Внезапно тишину в классе нарушил звук яростно разрываемой бумаги. Ученицы испуганно вскинули головы и увидели смертельно бледную мисс Уинчелси, сжимавшую в руке ворох клочков. Несколько мгновений они во все глаза смотрели на нее, а она на них, пока ее лицо не приняло более или менее привычное выражение. «У кого готово решение третьей задачи?» – ровным голосом спросила она. С этой минуты она сохраняла спокойствие, но нерадивых в тот день не пощадила. Два вечера подряд мисс Уинчелси усердно сочиняла разнообразные по духу письма, пока не нащупала приемлемый поздравительный тон. Доводы рассудка были бессильны против внутреннего убеждения, что Фанни повела себя в высшей степени вероломно.

Даже самой утонченной особе в сердце может проникнуть яд. И яд разлился в сердце мисс Уинчелси. Временами у нее случались приступы мужененавистничества, когда она без снисхождения стригла всех под одну гребенку. «Он же с ума сходил по мне, – твердила она, – но Фанни такая розовенькая, миленькая, мягонькая, глупенькая! Как раз то, что нужно мужчине». В качестве свадебного подарка она послала Фанни изящно переплетенный томик стихов Джорджа Мередита[139], и Фанни ответила неприлично счастливым письмом, в котором уверяла, что и книжка, и стихи «прекрасны». Мисс Уинчелси надеялась, что когда-нибудь мистер Сенукс возьмет в руки этот томик и на минуту вспомнит о дарительнице. По мере приближения свадьбы Фанни щедро делилась с ней всеми подробностями своего безмерного счастья, продолжая задушевную линию «стародавней дружбы». А мисс Уинчелси впервые после поездки в Рим написала Хелен, не поскупившись на изъявления теплых чувств – и обойдя молчанием Фаннину свадьбу.

В Рим три подруги ездили на Пасху, а летом, в августовские каникулы, Фанни вышла замуж. Мисс Уинчелси получила от нее письмо, полное всякого вздора, включая переезд в новый дом и обустройство «малюсенького» семейного гнездышка. Между тем в ностальгических воспоминаниях мисс Уинчелси образ мистера Севнукса без особых на то оснований начал приобретать ореол исключительной рафинированности, и ее воображение отказывалось видеть столь грандиозную культурную величину в каком-то «малюсеньком» гнездышке! «Сейчас пытаюсь создать веселенький уютный уголок, – сообщила Фанни в конце третьей страницы, – так что извини, на этом пока все». Мисс Уинчелси ответила в самой изящной манере, с мягким юмором прокомментировав Фаннины хлопоты и выразив твердую надежду, что ее письмо будет прочитано также и мистером Севнуксом. Если бы не эта надежда, ничто не заставило бы ее взяться за перо и ответить не только на августовское, но и на два последующих письма, полученные в ноябре и под Рождество.

В двух упомянутых посланиях содержалось настойчивое приглашение приехать в Стили-Бэнк на рождественские каникулы. Мисс Уинчелси хотелось думать, что это он попросил Фанни позвать ее, хотя желание делиться со всеми своей радостью было в характере Фанни. Мисс Уинчелси уверяла себя, что он уже осознал свою ошибку, и всерьез надеялась со дня на день получить от него письмо, открывающееся словами: «Милый друг…» Едва уловимая трагическая нота, в которой звучала бы горечь расставания и боль непонимания, так поддержала бы ее сейчас! Допустить, что он легко променял ее на другую, было бы невыносимо. Но он не написал письма «милому другу».

Целых два года мисс Уинчелси не могла собраться с духом и повидаться с ними, несмотря на постоянные приглашения миссис Севеноукс (на втором году брака фамилия вернулась к исходной форме). Но в канун пасхальных каникул она вдруг почувствовала себя страшно одинокой – ни единой родственной души на всем белом свете! – и в голове у нее возникло видение так называемой платонической дружбы. Фанни счастлива своим новым положением хозяйки дома, и грустить ей некогда, это ясно; но так же ясно, что он иногда остается наедине с собой. Вспоминает ли он о Риме, о тех невозвратных днях? Никто не понимал ее, как он, никто в целом мире. Беседа с ним доставила бы ей удовольствие, пусть и с привкусом печали, и никому не причинила бы вреда. Зачем отказывать себе в такой малости? Вечером она сочинила сонет – не справилась только с концовкой второго катрена – и на следующий день короткой изящной запиской известила Фанни о своем приезде.

Итак, она снова встретилась с ним.

С первого взгляда было заметно, что он изменился – стал солиднее, спокойнее, увереннее; и в его разговоре уже с трудом угадывались следы прежней очаровательной изысканности. Пожалуй, теперь она отчасти согласилась бы с критическим отзывом Хелен – при определенном освещении лицо его и впрямь выглядело безвольным. Он производил впечатление страшно занятого человека, у которого все мысли только о делах, и в целом вел себя так, словно мисс Уинчелси приехала к ним ради Фанни! Он очень вдумчиво обсуждал с Фанни обеденное меню. У них состоялся только один разговор наедине, но и тот ни к чему не привел. Вместо того чтобы предаться воспоминаниям о Риме, он долго возмущался неким джентльменом, который украл у него идею учебного пособия. Такой поворот в беседе мисс Уинчелси сочла не самым удачным. К тому же он забыл добрую половину художников, чьими полотнами они вместе восхищались во Флоренции.

Этот недельный визит принес мисс Уинчелси большое разочарование, и она была рада проститься с хозяевами. От повторного визита она под разными предлогами уклонялась. Со временем гостевую комнату оккупировали двое маленьких сыновей, и Фанни перестала слать приглашения. Оживленно-доверительный тон ее писем еще раньше сошел на нет.

Человек с бледным лицом вошел в вагон на станции Регби. Несмотря на спешку носильщика, шагал он медленно, и еще на платформе я отметил его болезненный вид. Опустившись со вздохом на сиденье в углу напротив, он кое-как поправил дорожный шарф и застыл неподвижно, уставившись перед собой отсутствующим взглядом. Заметив, видимо, мое любопытство, посмотрел на меня и вяло потянулся к газете. Потом снова покосился в мою сторону.

Не желая смущать его, я притворился, что читаю, однако вскоре с удивлением услышал его голос.

– Прошу прощения? – переспросил я.

– Эта книга о снах, – повторил он, вытянув костлявый палец.

– Без сомнения, – подтвердил я, поскольку сочинение Фортнума-Роско называлось «Стадии сна»[140], а название было напечатано на обложке.

Сосед помолчал, будто подбирая слова.

– Да, – продолжил он наконец, – но они ничего вам не скажут.

Я задумался, силясь понять, что имеется в виду.

– Они не знают, – добавил он.

Я взглянул на него внимательнее.

– Бывают сны, – сказал попутчик, – и… сны.

Я промолчал. Такие заявления нет смысла оспаривать.

– Полагаю… – Он замялся. – Вы видите когда-нибудь сны? Ну то есть яркие, цветные?

– Очень редко, – ответил я. – Пожалуй, не чаще трех за год.

– Угу, – кивнул он и вновь умолк, собираясь с мыслями. Затем внезапно спросил: – А никогда не путали сны с явью? Не казалось вам, что все было на самом деле?

– Да нет… разве что на пару секунд, и то изредка. Думаю, мало кто путает.

– А здесь об этом пишут? – Он кивнул на книгу.

– Пишут, что порой такое случается, и объясняют, как обычно, слишком яркими впечатлениями и тому подобным, отсюда и редкость. Полагаю, вы знакомы с подобными теориями?

– Не слишком. Знаю только, что все они ложны.

Он задумчиво потеребил иссохшей рукой ремень оконной рамы. Я решил было вернуться к книге, но это лишь подстегнуло незнакомца.

– Но ведь бывают и так называемые последовательные сны, – сказал он, подавшись вперед, будто хотел коснуться меня. – Они снятся подряд ночь за ночью и продолжают друг друга…