— Ладно поверю. Но идти ты теперь будешь только первым, — И мешок с медом тоже ты теперь понесешь. Если даже дурные мысли в голову полезут, то с таким грузом быстро не побегаешь.

— Эй, старик, я все понимаю, но это вместе со своим мешком я и поднять не смогу. Это этот дурак здоровый был что лошадь, а я же не такой.

— Ладно, выложи половину, на всех поделим, но идти будешь первым.

Тунио развязал мешок и стал выкладывать завернутые и упакованные медовые соты. Мысли в голове были невеселые. Выгодное дельце обернулось потерей единственного человека с Сабарканде, которому он доверял. С Керзаком он познакомился в первые недели жизни в султанате. Он был в шайке, которая помогла наивному новичку расстаться с деньгами, а потом превратила в должника и заставила воровать.

Получалось у Тунио по первых не очень. Из-за его неопытности стражники схватили его и еще двух членов шайки и избили до полусмерти. Когда стражи порядка ушли, озлобленные подельники чуть не прикончили паренька, но за него вступился Керзак. Почему здоровяк его пожалел, Керзак тогда так и не понял. Потом год Тунио учился выживать на улицах. Потом контрабанда, в которую они подались с Керзаком вдвоем. В одной связке они сотни раз перебирались через скалы и десятки раз спасали друг друга от падения в пропасть. Тунио был заметно умнее здоровяка и те кто тогда имел с их парочкой дело, знал, что главный из них именно узколицый паренек.

Они побывали в нескольких бандах, вместе воровали и грабили. Приходилось и убивать. Керзак изначально относился к убийствам проще. Тунио же всегда казалось, что разменивать чью то жизнь на несколько монет это слишком дешево. Но это не мешало ему учиться работать ножом и кистенем. Тунио вообще все хорошо схватывал. А потом понял, что зарабатывать можно легче и без крови. Так они с приятелем стали мошенниками. Разводили на монету тех, кто хотел перевезти что-нибудь контрабандой. У них было несколько отработанных схем. Иногда удавалось перевезти редкий товар, на котором можно было заработать и не кидая заказчиков.

В принципе, они неплохо зарабатывали, пока Керзак не начал сильно пить. Несколько дел сорвалось из-за того, что напарник не мог отыграть свою роль по простой причине — он спал в стельку пьяным. Много раз он обещал приятелю завязать с пьянством, но потом все повторялось. Тунио опять находил бородача в одном из дешевых кабаков, где он наливался вином и называл всех женщин шлюхами. С женщинами здоровяку и правда не везло, из-за этого он может и спился. Но теперь уже не важно. Старый приятель лежит на каменистом склоне с болтом в голове, а Тунио не знает, что теперь делать. Знакомых в городе у него много, но друзей ни одного. Женщины постоянной он тоже не завел. Детей нет. Во всем султанате для него важным был только вот этот здоровяк, чей труп сейчас коченеет в неестественной позе. Тунио вдруг понял, что по щекам его текут слезы.

Мстить Тунио не собирался. как и заморачиваться с похоронами. В своей смерти Керзак виноват сам, а времени ковырять в скалистом склоне могилу у них сейчас точно нет. Закончив с медом, он усадил бородача спиной к дереву и вложил ему в руку его любимый тесак. Затем подумал, достал из-за пазухи небольшую флягу с эгейским вином и положил ему на колени.

— Добрый дороги тебе на ту сторону, — сказал он мертвецу, положив руку на плечо, потом подумал и, ослабив петлю на запястье, забрал себе кистень Керзака. У него был похожий но потерялся. Будет память о приятеле.

Мартин с Кариной занимались Юдифь. Девушка была очень бледной и не приходила в себя, когда ей брызгали на лицо водой и тормошили. Руки у нее были холодными, словно она несколько минут держала их в леднике.

— Нет, девочка, так не годиться, — старый охотник достал из кармана куртки кожаный мешочек, развязал шнурок и вынул из него джутовый платок, вываренный в кулисьей желчи.

Проверенное средство не подвело. Стоило поднести платок к лицу Юдифь, как та дернулась и, закашлявшись, открыла глаза.

— Карина, Кариночка! — словно не веря, что видит сестру, она обняла девушку и крепко к ней прижалась.

— Ну сестренка, ты чего? И вообще, я же дура, которая это… Размякла вся и ничего не чувствую, или как ты там про меня говорила?

— Я говорила? Ах да! Это же я говорила! — продолжая обнимать сестру одной рукой, она провела второй по лицу, словно стирая с него что-то и одновременно со страхом посмотрела на скальный зуб.

— Юдифь, что с тобой случилось? почему ты пошла к этому камню, почему заявила, что этот головорез хочет нас убить и ограбить. Почему сестру ударила? — вопросов было еще много, но Мартин остановился, ожидая пока дочка ответит хотя бы на один.

Юдифь молчала. Она обвела взглядом небольшую площадку, задержавшись на сидящем мертвеце и снова посмотрела на темную скалу, словно разорвавшую своей вершиной рыхлый ракушечник.

— Я почувствовала, что там что-то есть. Оно двигается и чувствует. Оно позвало и я подошла и прикоснулась. Было холодно и в тоже время… Уютно, что ли. Я чувствовала, что я это я и еще что-то, что-то большое. И знала я в этот момент намного больше и чувствовала. Я почувствовала, что отец боится, а ты, Карина, все время думаешь о Понке, который тоже боится, но по-другому. А этот, — Юдифь указала пальцем на Керзака, — он словно чесался изнутри. Он хотел наши деньги и хотел кого-нибудь убить и унизить. И еще он… Он хотел женщину. Не меня и не тебя, Карина, какую-то другую, и из-за этого еще больше злился. А еще, все вы казались слабыми, глупыми и такими… Раздражающими. Словно комары. которые мешают выспаться. Да, точно! Я хотела расслабиться и уснуть, а вы мне мешали… Ой, милостивая, что же это со мной было? Я ведь правда думала, что Карина просто дура, Керзак казался наглым пауком, который решил, что может меня укусить безнаказанно. Я была такой большой… Я столько всего чувствовала и знала… А потом раз, и я опять стала маленькой. И так холодно потом. Из меня словно все тепло убежало. Пока я была большой и сильной меня это совсем не беспокоило, но когда я стала маленькой я сразу сильно замерзла. Папа, ты не знаешь что это было?

— Я не знаю дочка, но лучше к каменным зубам больше не подходи. Какая бы там сила не была она для тебя опасна.

— Еще… — Юдифь задумалась, — когда я была большая, я узнала что-то важное для всех нас, — но я не запомнила что. Какая-то опасность. Но я не помню какая.

— Какая опасность? Подумай, она близкая или далекая. Это связано с людьми или с этим местом.

— Точно! Это опасность от людей. Они были где-то… Где-то… Я не знаю где, но они опасны. И они тоже чешутся, чешутся изнутри.

— Значит будем чаще смотреть по сторонам, — охотник решил, что более вразумительного ответа он от дочки сейчас не получит, — Ты идти сама сможешь?

— Смогу.

— Значит берем вещи и идем, я не хочу больше в этом месте задерживаться даже на минуту.

Через несколько минут уменьшившийся на одного члена отряд двинулся дальше вверх по склону. Солнце поднялось уже высоко и становилось все жарче. Многовековые можжевельники давали до обидного ненадежную тень. Солнце легко проникало между перекрученными ветками, покрытыми редкой хвоей. Потяжелевшие заплечные мешки и трудная тропа заставляли часто останавливаться, но Юдифь жара не раздражала. Наоборот, она была рада липкому солнечному свету, постепенно вытеснявшему из тела ощущение глубинного холода.

Но тревога не оставляла девушку. Она пыталась вспомнить, чего нужно бояться, но информация ускользала. Она помнила лишь тень эмоций, вызванных знанием о грядущей беде. Но почему-то тревога обострялась всякий раз когда она смотрела на сестру. Юдифь пробовала молиться, но облегчения это не принесло. Обычно она обращалась к Милостивой, чтобы побороть и усыпить ту злую силу, которая в ней просыпалась. Но сейчас она хотела другого. Она хотела разобраться. Что связалось с ней через этот камень? Почему она чувствовала эмоции других людей? До сегодняшнего дня ее видения были связаны с ее даром, который, если верить Климу, происходил из ее крови. Всякий раз, после того как эта сила просыпалась, Юдифь начинала остро чувствовать все недостатки в окружающих, легко раздражалась. Сегодня было похожее ощущение, когда она касалась камня. Она чувствовала страх, зависть и похоть. Чувствовала так же хорошо, как видела пятна на шкуре у кошки или слышала скрип плохо смазанных колес у проезжающей телеги. И все люди вокруг ее раздражали. Но когда она оторвалась от камня, то одновременно исчезло все. Не осталось и намека на тот осадок злости, который она испытывала после своих обычных видений. Очнувшись она даже испытала жалость к убитому здоровяку. А еще этот холод, кажется, пока она стояла и прижималась к камню, из нее утекало тепло. Может быть Керзак спас ее от смерти тем, что оттолкнул от проклятого зуба. Может быть еще пара минут. и она замерзла бы солнечным утром, словно зимой в сугробе, отдав все свое тепло этой скале.