«Пока тебя не было, у меня был самый спокойный в мире образ жизни!» – едва не съязвила я. Однако быстренько вспомнила вендетту в духане «Сулико», еще кое-какие трюки и не рискнула обманывать себя. Чего уж там, у Яночки Штейн и до Макса хватало заморочек и приключений. Другое дело, раньше они на меня так плотно не налипали. И не попахивали международной уголовщиной.
– Ты обязан был честно мне рассказать про все, – сурово отчитала его я. – И про Брест, и про Смоленск, и о том, как они тебе хотели аварию подстроить на шоссе. Я уж как-нибудь без тебя сложила бы два и два… Ну разве трудно было объяснить, что у тебя еще в Кессельштейне были столкновения с местными нацистами?
Мимо нас по Рублевке стремительно промчался помидорно-красный «феррари». За рулем мелькнуло нечто растрепанное, белокурое и очень волосатое: видимо, это певица Глаша Колчак рвалась на свидание к очередному бой-френду. А может, это был великий визажист Зебров, едущий примерно по тому же адресу. Когда у машины скорость под двести, наблюдателю трудно определить пол водителя. Особенно если водитель и сам еще толком не определился.
– Яна, ты меня не поняла. На территории Кессельштейна нет ни одного нациста. – В тоне Макса я почувствовала то ли легкое самодовольство, то ли легкий укор. – Поэтому у себя я с ними столкнуться не мог, натюрлих… пока не выехал за границу герцогства. – Наш рулевой помолчал секунду-другую и добавил: – А вот тот русский бедняга, я думаю, что-то с ними не поделил… У вас, по-моему, это называется чисто реальные заборки…
– Разборки, – машинально поправила я. – Какой еще бедняга?
– Ну тот парень в «мерседесе», я в прошлый раз рассказывал… Тот, у которого я и отец нашли страницу из книги…
Макс кашлянул с некоторым смущением, которое я приняла за эхо былых угрызений совести: я-то помнила, что и про «мерседес», и про покойника, и про страницу он тоже поведал мне не сразу, а под сильным моим нажимом… И опять я, как дурочка, обманулась! План по угрызениям на сегодня у герра Кунце был выполнен. Оказывается, мой рыцарь теперь смущался по более конкретному поводу. Он все-таки решил сделать остановку, чтобы пописать.
Яне Штейн была поручена важная миссия – в минуты его отсутствия сторожить «кавасаки» с Пульхерией. Вдруг кто из лихих людей на них покусится? Таковых, однако, не находилось. Мимо проплывали косяки равнодушных иномарок. Маячки, бугели, неоны-ксеноны, прочий эксклюзивный тюнинг. И в Краснопольском, где мой папа проводил лето, и в соседнем Усково обитали сплошь богатенькие буратины. Мотоциклы там не котировались вовсе – там мерились тачками. Грохнуться на чем-то ниже ста штук за четыре колеса считалось моветоном. К явному лузеру и на похороны никто из местной публики не подвалит. Никто даже не поинтересуется, хотя бы для приличия: по ком, собственно говоря, звонит колокол?
Словно подслушав мои мысли, «кавасаки» отозвался кратким мелодичным звоном. Легкое двойное «дзынь-дзынь!» – и тишина. В первый момент я подумала, будто мотоцикл уже соскучился по хозяину и выражает нетерпение, но поняла: звон издал мобильник, висевший на руле. Макс не стал брать с собой телефон.
Нельзя читать чужие письма и эсэмэски, тебе не предназначенные: все это – большое свинство. Но когда ты женщина и, плюс к тому, обманутая женщина и, вследствие этого, обиженная женщина, то на всякое правило можно найти сотню исключений. В общем, я колебалась недолго. И, оглянувшись по сторонам, сцапала Максов мобильник, чтобы принять SMS-сообщение вместо владельца.
Принять-то я его приняла, но вот прочитать… Ряды латинских буковок складывались в слова, которых я не понимала! В школе и в институте я учила, естественно, один английский. Родной язык Гете и Шиллера – а теперь и Макса-Иозефа Кунце – был мне попросту не нужен. Из кинофильмов о войне я, конечно, знала «хальт» и «хенде хох». Из языка идиш, родственного немецкому, почерпнула фамильное «штейн» и ругательное «шайзе». Пару бросовых словечек переняла за эти дни от самого Макса. И все. С таким богатым запасом уловить хотя бы приблизительный смысл послания было невозможно. Что означает, например, «bald»? По-английски это «лысина», но по-немецки – определенно что-то иное. Что такое «fahren», что значит «шпагте»? На английском «Агт» – рука, «Агту» – армия. Тоже ни во что не складывается.
Больше всего, однако, меня расстроила подпись – «Vati». Что еще за Вэтай? Или Фэти – если по-немецки «v» читается как «ф», a «i» как русское «и»? Эдак еще хуже: Максу пишет какая-то тетка, и письмо это, по-моему, не деловое. Не знаю, как у немцев с «i», а в английском звук «и» вместе с буквой «у» в конце имени означают уменьшение – Бетти, Пэтти, Полли и тому подобное сю-сю. Я даже сама удивилась, отчего меня так задела эта неведомая Фэти. Подумаешь, тетка! Странно было бы, если бы у взрослого красивого мужика не было жены или подружки в этом его Кессельштейне. Вот если бы он пытался приударить за мной, я бы имела право злиться и негодовать. А так – кто я ему? Никто. Консультант женского рода на гонораре, и только. Даже его вранье никак не касается личных дел…
Кусты в отдалении зашуршали, и я, пытаясь скрыть следы своего любопытства, нажала, видимо, не на ту кнопку: эсэмэска вместо того, чтобы спрятаться, стерлась напрочь. Ну и черт с ней, мстительно подумала я, перебьется он часок-другой без Фэти. Любит его – напишет еще одно письмецо, небось не переломится.
– А вот и я! – Макс выдвинулся из зарослей обратно на дорогу.
Видок у него был до того бодрый, что я опять разозлилась. Наврал, покаялся, получил плюху, утерся, справил нужду перепоясал чресла и снова на коне! Тефлон – универсальный материал для европейцев, слезонепроницаемый и стыдоотталкивающий. Не слишком ли быстро, Яночка, ты его простила? Пожалуй, надо повоспитывать вруна, для острастки. К женской доверчивости мужики привыкают быстро и начинают плести небылицы по поводу и без. Может, эта его Фэти – образец доброты и терпимости, но я не такая. Пора намекнуть ему: на художественный свист я больше не откликаюсь. Хватит. Буду резкой, буду бдить – все равно тебе водить.
– Что, едем дальше? – Кунце приблизился к «кавасаки», на ходу включил мотор ключом-брелоком и уже занес ногу над сиденьем.
– Нет, погоди, – остановила я его, – есть еще одно дельце.
– А! – понимающе кивнул Макс. – Прости, я недогадливый. Как у вас по-русски говорят – тормоз? Иди теперь ты, а я подожду тут.
– Благодарю за заботу обо мне, – холодным тоном светской леди обронила я, – но я имела в виду кое-что другое. Ты втравил в это дело не только меня, но и своих байкеров. Причем их – еще и бесплатно. Раз они дрались за нас с теми отморозками, тебе надо им тоже сказать правду: откуда взялись эти типы со свастиками… Давай-давай, доставай мобильник, звони Руслану или Шурику, я жду.
Макс подчинился моей команде без споров, однако номер набирал с видом печальным и обиженным – словно правда для него была эдакой шкатулкой с золотыми пиастрами: иногда, к сожалению, ее приходится открывать и тратить на пустяки, хотя очень неохота.
– Руслан, это я, Макс, – пробурчал он. – Слушай, я хотел тебе сказать… А-а-а-а-а… Тогда дело другое… Несильно вы их?.. А они вас?.. Это большое облегчение для меня. А то моя девушка волнуется… Вот хорошо, спасибо. – Кунце нажал кнопку отбоя.
Слова «моя девушка», даже в устах этого белокурого лжеца, слегка растопили мое сердце. Но я не подумала отступать.
– Что означает это твое «а-а-а-а-а»? – сурово затеребила я Макса. – Что тебе сказал Руслан? Почему – другое дело?
– Он сказал, – объяснил мне Кунце, – что это были не нацисты, а простые… гоп-ни-ки… Они немножко побили друг друга, потом помирились и теперь вместе пьют в ближайшем баре пиво… Вот видишь, им теперь можно ничего не объяснять. Ты удовлетворена?
Версия правдоподобная, но теперь уж я на слово ему не поверю.
– Нет еще, – сурово ответила я. – Мне нужно его название.
– Название пива? – Макс с удивлением наморщил лоб.
– Название бара. Перезвони ему снова, – приказала я, – и спроси, как именуется питейное заведение, где они зависли.
