Я снял с крышки унитаза временную конструкцию из мобилы и старенького диктофона, скрепленных скотчем. Сам унитаз в здешнем сортире был белым, стандартным, без выкрутасов, а вот на крышке намалевали яркую, в несколько цветов, порнографическую сцену: по мнению неизвестного художника, дельфин с русалкой были очень даже парой и потому занимались чем-то совершенно непотребным.

Первым делом я размотал обратно липкую ленту, скатал ее и, приподняв крышку, отправил в унитаз. Туда же улетели смятая пленка из разломанной мини-кассеты и сим-карта моей мобилы. Все. Номер, с которого я звонил, растворился. Мое послание Яне Штейн смыло волной. Чтобы идентифицировать мой голос – если она его и успела записать, – ей понадобится аппаратура супер-хайтековского уровня и не меньше четырех часов, которых у нее по-любому нет.

Все прошло отлично. Надеюсь, готовых «заряженных» пирожных у нее в запасе уже не осталось. А быстро найти в Москве каких-то других гениальных кондитеров, которым к тому же можно довериться на сто процентов, – задача нереальная. Даже если вдруг у нее залежалось два-три «парацельса», она бы не сумела навязать мне свою волю: едва пошла запись, я ретировался за дверь сортира. И вернулся лишь после того, как эта Яна Штейн отключила связь.

Уверен, она не станет упрямиться. Я ведь не попросил у нее пока слишком многого – только встретиться в достаточно людном месте и обсудить будущее пары слепых кротов и их зрячего персонала. Да, я обозначил свой интерес к листочку с рецептом, зато умолчал обо всей книге. Будем считать, я не знаю, у кого она. Требовать всего и сразу – не самая выигрышная тактика. Надо оставлять людям видимость маневра. Кто же захочет по доброй воле положить крокодилу в пасть целую руку и тем более голову? А пальчик – как бы не самая страшная из жертв. Те же якудза рубят себе мизинцы сплошь и рядом. Просто чтобы не ковырять в носу.

Я собрал в горсть пластмассовые обломки мини-кассеты и выкинул их в ближайшую урну. Урны здесь тоже были сделаны с фантазией – эта оказалась в виде жопы с двумя оттопыренными ручками-ушами. Как видно, среди клиентов Олега Синькова голубые имеют немалый вес. Но не преобладающий: все-таки его резиновых Зин должны, по идее, покупать гетеросексуалы. Кто же еще? Ну зачем, например, честному гомику та кошмарная надувная блондинка с витрины – за 8260 кровных рублей? Разве что как доказательство от противного.

Когда Гуру спрашивал меня о секс-шопе, я ему почти не соврал. Я правдиво ответил, что магазин на время закрыт. Я только забыл добавить, что закрыт он по моей настоятельной просьбе. Он как бы арендован мной под приватную вечеринку – для очень узкого и очень элитного круга. Типа бала кремлевских маньяков.

Олег, надо признать, понял с полуслова, что ни ему, ни его первертам-служащим нельзя сюда соваться минимум сутки, и объявил себе и своим выходной. Вариант с секс-шопом был для меня, конечно, не люксовым. Однако другой перевалочной базы мне за малый срок не сыскать. Еще вчера я бы использовал офис «Почвы», а сегодня – хрен: наглые нацики из Европы спутали мне все карты. Раз Тима теперь под колпаком у Голубева, офис в Пехотном перестал быть надежным местом. В отличие от него «Резиновая Зина» Синькова хотя бы не засвечена. Если сейчас выбирать между ФСБ и ушастой жопой, я выберу жопу – как наименьшее зло.

У входа в сортир дежурил Погодин, переминаясь с ноги на ногу. Видно, он томился уже давно, и ему здорово хотелось: скрип открывающейся двери стал для него райской музыкой. Нет уж, мстительно подумал я, потерпишь. Лидер ты или кто? Всякий путь наверх лежит через страдание. Мандела терпел и подольше твоего.

Тима рванулся было в дверь, но я преградил ему путь.

– Как там наш американец? – спросил я. – Еще не очухался?

– Еще нет, но вот-вот, – торопливо доложил мне пузан.

– А в чем проблема? Что-нибудь серьезное?

– Нет-нет, чепуха. – Тима весь извертелся, заглядывая мне за спину. Туда, где белый кафель, дельфин, русалка, блаженство.

– И все-таки?

– Не рассчитали дозу снотворного. – Теперь Погодин уже пританцовывал, словно рысак, застоявшийся на старте. – Этот американец больно стал рыпаться, чуть меня не уронил.

– Нехорошо, Тима, ох, нехорошо. Надо было рассчитать… – Я нарочно помедлил. – А какое, ты говоришь, это было снотворное?

– Сонбутал, Иван Николаевич!

– Ага… эге… А где вы его, собственно, вообще взяли?

– В думской аптеке! На Охотном Ряду! Иван! Никола-а-а-а-аевич!

Унитаз был так близок, так возможен, но грубо обойти меня Тима не решался. Хотя настоящий политик, ухмыльнулся я про себя, обязан уметь рисковать, идти ва-банк, отодвигать босса. А этот слизень скорее уж в штаны наделает, чем пойдет мне наперекор…

Ну черт с ним, пусть бежит. Я посторонился, пропуская Погодина, который влетел в заветную дверцу со скоростью болида.

На самом деле американец мне был уже до фонаря. Почти все, что он мог рассказать о книге Парацельса, я узнал без него. Мистера Роршака я сейчас определил на скромную роль живого – ну или там полуживого – примера для Черкашиных и их компании. Роль знака. Олицетворения того, что мы с ними отнюдь не шутим.

Где там, кстати, наши птенчики? Пора с ними еще немного почирикать. Я прошел мимо гигантских сосков огромной пластиковой груди и спустился на десять ступенек. Затем свернул налево и добрался до комнаты, где был заперт весь трудовой коллектив «Черкашинских пирожных». У дверей бдили два плечистых обалдуя из «Почвы». Ими командовал лично Органон, необычайно гордый своей миссией. Он успел где-то разжиться блестящей черной кожаной хламидой – любимой одежкой легионеров СС и педиков – и браво поигрывал метровым каучуковым пенисом, как полицейской дубинкой.

– Буянят по-прежнему? – спросил я, подходя.

– Утихли! – радостно доложил Органон. – Только их дедок еще качает права. Сперва выспрашивал, кто мы, кто вы, потом требовал адвоката и прокурора, а теперь грозит дойти до этого, как его, верховного комиссара по правам человека! Пришлось слегка засандалить ему членом по морде… Резиновым, я имею в виду вот этим, – на всякий случай поспешил добавить юный ублюдок.

Когда я вошел в комнату и поздоровался, никто из них не встал мне навстречу хотя бы из элементарной вежливости. Впрочем, их, кажется, привязали к креслам – всех четверых, каждого к своему.

Мера излишняя, по-моему: достаточно было зафиксировать только чересчур активного деда. В прошлый раз он порывался сделать подкоп в бетонном полу, используя какую-то острую пупырчатую хреновину из набора для садо-мазо. На сей раз я застукал его при попытке перепилить веревки с помощью вибратора – да еще к тому же без батареек. Ну разве так можно? Я отнял у старика его недетскую игрушку, снял с полки нужные батарейки, запустил жужжащую машинку сразу на третью скорость, а затем уж вернул этому графу Монте-Кристо минуты на две – пусть убедится собственноручно, насколько он неправ. У всех прибамбасов из магазина Синькова узкий набор функций, строго от и до. Если ваш корабль получил пробоину, здешние вакуумные помпы вас не спасут.

Едва жужжание стихло, я вывесил на лице самую большую из своих улыбок и обратился к четверке в духе добрых киношных традиций.

– Есть хорошая новость и есть плохая, – сообщил я. – Хорошая заключается в том, что мы задержали гражданина США, с которым вы скоро познакомитесь. И сразу поймете: вас временно изолировали для вашей же безопасности. Теперь о плохом. К сожалению, должен сообщить кое-что неприятное о вашей знакомой Яне Штейн… она ведь вам знакома, я угадал? Не надо смотреть в пол, я же знаю, о чем говорю. Так вот – на поверку эта Яна Штейн оказалась злым, черствым, эгоистичным человеком. Именно сейчас, когда вам нужны ее поддержка и участие, она цинично бросила вас на произвол судьбы и умыла руки. Я вообще удивляюсь: как вас, людей неглупых, тонких, порядочных, угораздило связаться с эдакой бессердечной… безразличной… бездушной…

От кондитеров мне больше не требовалась сведений о рецепте. Я хотел кое-что разузнать об этой Яне. Уточнить ее уязвимое место.