Трей обдумала вариант, который он предложил, — показать золото Норин или миссис Куннифф, и пусть они разболтают. Такое б не сработало. У Трей, как и у всех в Арднакелти, есть нутряное понимание лютой силы сплетен, но не подходит для этого такая сила — текучая, скользкая, петляющая, она пролагает каналы, какие невозможно предугадать. Трей понимает, почему ее отец не задумываясь предпочел этот способ. Джонни и есть все это в чистом виде; независимо от того, что сам он или округа про это хотели б думать, Джонни — это Арднакелти до мозга костей. Трей — нет и не хочет такой быть, а значит, она видит под такими углами, какие Джонни упускает. Нечто осязаемое у мужиков перед носом, наглое и неоспоримое, имеет силу другого сорта, они к ней непривычны и мало чем защищены. Трей предоставляет говорить самомý золоту.

Банджо дергается во сне, брови подрагивают, лапы принимаются грести.

— Ш-ш, — говорит Трей, перебирая в пальцах песье ухо, — все шик. — И пес расслабляется.

Утром она ходила к Келу, предупредить. Как именно, она не очень понимала, поскольку не хочет, чтоб Кел слишком много чего знал о том, что Трей думает, — есть вероятность, что он решит, будто она нарушает свое обязательство ничего насчет Брендана не делать, и велит ей не лезть. Но в итоге разницы никакой, потому что Кела не было дома. Не один час прождала его Трей на заднем крыльце, они с Банджо ели нарезку ветчины, которую Трей принесла, чтоб делать сэндвичи на обед, но Кел так и не появился. Он был с мужиками, занимался своими делами, о которых не хочет рассказывать Трей. В итоге она ушла.

Трей не недооценивает того, во что влезла. То, что она творила раньше — воровала у Норин, влезала в заброшенные дома с приятелями и пила бухло их родителей, — это все детский лепет. Тут все по-настоящему. И ей от этого хорошо.

Заслышав отца в дверях, Трей поначалу считает, что он пьян — если судить по тому, как он возится и спотыкается. Но вот он появляется в гостиной, и Трей видит его лицо. Встает, сбрасывая Банджо на пол.

Взгляд Джонни пробегает по Трей так, будто она пустое место.

— Шила, — говорит он, а затем громче и свирепей: — Шила! — Весь рот и подбородок у него в крови, словно яркая борода, от крови же колом стоит перед рубашки. Наступая на правую ногу, он дергается, как Банджо.

Шила появляется на пороге и оглядывает его. От того, в каком состоянии Джонни, у нее словно бы не возникает ни удивления, ни расстройства. Кажется, будто с тех пор, как он вернулся, она ожидала, что это случится.

— У тебя нос сломан, — говорит она.

— Я в курсе, — огрызается Джонни, и в голосе рыка у него достаточно, чтобы Трей вся подобралась, но он слишком занят собой, чтобы отвлекаться на кого бы то ни было. Он осторожно промокает пальцами нос и осматривает их. — Приведи меня в порядок.

Шила выходит. Джонни повертывается на месте, будто не в силах стоять спокойно, и тут замечает Трей. Не успевает она дернуться, он рывком тянется к ней и хватает за запястье. Зрачки у него расширены чуть ли не до полной черноты, в волосах мелкий мусор. Вид у него животный.

— Это ты насвистела тому янки. Какого, бля…

— Я не…

— Меня из-за тебя замочат. Ты этого хочешь? А?

Он дергает ее за руку, сильно, впивается в запястье, хочет поранить.

— Я не говорила ничего, — огрызается Трей прямо ему в лицо, не моргая. Банджо скулит.

— Тогда откуда, нахер, он знает? Никто не знал, кроме тебя. Какого хера, ты что затеяла…

Рука отца у нее на запястье дергается в резких судорогах. Трей вырывается с такой неожиданной легкостью, что ее относит назад. Джонни пялится, и на одну секунду Трей кажется, что он на нее бросится. Если так, она ему врежет аккурат в сломанный нос. Отныне отцовой воле она станет подчиняться, только если это совпадает с ее целями.

Возможно, Джонни это видит. Так или иначе, он неподвижен.

— Лена Дунн, — произносит он. От увечий голос у него глухой и мерзкий. — Ты с ней говорила? Она на меня насвистит запросто, заносчивая сука…

— Ничего я не говорила. Никому.

— Тогда откуда Хупер знает, а?

— Да мог догадаться просто. Он не тупой. Мало ли, что все остальные повелись…

Джонни рывком отвертывается от нее, начинает метаться по комнате, вцепившись себе в волосы.

— Вот что бывает, когда связываешься с блядскими легавыми. Я так и знал, с первой же минуты, как его нюхнул, я знал, что с ним беда будет… Какого хера ты, бля, с легавым отираешься? Ты малахольная?

— Не буди детей, — говорит Шила, появляясь на пороге. В руках у нее таз с водой и старое кухонное полотенце в красную клетку. — Сядь.

Джонни секунду глазеет на нее, будто забыл, кто это. Затем плюхается на диван.

— Иди спать, — говорит Шила Трей.

— Сиди здесь, — говорит Джонни. — Ты мне для дела нужна.

Трей на всякий случай сдвигается поближе к двери, но не уходит. Шила садится на диван рядом с Джонни, обмакивает полотенце в воду, отжимает. Промокает ему лицо, Джонни шипит. Шила не обращает на него внимания и продолжает короткими методичными движениями, словно прибирает разлитое на плите.

— Нечем ему крыть, — произносит Джонни, морщась, когда Шила попадает в больное место. Кажется, Джонни рассуждает сам с собой. — Пусть говорит что хочет. Никто таким, как он, не верит.

В комнате тихо, слышно только, как падают капли, когда Шила отжимает полотенце. Аланна перестала возиться. Вода в тазу краснеет.

— Скажи мне ты, — обращается Джонни к Трей, вывертываясь так, чтобы одним глазом смотреть на нее. — Ты знаешь этого чувака. Станет ли Хупер носиться по округе и блеять всем и каждому, что никакого золота нету?

— Не знаю, — говорит Трей. — Может, и не станет. — Отношения Кела с Арднакелти ее озадачивают. У него есть полное право на глубоко лелеемые обиды, но он легко и учтиво общается со всеми — настолько, что Трей не удается распознать, на кого эти обиды могут быть. Впрочем, это не значит, что их нет. Кел, даже если бесится на Джонни за то, что тот его надурил, возможно, решил все-таки не лезть и позволить местным угодить к Джонни в ловушку. Из баек о его детстве, которыми он с ней делился, она знает, что отцов кодекс допускает месть, и отец умеет выжидать.

— А если станет, ему тут поверят?

— Не знаю. Кое-кто поверит.

— Франси блядский Ганнон. Эта старая сухая говеха только и ждет повода все испортить. — Джонни сплевывает кровь в таз. — Обойдусь без Франси. Все ж знают, какой он, ну. А остальные? Доверяют они Хуперу?

Это сложный вопрос, и Трей не намерена вдаваться в подробности.

— Типа, — отвечает она.

Джонни грубо всхохатывает.

— Ты глянь. Сраный легаш, янки — и мое же родное место его слово ставит выше моего. — Голос у него делается громче. — Всякий, бля, раз случая не упускают, чтоб мне в лицо плюнуть, будто я… А-ай! — Он морщится и яростно лупит Шилу по руке. — Ты, бля, чего вообще?

— Я сказала — не буди детей, — произносит Шила.

Трей не сводит глаз с обоих. На секунду ей кажется, что он Шилу ударит. Вся подбирается.

Джонни размякает на диване.

— Ну, это не конец света, — говорит он. Нос у него все еще кровит, Шила промокает струйку. — Паниковать ни к чему. Кто-то из ребят останется. И притащат еще. Выкрутимся. Может, чуток больше времени займет, но мы своего добьемся, ей-ей добьемся.

— Канешно, — говорит Трей. — Все будет шик. Я помогу. — Не позволит она отцу сдаться и сделать ноги, когда он с каждого мужика всего по нескольку сотен снял. Брендан стоит дороже.

Джонни сосредоточивается на ней и выдает улыбку, из-за чего сам же и морщится.

— Кто-то в меня все равно верит, — говорит он. — Папке жаль, что он сорвался. Зря я так, а? Мог бы и сообразить, что ты ни за что ни слова б не сказала.

Трей пожимает плечами.

— Сегодня прям гениально получилось, как ты в паб пришла. Надо было мне самому додуматься. Какие у них лица были, у идиётов-то, а? Я решил, что у Бобби Фини башка его жирная взорвется.