— Нет, спасибо, — поблагодарил молодой человек. — Надо эту информацию переварить.

Он перевёл взгляд на «прибитую пыльным мешком по голове» Веру. По одному виду брюнетки было понятно, что ей абсолютно ничего непонятно. Поэтому он принялся приводить в чувство подругу по нестандартному образованию, стараясь заставить её начинать думать рационально. С пользой для общего дела.

— Когда я изучал свои возможности, то обратил внимание, что могу чувствовать чужие эмоции, но как бы в усечённом варианте. Не в полном объёме. Я не чувствую у реципиента базовых, таких как удушье, жажду, голод. И, как только что выяснилось, эмоции фанатизма и всё, что с ним связано, тоже не подвластны. Мне почему-то кажется, что с первыми тремя в этом деле поможешь ты. А с последним — Танечка.

— Но я не умею чувствовать эмоции других, как ты, — чуть ли не плача, заканючила девушка. — И при чём здесь Слава?

— А кто говорит о Славе? Я имею в виду твои защитные способности. И вообще, начинай уже думать, Вера. Тебя сюда загнали не в качестве статистки. Я, например, обратил внимание, что ты можешь душить каждую эмоцию в отдельности. Может, на этом как-то сыграть? Не трогай удушье, жажду и голод. Постарайся войти в резонанс с реципиентом. Думай, Вера, думай. Мне в твой мыслительный процесс не залезть и бардак там не разгрести. Может, свой третий глаз с какой-нибудь стороны прицепишь. Не знаю.

Наступила долгая пауза, фоном которой служил только потрескивающий и попискивающий костерок в центре яранги. Но тут девушка резко встрепенулась, словно что-то вспомнила, и принялась выкарабкиваться из своего шкурного гнезда.

— Мне надо к компьютеру, — решительно проговорила она, вставая на ноги.

— Ну как вариант, — согласился в задумчивости Дима. — Иди погадай. Может, действительно какую подсказку дадут.

— Дорожку сделай. Только без столбов, пожалуйста.

— А телепортироваться слабо? — улыбнулся он и после её вздоха понимания добавил: — Только собаку не буди.

— Какую собаку? — резко остановилась девушка, уже собравшаяся обратиться к Кону для перемещения.

— Да там. Охраняет твою избушку с компом, — развеселился Дима, глядя на недоумённое лицо Веры с вытаращенными глазками. — Она там так, для антуража. Не более.

Брюнетка исчезла, а через пару секунд до Димы донеслось радостное:

— Отомщу!

Избавившись от двух девиц, вызывающих головную боль на нервной почве, а заодно от броневого мехового одеяния, Дима в одном термобелье и выцыганенных у Кона кроссовках отправился знакомиться с талантом последнего подопытного гения.

Зелёная дверь с бледным оттенком привела его в небольшую комнатку. В ней находились четверо: двое мужчин и две девушки. Разделившись по половому признаку, они стояли порознь у противоположных стен.

Обстановка в помещении выглядела архаично. Мебель массивная и старая. И это не об эпохе. Она выглядела старой от долгой эксплуатации, что говорило о бедности её хозяев. Посередине комнаты стоял круглый стол на одной массивной ножке, как гриб, покрытый хоть и чистой, но уже давно застиранной скатертью. Прямо перед ним Дима и вышел из портала.

Кресла заказывать не стал. Его в комнатке просто некуда было ставить. Не в текстуры же залазить? Поэтому, посчитав себя негордым, остался стоять, внимательно вглядываясь в виртуальные экспонаты людей. И нисколько не переживая за моральные угрызения совести, беспардонно залазил в их эмоции. Требовалось сразу понимать чувственную обстановку представленного клипа.

Удивительно, но все четверо находились примерно в одном и том же эмоциональном состоянии: тревожное ожидание. То самое тяжёлое, которое сродни «догонять». Только, пожалуй, один мужчина, что помоложе, просто ждал. Без утяжеления. Видимо, события его не так напрягали, как остальных. Тишина в доме стояла гробовая. Все четверо уставились на закрытую дверь.

Наконец в соседней комнате послышались шаги. Явно женские. Дверь открылась, и на пороге появилась медсестра с замотанным кулём пелёнок, как принято пеленать новорождённого. Отличие заключалось в том, что ребёнок был замотан с головой. Полностью.

Усталый вид медсестры и траурная скорбь на лице говорили присутствующим, что она очень старалась, но не смогла. Ребёнок умер. Низко опустив голову, акушерка вошла в комнату и положила свёрток на стол, так и не развернув. И, тяжело вздохнув, как бы выражая соболезнование, быстро ушла обратно, плотно прикрывая за собой дверь.

Теперь все четверо уставились на свёрток. Эмоции поменялись на горе и сострадание. Девушки синхронно пустили слёзы по щекам. Мужчина постарше резко осунулся и поник. Дима сразу догадался, что попал на рождение Пабло Пикассо. Но с хмуля́ ли? Как он мог родиться мёртвым, когда умудрился стать великим? Он ничего не мог понять, тупо, как и все, пялясь на скрутку пелёнок на столе.

Наконец мужчина, тот, что помоложе, как меньше всех переживающий, а значит, более адекватный, вынул откуда-то огрызок толстой сигары. Раскурил, заполняя комнату сизым дымом, и решительно шагнул к столу. По-пижонски зажав дымящийся огрызок в зубах, он развернул пелёнки. Наклонился, равнодушно разглядывая трупик младенца, словно делает это чуть ли не ежедневно. Затянулся и задумчиво выпустил в мертвеца клубы табачного дыма. Покойник моментально скривил до этого мертвецки спокойное личико и закатился пронзительным ором.

— Ни ха-ха себе реанимация! — возликовал Дима, приходя в себя.

Он так увлёкся происходящим, что забыл, где находится, воспринимая всё за чистую монету. Шумно выдохнув, он ещё раз оглядел окружение. Естественно, реакция присутствующих резко поменялась. Радости было «полные штаны».

— Ещё одно неадекватное рождение гения, — ухмыляясь, проговорил Дима, стараясь перекричать вопль обкуренного Пабло. — Да, Кон?

Искусственный Разум в виде не поменявшего образ Саши-лицеиста вышел из-за спины, заглянул в пелёнки, словно любопытствовал, и спокойно ответил:

— Как было на самом деле, никто не знает. Но эта легенда его рождения, притом в разных интерпретациях, в зависимости от обстоятельств её изложения, присутствует во всех писаных источниках. Многие исследователи полагают, что автором этой легенды стал сам Пикассо.

Дима оглядел экскурсовода с ног до головы и решил указать ему на полное служебное несоответствие.

— Саша, мы с тобой вообще-то уже в другом мире. Так что заканчивай с лицедейством под Пушкина и преображайся в главного героя.

Саша и преобразился. Отчего Диму словно током шандарахнуло. Да так, что он отскочил назад, будто отбросило. Перед ним предстал молодой Адольф Гитлер. Только без его знаменитых усиков. Но причёска — один в один.

— Фу, — облегчённо выдохнул естествоиспытатель, приложив ладонь к груди. — Так и заикой можно сделаться. Это что, у них в Европе тогда мода на такую причёску была?

— Типа того, — отмахнулся Кон, уходя в сторону, потому что клип на этом закончился.

Обстановка поменялась. Комнатка шесть на шесть. Небольшой диванчик, на котором восседала тётка лет сорока. Перед ней на полу годовалый ребёнок. Вокруг малыша расселись три молодых женщины от двадцати до двадцати пяти лет. Судя по схожести лиц, дочери сидящей на диване женщины. Узнаваемость была стопроцентная.

Перед карапузом разбросаны мягкие игрушки, сшитые из тряпья и изображающие подобие животных. В большей части домашних. Хотя сшитую серую мышь с длинным хвостом отнести к домашней скотине вряд ли получится. С другой стороны, почему бы и нет? Живёт при доме. Питается со стола. В какой-то степени тоже домашняя скотина. Только вредная.

Вторая разновидность игрушек — бумажная. Вырезанные и раскрашенные цветочки. Животные, которые за счёт загибов стояли на полу как на подставках. Тут же в куче лежали чистые листы бумаги и цветные карандаши.

На лицах женщин, уставившихся на мальчика, расцветала улыбка умиления.