– Только представь, мистер Снукс хочет писать мне! – выпалила она. – Вот уж не думала! Как быть? Позволить ему?
Девушки всесторонне обсудили этот нежданный поворот. Умело скрывая свои чувства, мисс Уинчелси выразила сожаление, что его намеки остались втуне: отчего бы время от времени не получать от него весточки – как ни мучительно для нее любое напоминание о его злосчастной фамилии? Короче говоря, мисс Уинчелси не возражала против посредничества Фанни. Пожелав подруге спокойной ночи, Фанни как-то особенно прочувствованно поцеловала ее, прежде чем выйти за дверь. А мисс Уинчелси еще долго сидела у окна своего маленького гостиничного номера. На небе светила полная луна, в отдалении мужской голос пел «Санта-Лючию»[137] – так проникновенно, так нежно… Она сидела словно в оцепенении. Потом с ее губ почти беззвучно слетело слово, и слово было: «Снукс». Тяжко вздохнув, она поднялась и пошла спать.
На следующее утро он со значением сказал ей:
– Я буду справляться о вас у вашей подруги.
Когда девушки покидали Рим, мистер Снукс вызвался проводить их – все с тем же несчастным, растерянно-вопросительным выражением на лице, и, если бы не бдительная Хелен, баул мисс Уинчелси так и остался бы у него в руке в качестве своеобразного энциклопедического сувенира. На обратном пути в Англию мисс Уинчелси раз шесть брала с Фанни слово писать ей подробные, непременно подробные письма. Как оказалось, Фанни планировала поселиться неподалеку от мистера Снукса. Ее новые курсы – она вечно записывалась на новые курсы – располагались всего в пяти милях от Стили-Бэнка, а в стилибэнкском политехническом колледже и еще на каких-то тамошних престижных курсах преподавал мистер Снукс. Может быть, он даже навестит ее по-соседски. Подруги не могли много говорить о нем – всегда только «о нем», никогда «о мистере Снуксе»! – потому что Хелен тут же отпускала какую-нибудь колкость. По наблюдению мисс Уинчелси, она очень очерствела со времен учительского колледжа, стала неприятно резкой и циничной. Хелен находила лицо молодого человека безвольным, ошибочно принимая рафинированность за слабость, как свойственно людям ее склада, а когда узнала его фамилию, заявила, что ожидала чего-то подобного. После этого мисс Уинчелси старалась не провоцировать ее, чтобы самой не расстраиваться, но Фанни была не столь осмотрительна.
В Лондоне девушки расстались, и мисс Уинчелси, обогащенная новым жизненным интересом, вернулась в женскую школу, где последние три года числилась практиканткой, постоянно укрепляя свою репутацию ценного сотрудника. Ее новым жизненным интересом сделалась Фанни в качестве постоянной корреспондентки. Желая подать подруге пример, мисс Уинчелси через две недели после возвращения написала ей пространное письмо. Фанни ответила – но как! Полное отсутствие у Фанни литературного дара не стало новостью для мисс Уинчелси, но ее полная бездарность в дружеских отношениях поистине удручала. В безопасной тиши кабинета мисс Уинчелси даже высказалась вслух по поводу Фанниного письма, в сердцах окрестив его «ахинеей». Письмо целиком состояло из сведений, аналогичных тем, которые содержались в письме самой мисс Уинчелси, – то есть из подробностей учебного процесса. А о мистере Снуксе всего ничего: «Я получила письмо от мистера Снукса, и он приезжал ко мне две субботы подряд, говорил о Риме и о тебе. У нас с ним только и разговоров что о тебе. Наверное, у тебя уши горят, моя дорогая…»
Подавив желание призвать подругу выражаться яснее, мисс Уинчелси вновь разродилась очаровательным и обстоятельным посланием. «Напиши о себе, дорогая, мне все интересно. Эта поездка вдохнула новую жизнь в нашу стародавнюю дружбу, и я не хочу ни на день терять тебя из виду». Мистер Снукс был упомянут на пятой странице: она, мисс Уинчелси, очень рада, что Фанни повидалась с ним, и, если он будет справляться о ней, пусть Фанни передаст ему сердечный (подчеркнуто) привет. На редкость бестолковая Фанни ответила в духе «стародавней дружбы», припомнив уйму разных глупостей из безвозвратно ушедших времен совместной учебы в колледже. И ни слова о мистере Снуксе!
Мисс Уинчелси была так раздосадована очевидной непригодностью Фанни в роли посредницы, что целую неделю не могла заставить себя написать ей. Потом все же написала – не столь пространно, как прежде, – и уже без околичностей спросила: «Ты видела мистера Снукса?» Она получила неожиданно содержательный ответ. «Да, я видела мистера Снукса», – сообщила Фанни, и тут ее словно прорвало: мистер Снукс то, мистер Снукс это, в каждой строчке мистер Снукс! Среди прочих подробностей – ему предложили прочесть публичную лекцию. В первую минуту у мисс Уинчелси отлегло от сердца, однако полного удовлетворения письмо ей не принесло. Фанни ни словом не обмолвилась о том, что мистер Снукс справлялся о мисс Уинчелси, как и о том, что он бледен и томен, хотя именно так ему полагалось бы выглядеть. И вдруг, еще прежде, чем мисс Уинчелси написала ответ, от Фанни пришло второе письмо на ту же тему, сумбурно-восторженное, на шести страницах, исписанных размашистым женским почерком.
И в этом втором письме обнаружилась одна странность, которую мисс Уинчелси заметила только с третьего раза, и вот почему: природное женское начало было выражено у Фанни столь ярко, что против него оказались бессильны даже традиции учительского колледжа с их упором на округлую ясность, – она принадлежала к тем прирожденным женщинам, у которых все «м», «н», «и», «п», «т» и «ш» совершенно неразличимы, «а» и «е» едва намечены, а «ц» и «щ» потеряли хвостики. Лишь тщательно сравнив одно и то же слово в обоих письмах, мисс Уинчелси удостоверилась, что мистер Снукс на деле вовсе не «Снукс»! В первом из Фанниных экзальтированных посланий он и вправду был «Снукс», но во втором написание изменилось на «Сенукс». Мисс Уинчелси перелистывала страницы трясущейся рукой – это маленькое различие так много значило в ее судьбе! С недавних пор ее начали одолевать сомнения, не слишком ли дорогую цену она заплатила, чтобы не называться миссис Снукс, и тут откуда ни возьмись – непредвиденная возможность! Она снова прошлась по всем шести страницам, испещренным судьбоносным именем, и везде между первой и второй буквой было вставлено «е»! Несколько минут она мерила комнату шагами, прижимая руку к сердцу.
Целый день мисс Уинчелси обдумывала свое открытие и мысленно составляла уточняющее письмо, которое, не выдав ее, достигло бы цели; обдумывала она и свой следующий шаг – после того как дождется ответа. Если за лишней буквой стоит не просто Фаннина блажь, она тотчас же сама напишет мистеру Снуксу. Мисс Уинчелси достигла той стадии, когда некоторые тонкости этикета не имеют значения. Она пока не придумала повод для письма, но общий смысл был ей предельно ясен, вплоть до намека на некие «обстоятельства» в ее жизни, которые с их последнего разговора «в корне переменились». Однако намекать не понадобилось. Фанни прислала третье письмо – вот уж поистине, то пусто, то густо! – где в первых же строках объявила, что в целом свете нет девушки счастливее ее.
Не читая дальше, мисс Уинчелси смяла письмо в руке и долго сидела с каменным лицом. Письмо ей вручили за минуту до начала утренних уроков, и она распечатала его, когда юные математички погрузились в решение задач. Через некоторое время с видом полнейшей невозмутимости она вернулась к письму. Только отчего-то после первой страницы сразу перешла к третьей и пропуска даже не заметила. Третья страница начиналась со слов: «…прямо сказала ему, что мне не нравится его фамилия». И далее: «А он признался, что ему и самому она не нравится. Ты знаешь, за ним это водится – такая внезапная откровенность». Мисс Уинчелси знала, не сомневайтесь. «Тогда я говорю: „Почему бы вам не сменить ее?“ Сперва он не понял. Видишь ли, дорогая, он объяснил мне, откуда она пошла – от Севеноукс[138], представляешь? Потом сократилась до Снукс, вернее, до Снукс и Нукс, – и то и другое звучит страшно вульгарно, хотя на самом деле это лишь сокращенные формы вполне благородного Севеноукса. Тогда я и говорю ему (даже у меня бывают светлые мысли): „Если фамилия Севеноукс со временем превратилась в Снукс, нельзя ли вернуться назад и снова превратить Снукс в Севеноукс?“ В общем, если коротко, дорогая, он не смог отказать мне и сразу изменил написание на Сенукс, чтобы в объявлениях о публичной лекции уже не было никакого Снукса. Когда мы поженимся, вставим еще одну буковку – и получится Севнукс. Ну не душка ли он после этого? Другой бы обиделся, а он без разговоров исполнил мой каприз. Но в этом весь он: столь же добр, сколь и умен. И ведь не хуже меня знает, что я все равно вышла бы за него, будь он хоть десять раз Снукс. Но все-таки захотел сделать мне приятное».
