Я набрал номер мобилы телохранителя Гришина и скомандовал:

– Слушайте внимательно, оба. Если в течение десяти минут я не позвоню и не скомандую «Отбой!», вам надлежит как можно тщательней заткнуть уши – жевательной резинкой, ватой, чем найдете, – и подняться на служебном лифте в мой кабинет. Дверь я открою заранее. У меня будет сидеть Погодин, сидеть и болтать. Ваша задача – быстро сделать так, чтобы он замолчал… Ясно?

– Мочить его? – уточнил Гришин, нисколько не удивившись.

– Разрешаю, но только в самом крайнем случае, – ответил я. Тиму я жалел не больше, чем таракана Васютинского. Однако в Погодина вложено немало личного времени и сил, а своим трудом я не привык разбрасываться. К тому же тогда придется валить и Органона. – Постарайтесь уж без криминала. Просто дайте ему по башке, чтобы отрубился, или рот заклейте скотчем. Задание ясно?

– Так точно, – сказал охранник, и я разорвал связь.

После чего открыл внутреннюю дверь, выключил DVD, уселся в кресло, выложил на стол мобилу и постарался не трястись.

Софья Андреевна выполнила мою просьбу: Погодин и Органон переступили порог кабинета именно тогда, когда я велел.

– Ну?! – как можно грознее спросил я у Тимы, едва он зашел. Сейчас-то все и выяснится. Я так сильно сжал под столом кулак, что ногти впились в ладонь. Спой, сирена, не стыдись. Ну же!

– Иван Николаевич! – знакомо заныл Тима, и я тотчас же с громадным облегчением понял, что передо мной – самый обычный глупый толстый Погодин, лишенный вчерашней магнетической силы. – Прошу вас, повлияйте на провокаторов из «Любимой страны»!

Привычный лепет жирного ублюдка не вызывал у меня ни восторга, ни экстаза – дивное ощущение. Я снова контролирую себя, хо-хо! Чтобы радоваться своей нормальности, надо ненадолго сойти с ума.

– А что такое? Альпинистов у вас требуют? – благодушно поинтересовался я. – Так, может, проще поделить покойников по-братски – например, Шалина вам, а Болтаева им? Или наоборот.

– Какие там альпинисты? Хуже! – простонал Тима. – Помните, я рассказывал о новых союзниках из «Европейской партии возрождения порядка»? Мы только сняли банкетный зал, сделали предоплату, согласовали меню… И вот, значит, вчера вечером, пока мы ездили на телешоу, кто-то излупил гостей до потери сознания. Парни тут же, конечно, собрали вещички и уехали. Теперь расскажут в Европе о нашем гостеприимстве… Кому, если не Крысолову, это выгодно?

Идиотская версия о злодействах Сенечки-коалы стала последней каплей. Я окончательно и бесповоротно уверился в том, что сейчас из Тимы не выползет наружу опасная харизма. Нам обоим везет.

Набрав номер Гришина, я дал отбой. А Тиме с Органоном жестом позволил наконец сесть и по-барски обронил:

– Разберемся… Но давайте-ка сперва поговорим о телешоу.

– Вы его смотрели? Правда, здорово? – загордился Погодин. – Я был в ударе, прямо вдохновение какое-то накатило. У нас в политсовете все говорят, что я сделал бабку одной левой. И зрители, если вы заметили, все были за меня, и арбитры. Обидно, конечно, что этот Журавлев подсуживал старухе и свел к ничьей. Вы, Иван Николаевич, очень правильно вчера про него сказали – придурок. Не пойму, как таким доверяют эфир? Мы после шоу хотели с ним поговорить, но он притворился больным… Даже «скорую» к себе вызвал – только чтобы от нас удрать…

Пункт номер четыре, подумал я, стараясь, чтобы моя радость никак не просочилась наружу. Боже мой, я был прав! Он ни о чем не догадывается, совершенно. Он так себя любит, что легко поверил: все восторги им заслужены самостоятельно, без чудес.

– Да, выступили вы неплохо, – сдержанно похвалил я. – Одного я не пойму: чего вы с Лерой все жрали в прямом эфире? Это же некультурно. Другого времени у вас, что ли, не было?

– Очень вкусные попались пирожные, – застенчиво признался Погодин. – Какие-то новые, я раньше таких никогда не пробовал. Мы их в кондитерской закупили, на Шаболовке – ну той, про которую бабка рассказывала. И она там, кстати, буквально перед нами пришла, мы после нее еле-еле успели последние три штучки купить. Два я вчера съел, и одно еще осталось. Пирожные – чудо, Иван Николаевич! Я бы за такие Госпремии давал.

– Что еще за пирожные? – спросил я самым безразличным тоном.

– С изюмом, – радостно объявил Погодин. – Экспериментальная партия. Называются… это… «Парадокс»! «Парадокс с изюмом».

Органон глянул на босса с чувством превосходства и уточнил:

– «Парацельс» они называются, Иван Николаевич.

– Что-о-о-о-о? – Я вздрогнул. – Ка-а-ак ты сказал?

– «Парацельс с изюмом», – повторил Органон. – Я хорошо запомнил, Иван Николаевич. Дурацкое название, правда?

Тем, кто выехал из Краснопольского с утра пораньше, Рублевка могла показаться Землей после ядерной войны: птицы не поют, лягушки не квакают, на трассе – шаром покати, в коттеджах – кладбищенская тишина. Все живые отсыпаются. Даже хищные мутанты – зебролюди племени ГИБДД – еще не выползли из нор.

Первые полчаса Макс вел мотоцикл молча. Затем печально произнес:

– Это похоже на инфекцию гриппа.

– Ты о чем? – не поняла я.

Ход его мыслей часто был для меня загадкой. Возможно, в самых ответственных случаях он тщательно строил фразу сперва на своем немецком, а затем уже мысленно переводил ее на русский. За это время я, конечно, успевала напрочь забыть тему нашего разговора.

– О неприятностях, – ответил Макс. – Все началось с того покойника в «мерседесе». Сначала неприятности были у него, потом они стали у меня, затем перекинулись на тебя, а теперь еще и Окрошкин. И, мне кажется, во всем виновата «Магнус Либер Кулинариус». Что-то с этой книгой не так. Парацельс, наверное, сам это чувствовал. Потому и остерегся писать ее во второй раз.

– Да-а, докатились. Только мистики нам не хватало для полного счастья, – вздохнула я. – Хорошо еще, нам на первом курсе читали диамат. Жизнь есть способ существования белковых тел… Материя первична, дух вторичен… И, кстати, никакой из духов не может вселиться в книгу. Потому что книга, дорогой Макс, – это всего лишь множество нарезанных в четвертку листов бумаги разного формата, собранных вместе, переплетенных и склеенных клейстером. Знаете ли вы, герр Кунце, что такое клейстер?

– Знаю, – серьезно ответил Макс. – У Парацельса была своя рецептура и для клейстера, особая. Я читал про это у Зудхоффа. Страницы должны были держаться намертво. Если попробуешь быстро и исподтишка дернуть страницу, ровно никак не получится… Ты заметила, что наш лист не вырван из книги, а аккуратно вырезан?

– А какая разница, вырван он или нет? – удивилась я.

– Разница есть, – пояснил Кунце. – Выходит, занимался этим сам владелец… один из владельцев, и, скорее всего, не автор. Тщательно резал, никуда не торопясь. Может быть, он собирался продавать книгу по частям. Или, может, хотел кому-то показать товар, но боялся отдавать книгу целиком. Или, допустим…

– Меня сейчас не очень волнует, кто, что и откуда выдернул, – прервала я Макса. – Это успеется. Мы тут занимаемся теорией, а Окрошкина тем временем чуть не убили. И сделали это не наяды или дриады какие-нибудь. Его покалечили вполне реальные мерзавцы. Вроде тех, которые напали вчера на нас, а еще раньше – на тебя.

– Мы должны были обратиться в полицию? – спросил наивный Макс.

Да уж, с горечью подумала я, моя милиция нам особенно поможет. А догонит – еще и добавит. Папочка был прав: максимум, на что способны сегодня люди в форме, – это расследовать кражу пары деревенских куриц. Причем одна из двух наверняка к хозяину обратно не вернется. Мент – он ведь тоже куриную лапшу уважает.

– В милиции у нас даже заявление не примут, – просветила я недотепу. – Что мы им расскажем? Что один сукин сын пытался отнять у меня «Искусство еды» с автографом автора? Так ведь не отнял же… О! Ментам еще можно рассказать про Парацельса. Как у него в Китай-городе книжку стырили пятьсот лет назад. Вдруг заведут дело по вновь открывшимся обстоятельствам?