Мать на радостях кинулась к нему. С наступлением темноты она не находила себе места от беспокойства.

– Наконец-то, Сесил, мальчик мой! – воскликнула она. – Но какой же ты бледный, измученный! А грязный… как трубочист! – Она ласково приобняла его за плечи пухлыми ручками.

– Отстань! – резко осадил ее мистер Крэмптон и рухнул в кресло, мрачно насупившись. – Нет бы догадаться налить человеку рюмку с дороги, чем стоять без дела.

Но после ужина он воспрянул духом и разговорился. Среди прочего подтвердил, что Мэдж ему нравится, и робкие мамашины надежды принял благосклонно.

– Только лучше бы она не ездила на велосипеде, – ворчливо заметил он, – это не вполне… комильфо.

На следующий день обедали у Фентонов. Мистер Крэмптон ждал удобного случая, чтобы произвести впечатление на Мэдж, заранее решив как бы невзначай обмолвиться о своем подвиге, и случай представился только под вечер. Миссис Крэмптон давно бы похвасталась перед Мэдж выдающимся успехом сына – шутка ли, проехать зараз весь путь от Лондона! – если бы не его строжайший приказ помалкивать. Наконец, отвечая на чей-то вопрос, он сдержанно возразил:

– Нет, не на поезде. На велосипеде.

Мэдж поразилась:

– Пятьдесят две мили!

– Не знаю, не уточнял, – равнодушно ответил мистер Крэмптон. – Мне показалось, что путь не такой уж длинный.

Он мгновенно вырос в ее глазах, это было очевидно.

– Сколько же времени вы ехали?

– Часов шесть… нет, семь. Выехал около полудня. Но я не гнал как угорелый. Да еще остановился на полчаса – надо было помочь одной девушке отремонтировать проколотую шину. – Он изо всех сил пытался делать вид, будто не видел в своем поступке ничего особенного.

– Этель, какими судьбами! – воскликнула миссис Фентон, поднимаясь с кресла. – Дорогая!

Мистер Крэмптон вскинул голову. В дверях стояла героиня саги о проколотой шине… Мэдж тоже вскочила, приветствуя подругу, и потому не заметила выражения его лица.

– А это кузен Сесил, – представила она мистера Крэмптона.

Вновь прибывшая с улыбкой приблизилась, потом в изумлении воззрилась на него, слегка замешкалась и холодно кивнула.

Миссис Крэмптон так и не поняла, что, собственно, тогда приключилось. От сына ничего нельзя было добиться, ее расспросы вызывали у него лишь крайнее раздражение. Несомненно, он встречал эту девушку раньше, и отношения у них не сложились. В свете последующих событий миссис Крэмптон пришла к мысли, что Этель, должно быть, порядочная интриганка: настроила Мэдж против Сесила, поскольку сама имела на него виды. Если так, то своей цели она не достигла. Как бы там ни было, брайтонская встреча не принесла желанного результата, и мистер Крэмптон до сих пор не помолвлен. Учитывая его положение, очень странно, что ни одна девица не прибрала его к рукам. Мэдж (глупышка!) три месяца назад обвенчалась с молодым доктором.

Пантум[102] в прозе

Трудно сказать, был ли его дар врожденным. Лично я склонен думать, что он обрел эту способность внезапно. Во всяком случае, до тридцати лет он оставался убежденным скептиком и не верил ни в какие чудесные силы. И здесь самое время заметить, что это был приземистый человек с темно-карими глазами, пышной рыжей шевелюрой, закрученными кверху усами и с веснушками на лице. Звали его Джордж Макуиртер Фотерингей (имя, никоим образом не обещающее чудес), и он служил клерком у Гомшотта. Весьма охочий до споров, он всегда высказывал свои мнения в категорической форме. И как раз посреди очередного диспута, когда он исполненным непреклонной уверенности тоном утверждал, что чудес не бывает, его необыкновенный дар и проявился впервые. Этот знаменательный диспут происходил в баре трактира «Длинный дракон», а главным оппонентом мистера Фотерингея был Тодди Бимиш, который в ответ на все его тирады бросал однообразную, но вескую реплику: «Это вы так говорите», которая в конце концов довела противника до белого каления.

Кроме этих двоих, в баре находились пропыленный велосипедист, хозяин заведения Кокс и мисс Мэйбридж – весьма почтенная и довольно дородная официантка «Дракона». Мисс Мэйбридж стояла спиной к мистеру Фотерингею и мыла стаканы; прочие смотрели на него, забавляясь наглядным свидетельством неэффективности категоричных доводов. Раздраженный торриш-ведрашской тактикой[103], которую избрал мистер Бимиш, заядлый спорщик решил прибегнуть к необычному для него риторическому приему.

– Послушайте, мистер Бимиш, – сказал мистер Фотерингей, – давайте-ка разберемся, что такое чудо. Это нечто противоречащее естественному ходу вещей, творимое усилием воли, нечто такое, чего не может произойти без чьего-то желания и намерения.

– Это вы так говорите, – парировал мистер Бимиш.

Мистер Фотерингей призвал в союзники велосипедиста, который до сей минуты молчал, и получил его одобрение, выразившееся в смущенном покашливании и взгляде в сторону мистера Бимиша. Хозяин предпочел оставить свое мнение при себе, и мистер Фотерингей вновь обратился к мистеру Бимишу – и был приятно удивлен тем, что оппонент, пусть и с оговоркой, неожиданно согласился с его определением чуда.

– Вот, например… – возобновил разговор мистер Фотерингей, заметно воодушевившись, – вот что, например, можно было бы счесть чудом. В силу законов природы эта лампа не сможет гореть, если перевернуть ее вверх дном, не так ли, Бимиш?

– Это вы говорите, что не сможет, – сказал Бимиш.

– А вы? – вскричал Фотерингей. – Вы же не хотите сказать, что…

– Нет, – нехотя подтвердил Бимиш. – Не сможет.

– Отлично, – продолжал Фотерингей. – А теперь вообразите, что сюда заявляется некто – ну, допустим, я, – становится на этом самом месте и, сконцентрировав на этой лампе всю свою волю, говорит ей, как я сейчас говорю: «Перевернись вверх дном, но не разбейся и продолжай гореть, как прежде», – и… Ух ты!

Тут любому было отчего воскликнуть «Ух ты!». На глазах у всех произошло невозможное, немыслимое. Лампа, перевернувшись, зависла в воздухе и по-прежнему ровно горела пламенем вниз. Это была самая настоящая и несомненная, самая заурядная, ничем не примечательная лампа, принадлежавшая бару трактира «Длинный дракон».

Мистер Фотерингей стоял, вытянув вперед указательный палец и сдвинув брови, как человек, ожидающий неминуемого катастрофического падения. Велосипедист, сидевший ближе всех к лампе, пригнулся и перепрыгнул через барную стойку. Все так или иначе повскакивали с мест. Мисс Мэйбридж обернулась и вскрикнула. В течение трех секунд лампа продолжала висеть неподвижно. Потом послышался слабый возглас, выдававший умственное напряжение мистера Фотерингея: «Я больше не могу ее удерживать!» Он, шатаясь, отступил назад, и перевернутая лампа вдруг вспыхнула, ударилась об угол стойки, отлетела вбок, рухнула на пол и погасла.

К счастью, в ней имелся металлический резервуар, иначе в баре неизбежно возник бы пожар. Первым заговорил мистер Кокс, заявивший (за вычетом не относящихся к делу междометий), что Фотерингей – дурак. Тот не находил в себе сил оспаривать даже столь категоричное утверждение. Он был безмерно удивлен случившимся. Дальнейший разговор нисколько не прояснил ни сути инцидента, ни роли в нем мистера Фотерингея; все дружно поддержали мистера Кокса, притом с большой горячностью. Они наперебой обвиняли Фотерингея в том, что своей глупой выходкой он выставил себя безрассудным нарушителем общественного спокойствия и безопасности. Совершенно сбитый с толку, он был готов согласиться с ними и почти не протестовал, когда ему предложили покинуть трактир.

Он шел домой, охваченный лихорадочным возбуждением; воротник его пальто был смят, глаза саднило, уши пылали. Каждый из доброго десятка уличных фонарей, попавшихся ему на пути, он окидывал подозрительным взглядом. И, только оказавшись в одиночестве в маленькой спальне своей квартиры на Черч-роу, мистер Фотерингей смог толком восстановить в памяти происшедшее и задал себе вопрос: «Что это, черт побери, такое было?»