими в стороны на всю ширину плеч.

Все трое ехидно щерились, смотря куда-то за спину наблюдателя. Но Дима даже не подумал обернуться. Он уже успел достаточно облениться и понимал, что все необходимые события сейчас развернутся прямо перед ним. Поэтому, услышав шаркающие шаги за спиной по слою опавшей листвы, он только допил остаток кофе, заказав новую порцию, и приготовился наблюдать следующую сцену.

По левую руку от Димы вышел щупленький парнишка в такой же униформе, как и троица пацанов. Пиная листву и низко опустив голову, словно рассматривая разлетающиеся из-под ног листья, мальчик в упор не замечал стоящих у дерева. Он был полностью погружён в мыслительный процесс. До безобразия худой, с желтовато-синюшным лицом, впалыми от недокорма щеками и выпуклыми скулами, будущий император Франции выглядел поистине жалко и болезненно.

Стоящие же задиры, а в том, что они задиры, сомневаться не приходилось, напротив, выглядели откормленными и пышущими здоровьем. Каждый из троицы был крупнее, а поэтому казался старше Набулио. Тут один из пацанов что-то со смехом выкрикнул доходяге, и все трое заржали, как кони. У Димы брови подскочили на лоб от услышанного. Нет, он ничего не понял из сказанного, кроме того, что мальчик, судя по выговору, говорил на французском.

Дима тут же остановил клип. Отмотал чуть назад. Переключился на понимание французского и запустил воспроизведение. Ещё изначально не понимая языка, он уловил во фразе пацана слово «набулеоне». Но, прослушав сказанное с пониманием французского, услышал другое: «солома в носу», что по звучанию очень напоминало «На-буле-оне».

Болезненный худощавый мальчик вообще никак не отреагировал на оскорбление дразнящихся пацанов. Он их как будто и не слышал, продолжая монотонно пинать перед собой листья и уходя прочь от хохочущих зубоскалов.

Мальчишки всем видом выражали своё статусное превосходство над мелким корсиканцем. Дима только не понял, чем они кичились? Принадлежностью к французской нации или более высоким социальным положением своих родов? Внимательно проанализировав гримасы и жесты задир, наблюдатель пришёл к выводу, что и тем, и другим.

Смена клипа. Учебный класс. У доски главный герой. Набулеоне уже подрос, возмужал, откормился. Ему лет тринадцать-четырнадцать. Прямо перед ним за письменным столом сидят офицер в годах и монах. И тот, и другой, судя по степенным и надутым лицам, господа из разряда вышестоящих начальников.

Чуть сзади и сбоку ещё один монашек, но в отличие от сидящих — птица невысокого полёта. Весь скукожился, съёжился в позе угодливости, но на лице явственно светилась улыбка довольства.

Судя по всему, в данной аудитории главный герой держал экзамен по математике. Вернее, Дима определил её раздел как тригонометрию. Вся доска была исписана синусами с косинусами. Судя по мимике экзаменуемого, он был не просто доволен собой, а самодоволен собственной персоной до состояния обожравшегося ворованным. То бишь на халяву.

Несколько первых секунд клипа сцена была статичной. Все словно замерли в ожидании решения военного чина, уставившись на него. Последний же, о чём-то размышляя, жевал пухлыми губами, рассеянно пялясь на доску. Наконец, приняв решение, хлопнул по столу раскрытой ладонью и, повернувшись к стоящему в позе эмбриона монаху, спросил:

— Патер Патро. Что вы можете добавить о своём ученике?

— Господин инспектор, — залебезил преподаватель, — Наполеон — мой лучший ученик из всех, что когда-либо у меня обучались.

«Во как! Он уже не Набулеоне, а Наполеон. Вот где его, оказывается, перекрестили. Ну правильно. Наполеон — это уже звучит более-менее по-французски».

— Но, господин инспектор Кералио, — влез в диалог сидящий рядом монах, по повадкам больше походивший на военного, чем на священнослужителя, — ученик Наполеон Бонапарт успевает только по математике и находится в школе всего четыре года вместо шести.

— Мне плевать на это, патер Луи Бертон, — прервал его вояка, в очередной раз хлопнув по столу пухлой ладонью, — я знаю, что делаю. Если этим преступаю правило, то делаю это не из-за симпатии к его семье. Лично я вообще мальчика не знаю. Я делаю это только ради него самого. Я подметил в нём искру, которой нельзя дать угаснуть! Я буду настаивать на его поступлении в военное училище в Париже. В виде исключения, как особо одарённого.

— Да-да, господин инспектор Кералио, — защебетал учитель математики, — у мальчика талант. Он вырастит знаменитым учёным и прославит Францию.

— Не знаю, патер, каким он мог бы вырасти математиком, — грубо прервал его вояка, — но вот артиллерист из него выйдет знатный. Делать безошибочный расчёт, да ещё в уме, на такой скорости — да ему цены не будет на поле боя. Однозначно в Париж. И однозначно в артиллерию.

Очередная смена клипа. Тоже класс, но совсем другой. Светлый, просторный. За окнами плац, где маршируют строем и гарцуют на конях разряженные военные. В классе только двое. Почтенный экзаменатор, уничижительно смотрящий на экзаменуемого, и разодетый франт в шикарном камзоле, в котором Дима с большим трудом узнал Наполеона.

— Вы знаете, кадет Наполеон, что я редкий гость в военном училище, — неожиданно тихо и доверительно произнёс экзаменатор.