На реке установилось затишье. Все семеро преследователей снова отправились вниз по течению – вероятно, для того, чтобы взять лодку и продолжить погоню. Бейли прислушивался и ждал. Кругом царило безмолвие.

– Это не может закончиться вот так, – говорил он себе.

Прошло пять минут, десять. Вверх по реке проследовал буксирный пароход с двумя баржами. Люди на них, судя по их виду, не замечали ничего необычного ни на суше, ни на воде, ни в небе. Скорее всего, охота переместилась в буковую рощу, находившуюся за домом.

– Черт возьми! – вознегодовал Бейли. – Продолжение следует – и на сей раз нет никаких шансов его увидеть! Для больного это чересчур!

Он услышал шаги на лестнице и, оглянувшись, увидел, как открылась дверь. Миссис Грин вошла в комнату и села, с трудом переводя дух. На ней все еще был уличный капор, в руках – сумочка и маленькая коричневая корзинка.

– Ох, там… – начала она и осеклась, предоставив Бейли самому додумать остальное.

– Миссис Грин, глотните виски с водой и расскажите, в чем дело, – произнес Бейли.

Сделав, как он велел, экономка мало-помалу обрела дар речи:

– Один из этих черномазых Фицгиббона сошел с ума и принялся носиться вокруг с большим ножом и резать людей. Он заколол насмерть конюха, ранил помощника дворецкого и чуть не отсек руку какому-то джентльмену в лодке.

– Носится с крисом в состоянии амока[57], – поправил ее Бейли. – Так я и думал.

– И он прятался в роще как раз тогда, когда я шла через нее, возвращаясь из города.

– Что? Он гнался за вами? – осведомился Бейли с ноткой восторга в голосе.

– Нет, и это самое ужасное, – ответила миссис Грин. По ее словам, она шла через рощу и знать не знала, что там прячется малаец. Она услышала про это, лишь когда встретила молодого мистера Фицгиббона, пробиравшегося с ружьем сквозь кусты. Судя по всему, миссис Грин была очень расстроена тем, что упустила возможность поволноваться. Однако она вознамерилась компенсировать потерю, выжав максимум возможного хотя бы из рассказа об этом происшествии.

– Подумать только – он все время был там! – вновь и вновь повторяла она.

Бейли терпеливо выслушивал ее излияния минут десять, по прошествии которых решил, что пора наконец заявить о себе.

– Уже двадцать минут второго, миссис Грин, – напомнил он. – Вам не кажется, что пора подавать обед?

Миссис Грин неожиданно бухнулась ему в ноги.

– О господи, сэр! – воскликнула она. – Не гоните меня из этой комнаты, сэр, покуда я не буду знать наверняка, что его поймали. Вдруг он пробрался в дом? Вдруг он крадется… крадется по коридору с этим своим ножом – прямо сейчас…

Внезапно она умолкла и уставилась в окно, глядя поверх Бейли. Челюсть ее отвисла. Бейли резко повернул голову к окну.

С полсекунды ему казалось, что все по-прежнему: дерево, балкон, сияющая река, церковная колокольня вдалеке. Потом он заметил, что верхушка акации сместилась почти на фут вправо и подрагивает, а листья на ней громко шелестят. Дерево сильно затряслось, и послышалось чье-то тяжелое дыхание.

В следующий миг смуглая волосатая рука ухватилась за перила балкона, а еще через мгновение между перекладинами появилось лицо малайца, который таращился на человека, лежавшего на кушетке. Он отвратительно ухмылялся, и это впечатление лишь усиливал зажатый в его зубах крис. Из рваной раны на его щеке струилась кровь. Наполовину высохшие волосы торчали на голове, точно рога. Если не считать мокрых, прилипших к телу штанов, он был совершенно голый.

Соскочить с кушетки – таково было первое побуждение Бейли, но собственные ноги тотчас напомнили ему, что это невозможно.

Опираясь о перила и держась за ветку дерева, малаец медленно, но верно продвигался все выше. Тут его увидела миссис Грин, испустила сдавленный крик, метнулась к выходу и судорожно затеребила ручку двери.

Недолго думая Бейли схватил в каждую руку по бутыли с микстурой. Одну он метнул, и та разбилась об акацию. Молча и неторопливо, не сводя с Бейли блестящих глаз, малаец вскарабкался на балкон. Бейли, все еще сжимая в руке вторую бутыль, с подступившей к горлу тошнотой и с поникшим сердцем наблюдал за тем, как азиат перекидывает через перила сначала одну, потом другую ногу.

Ему казалось, что это длится не менее часа. Пока малаец выпрямился во весь рост, прошла как будто целая вечность – дни, недели, а возможно, год или больше. Все это время Бейли очень приблизительно представлял себе, что творится у него на душе, – кроме, пожалуй, смутного чувства удивления, почему он никак не может швырнуть в непрошеного гостя вторую бутыль. Малаец вдруг оглянулся. Раздался сухой щелчок выстрела из винтовки. Азиат вскинул руки и повалился на край кушетки. Миссис Грин подняла жалобный визг, грозивший не затихнуть до дня Страшного суда. Бейли посмотрел на смуглое тело с пулевой раной в лопатке, которое корчилось от боли у самых его ног, быстро заливая кровью чистые бинты, потом перевел взгляд на длинный крис с бурыми разводами на лезвии, что лежал на полу всего в дюйме от темных дрожащих пальцев. Он повернулся к миссис Грин – та вжалась в дверь и, не отрывая глаз от малайца, издавала порывистые возгласы, способные, вероятно, разбудить даже мертвеца. Наконец тело конвульсивно затряслось в последнем сознательном усилии.

Малаец подхватил крис, попытался встать, опершись на левую руку, но опять рухнул. Затем он приподнял голову, с мгновение посмотрел на миссис Грин и перевел взор на Бейли. С судорожным стоном умирающий сумел ухватиться раненой рукой за одеяло и рывком, отозвавшимся в ногах Бейли нечеловеческой болью, нелепо извернулся к тому, кто должен был стать его последней жертвой. Тут в оцепеневшем сознании Бейли что-то прояснилось, и он с размаху ударил в лицо малайца второй бутылью. Крис тяжело упал на пол.

– Осторожнее, – попросил Бейли, когда молодой Фицгиббон и один из тех, кто был на лодке, снимали труп с его ног.

Лицо Фицгиббона было белым как мел.

– Я не хотел его убивать, – сказал он.

– Что ни делается, все к лучшему, – ответил Бейли.

По случаю завершения регаты был устроен фейерверк в парке Саутси-Коммон[58]. Я пришел туда после ужина вместе с Бейли (это было до того, как он сломал ноги), Уайлдерспином и еще одним долговязым малым, фамилию которого не помню. День выдался жаркий и душный, а к ночи небо сделалось пасмурным. Что ж, тем лучше для фейерверка.

Представление уже началось. В небо со свистом взмыла большая шутиха и, взорвавшись, обернулась россыпью розовых и зеленых искр, таявших при падении. Толпа загудела. Засверкал малиновый бенгальский огонь, неожиданно из темноты проступили очертания рам для иллюминаций, и кроваво-красный отблеск высветил лицо и руки пиротехника в рабочей блузе. Всюду толпились зрители. Наверняка тут собрался весь Портсмут, Саутси, а также бо́льшая часть Лендпорта и Портси; никогда прежде я не видел столько народу в Коммон.

Мы протолкнулись поближе к шуму и веселью. Справа, в холодном бледном свете, вырисовывались контуры большого пирса с павильоном, выглядевшего почти безлюдным, а слева возвышалась черная приземистая громада замка Саутси[59]. Волны накатывали на мощеный спуск к воде, омывая каменные волнорезы, в красном свете представавшие бледными, призрачными фигурами. Потом бенгальский огонь неожиданно погас, и минуту-другую пришлось прокладывать себе путь во мраке.

Вскоре мы очутились в гуще толпы. Вокруг раздавался гул голосов зрителей, которые непрерывно двигались и оживленно переговаривались. В этой местности люди обычно становятся смелее и разговорчивее с наступлением темноты. Многочисленные девушки в легких платьях казались особенно прелестными и загадочными в сумерках, так что за Бейли приходилось приглядывать. Ветра почти не было, дым висел над самой землей. От него возникал привкус железа во рту; вокруг время от времени покашливали. Какой же фейерверк без этого! В воздух то и дело с шипением взлетала очередная шутиха и рассыпалась огненными змейками; в промежутках рвались хлопушки, не давая зрителям заскучать. Перед тем как начали зажигать иллюминации, я проследил взглядом за большой красной шутихой и заметил быстро надвигавшиеся багровые тучи. С началом шторма они мне припомнились.