– Честное слово, помнил? – возликовал Кусин. – В натуре? А я уж думал, все, кранты, позабыт-позаброшен. После программы с Ксан-Ксанычем, представляешь, ни одного нормального отклика, ни одного письма… А вот на твое имя, кстати, одно письмо пришло, вчера. В желтом конверте, с цветочками. Я и не знал, что их у нас еще выпускают. Обратный адрес – какое-то акционерное общество, там не очень разборчиво. Опять тебе работу, наверное, предлагают. Сохранить его для тебя или сразу выкинуть?

Работой я покамест была обеспечена. Никакое акционерное общество не станет платить мне больше, чем Макс Кунце. Однако я старалась не уничтожать почту, не изучив ее самостоятельно. Даже в груде спама могло прятаться что-то важное. Я еще не потеряла надежду найти весточку от прекрасного принца. Вдруг он предложит мне руку и сердце по смешной цене, включая НДС и пересылку?

– Пусть полежит у тебя, – распорядилась я. – Будет время, при случае заберу. А ты… – Я хотела дать Вадику еще пару ценных указаний, но тут в дверь номера громко постучали. – Ладно, пока, я тебе еще как-нибудь потом перезвоню.

Я бросила трубку, подошла к двери и выглянула.

В коридоре стоял пожилой гостиничный швейцар. По крайней мере, такое количество золотого шитья могли себе позволить только швейцары, черные африканские царьки или дирижеры военных оркестров. И раз гость был белым и не имел в руках дирижерской палочки, две последние версии я исключила.

– Привет, – сказала я швейцару, – вам чего?

– Хир бевонт Макс-Йозеф Кунце? – с вопросительной интонацией проговорил гость. – Канн ихь Макс-Йозеф зеен?

То, что швейцар говорил по-немецки, я поняла почти сразу. И следом догадалась, что, скорее всего, это не швейцар. А уж значение слова «хир», то бишь «здесь», я вычислила по аналогии.

– Вообще-то один Макс-Йозеф живет хир, – осторожно сказала я. – А он вам, собственно, зачем? Вай?

Как ни странно, пожилой господин в расшитом золотом лапсердаке меня понял. Он извлек из кармана визитку и вручил ее со словами:

– Макс-Йозеф ист майи зон.

Визитка наполовину состояла из стилизованных золотых зверей, переплетенных с коронами и какими-то диковинными растениями. Однако куда важнее был текст, исполненный черным готическим шрифтом. Первым делом я обратила внимание на две строчки из этого текста. «Das Grosse Herzogtum Kesselstein» – значилось на первой. «Jurgen Kunze» – на второй.

– Ихь бин Макс-Йозефс фатер, – веско добавил гость.

Но я и так все мгновенно поняла, улыбнулась и мысленно обозвала себя круглой, как бильярдный шар, ревнивой идиоткой.

Господи, ну конечно! Какая, к черту, девица Фэти? Это же был не английский, а немецкий! И почему я не выучила у прабабки идиш? Если «фатерлянд» – по-немецки «отечество», то отец – как раз «фатер», ну как английский «фазер». Только первые буквы разные, они-то меня и сбили с толку. A «Vati», значит, уменьшительное от «Vater»! То есть папочка. Папуля. Папик. А я балда. Из-за меня Макс и не узнал, что его предок приехал в Москву.

– Битте, герр Кунце! – Я вдруг вспомнила немецкое «пожалуйста» и, посторонившись, пропустила Кунце-старшего в номер Макса.

А затем забарабанила кулаком в дверь ванной, стараясь изо всех сил перекричать плеск и бульканье:

– Макс! Макс-Йозеф! Выходи скорей! Сюрприз!

– Иду, Яна, уже иду! – вскоре послышалось из-за двери, и журчание вместе с бульканьем наконец стихли.

Я отступила в сторону, не желая мешать встрече двух Кунце.

Пожилой выходец из Grosse Herzogtum Kesselstein дождался, пока среди клубов пара возникнет Макс в красном хилтоновском халате, а затем с некоторым раздражением спросил у меня и Макса:

– Нун? Ихь фертшее нихьт. Boy ист майн зон Макс-Йозеф?

– Ну вот же ваш зон! – удивилась я, указав в направлении Кун-це-младшего. – Он есть хир. Здесь он. Вот! Макс, смотри, твой фати приехал… Эй, что с вами обоими?

– Яна, – странным голосом пробормотал Макс, – только ты не волнуйся и не делай резких движений, я сейчас все объясню…

– Boy ист майн зон Макс-Йозеф? Boy бефиндет зихь майн зон?!

Гость с криком бросился на Макса, однако был сбит с ног четким предупредительным ударом кулака и, крякнув, отлетел к дивану. Счастье, что отель украшает свои номера мягкими коврами.

Я во все глаза вытаращилась на человека, которого три последних дня считала зарубежным гостем Максом-Йозефом Кунце.

– Ты… ты… выходит, ты не из Кессельштейна? Человек в красном банном халате устало помотал головой.

– И ты, значит, все опять наврал? И ты совсем не Макс?!

– Да Макс я, именно что Макс, – с сильнейшей досадой в голосе сообщил мне этот самозванец. Кстати, уже без всяких признаков акцента. – Самый натуральный, могу документы показать. Максим Лаптев, капитан Федеральной службы безопасное… ой! Больно же!!

Чем глупее фермер, тем крупнее картофель… Из всех американских пословиц эта мне наиболее симпатична – своей буколической простотой и неизбежным перевертышем причин и следствий. Когда ты знаешь, какой урожай случайно произрос на грядке у Погодина, то заранее догадываешься, насколько Тима остолоп. Но меня такое положение дел очень даже устраивает. Трудно представить современное общество, состоящее из умных и тонких людей, которым можно просто командовать, ничего не объясняя. Зато командовать жирными самовлюбленными – пускай и трижды образованными – болванами совсем просто: им в качестве объяснений можно скормить любую дичь. Тут главное самому не хрюкнуть, пока ее несешь.

– Тима, дорогой мой, – мафиозным шепотом произнес я и нацелил на Погодина указующий перст. – Хочешь, я расскажу тебе сказку про одного оборзевшего козла? Который зарвался настолько, что позабыл, под кем ходит и кому обязан. Который решил, что будет жрать сласти в одиночку под одеялом и ни с кем не делиться.

– Но ведь вы, Иван Николаевич, раньше не говорили, что любите пирож… – начал было Тима, но договорить я ему не позволил.

– Я веду речь прежде всего об у-ва-же-ни-и, – мягко вколотил я в его непонятливую башку. – Первое правило любой корпорации: самый сладкий кусок донести до начальства. Кто твоя корпорация? Кремль. Кто твое ближайшее начальство? Я. Между тем у меня на столе до сих пор не стоит тарелочка с тем пирожным… Может, все-таки отобрать у тебя «Почву» и отдать ее Чванову? А?

– Не надо! – подпрыгнул Тима. Вот такой он мне нравился: одни толстые щеки и никакой харизмы. – Мы сейчас! Двадцать минут! Оно у меня в Думе лежит… в кабинете… в коробочке!..

Я ткнул пальцем в направлении двери – и мгновение спустя от вождя «Почвы» с его юным секундантом не осталось ничего, кроме нескольких витающих в воздухе молекул французского парфюма. Еще через пять секунд я связался с секретаршей.

– Софья Андреевна, – сказал я, – Погодина с Органоном я отправил в Думу. Как только они вернутся, сразу запустите их ко мне… Да, вот еще что! Пригласите сюда через часик-полтора, не позже, кого-нибудь из Академии наук, поавторитетней. Можно нобелевского лауреата, если есть кто живой. Станет спрашивать, зачем зову, отвечайте, что, типа, побазарить о будущем науки. Вообще и в России. Закапризничает – намекните на президентские гранты. Мол, желающих много и не хотелось бы промахнуться.

– Могу выловить Ганского, – предложила Худякова. – Он вчера, я слышала, выступал по «Эху столицы». Значит, еще в сознании…

Отлично, подумал я, научное светило под рукой не повредит. Теперь неплохо бы пригасить волну от вчерашних «Дуэлянтов». Всякая массовая истерия хороша, если мы ее можем контролировать и обращать себе на пользу. Если же нет – она деструктивна и небезопасна. Пасту в тюбик, понятно, даже мне не запихнуть, будем реалистами. Но вот минимизировать потери можно. По крайней мере, утреннего повтора программы на Сибирь и Дальний Восток я не допущу. И без острого приступа любви к Тиме с Лерой тундра и тайга прекрасно обойдутся. Пусть пожуют какой-нибудь сериальчик.