Он пошарил рукой под прилавком. Пневмопривод с натугой загудел, и на стене разошлись в стороны, открыв проход, две гигантские пластиковые женские груди. Спасибо, что не ноги.

Я вошел в арку, спустился на десяток ступеней, свернул. Здесь.

Все три икса уже ждали меня в трех глубоких креслах. Никакими иксами они, понятно, не были. Им-то паролей не требовалось. Их физиономии, в отличие от моей, в России знала каждая собака.

– Привет честной компании, – поздоровался я, садясь. – Давно хотел спросить: та кукла, Алиция, что, действительно существует?

– Возможно, да, – с задумчивостью ответил Гуру. Глядя поверх меня, он сплетал свою бороду в косичку. Затем расплетал. Опять сплетал. Борода у него была наподобие четок. – Возможно, нет.

– Вроде есть такая, – сказал плюгавый Штепсель и деловито шмыгнул носом. – Мы с моими питерскими здесь на Новый год похожих девок брали. Ну резиновых. Две штуки, по двести пятьдесят баксов. Петросяну чтоб подарить, типа прикол. На, мол, вместо жены. А Ваганыч че-то распсиховался, бочку на нас покатил. Ладно, говорим, не хочешь – не надо. Тады, девчонки, свободны. Надули обеих гелием и отпустили. Жаль, полный улет обломился. Одна-то нормально пошла, а вторая, дрянь, за главную башню страны зацепилась. Каким местом, догадайтесь сами.

– За башню? – Гуру приподнял брови домиком. – Спасскую? Концептуально.

– Останкинскую, – уточнил Штепсель. – За антенну. Вернее, сразу за две, и обе погнула. Да я вам че, не рассказывал? Ну вы помните, наверняка, два дня потом трансляция по Москве никакая не шла. Болтали, типа опять пожар, а это был не пожар, гы-гы…

– Иван Николаевич! – скорбным голосом обратился ко мне третий икс, самый высокий и кудрявый. Его белый пиджак был наиболее блестящ и переливался. – Скажите, Кремль не будет против, если я вон того микроцефала чем-нибудь тяжелым тресну? У меня тогда пять концертов слетело с эфира. И у жены бывшей столько же!

Кудрявчик по прозвищу Павлин держал на себе три четверти нашей гламурной попсы. Штепсель верховодил чуть ли не всем грязным рокопопсом страны. Гуру считался величайшим монстром арт-рока. Втроем они перекрывали процентов девяносто пять нынешнего музыкального рынка. Оставшимися пятью – балалаечниками, бардами и бетховенами – я мог пренебречь. Погоды они не делали.

– Кремль против не будет, – ответил я откровенно. С этими ребятами не стоило церемониться, иначе на шею сядут. – Кремлю вообще наплевать, можете хоть бошки друг другу пооткусывать и в унитазы спустить. Но только через полгода. После выборов.

– Выборы? – Гуру пожал вялыми плечами. Его темно-рыжая кожаная жилетка вздыбилась и опала. – Скука. Очевидность. Прескрипшн.

– Че, без нас не нарисуете? – удивился Штепсель и поскреб всей пятерней в затылке. – Да это же для ваших, екарный бабай, говна-пирога. Туда – плюс, сюда – минус, и все в шоколаде.

– Административный ресурс, – брезгливо поджимая губы, сказал Павлин. – Его имеет в виду этот питекантроп. Мне тоже, Иван Николаевич, не вполне понятно, для чего нам-то надрываться. Сами губернаторы и припишут сколько надо.

– Вы это бросьте! – Я погрозил троице кулаком. – А явка? К чему они припишут, если народ вообще не явится? Я сам не люблю выборов, но раз уж они есть, нельзя их просрать. Поймите, Кремлю не нужны трубадуры. Тем более, из вас агитаторы – как из мякины бритва. Нет, у вас иная задача. Вы создаете настроение, вы песней пробуждаете активность масс. Хоть какую. Плюс, минус, неважно – главное, не нолик… Дошло? Люди должны верить, что весы качаются, что все взаправду, что от них самих зависит, кто победит – фашист-популист или преемник с человеческим лицом.

– Че-то у преемника лицо не фонтан, – объявил, ковыряясь в зубах, Штепсель. – Человеческое, базара нет, но какое-то тупое. Слышь, Николаич, а может, развели вас втемную и он не из Питера?

– Обезьяна, в сущности, права, – кивнул Павлин. – Интеллект у вашего газовика очень здорово спрятан, про обаяние вообще молчу.

– Да. – Гуру опять расплел свою бородку. – Не венец творения. Я вздохнул про себя. Вся тусовка, кроме Тимы Погодина, давно

уже поняла: преемником номер раз практически утвержден нефтегазовый министр Кораблев. Проект этот курировал Глава Администрации. Он и пиаром занимался самолично. Не в моих правилах критиковать начальство, но пока оно, к глубокому моему сожалению, не шибко перетрудилось. Как и два месяца назад, и месяц назад, и неделю, газовик оставался тем, кем был раньше, – огромной сонной рыбиной. Его счастье, что оппозицию делает наша же контора. Тимины семь процентов я, ради остроты выборного сюжета, могу довести до двенадцати. Но это его потолок. А вот будь на месте игрушечного популиста настоящий, да с харизмой, никакой ресурс не вытянул бы Кораблева в первом туре. Да и второй под вопросом. Вслух я, конечно же, сказал о другом.

– Эх вы, слабаки, – укорил я троицу. – Как увидели трудность, так и лапки кверху. Хорошо, допустим, вы правы, и преемник – с брачком. Второй сорт вместо первого. И что? Чем сложнее задача, тем интереснее решение. Зажгите пипл, покажите класс. Вы гении или поссать вышли? Ну! Сманить народ к урнам, если в кандидатах – мачо с голливудской улыбкой, и пацан зеленый сумеет.

Три икса переглянулись. Решать сложные задачи им было стремно. Привыкли уже: шикадам, мазафака, зумзумзум – и полные залы.

– А я про мачо клевую поговорку слышал, – подумав, сообщил вдруг Штепсель. – Мачо в моче вымачивал мачете. Прикольно.

– Вот дегенерат, – кисло сказал Павлин. – Из-за таких народ в Петербурге совсем без крыши. Мне на сцену дохлую кошку метнули.

– В моче? Мачете? – Гуру перестал плести очередную косичку. На его лбу собрались вопросительные складки. – Непонятно. Зачем?

– Так просто, поговорка же. Че, не врубаешься? – Штепсель сунул себе в ухо указательный палец и дважды с хрустом его провернул.

Гуру бросил на него строгий взор. Потом свел ладони вместе, словно играя в «ладушки», и принялся их рассматривать то справа, то слева. Как бы проверял, не исходит ли от них сияние.

– Все на свете не просто так, – монотонно забубнил он. – Все связано. Есть причины. Есть следствия. Есть карма. Отринувший пожалеет. Вкусивший будет править миром. Все совокупно. Белая птица теряет перья. Черный зверь рвется на волю…

– Ништяк! – восхитился Штепсель и засунул полмизинца глубоко себе в ноздрю. – Зверь – это че, пони из зоопарка сбежал?

– Я давно знаю, кто тут из зоопарка сбежал, – желчно заметил Павлин. – Я не спец в кармах, но у нас всегда кое-что связано с кое-чем. Эти ваши камлания – с моей мигренью, стопроцентно. А у меня вечером два концерта, эфир и запись на радио.

Все и впрямь взаимосвязано, с грустью подумал я. Одно цепляется за другое. Как я при входе не смог ужать пароль, так и дальше вся бодяга идет без сокращений: Штепсель юморит, Павлин ноет, Гуру талдычит мантры и норовит слинять в астрал. Эти любимцы муз похуже Тимы. Разве что беговых тараканов не давят. А я-то надеялся управиться с ними минут за двадцать. Как же!

– К черту карму. – Я устало глянул на часы. – К черту фауну. Оставьте в покое зоопарк и попытайтесь, на хрен, меня понять…

Из дверей секс-шопа я вышел только через пятьдесят минут – с шумом в ушах, с зелеными кругами в глазах. Своего я, конечно, добился: выколотил из троицы обещание оказать реальное содействие. Но и они своими выкрутасами помотали Ване нервы.

Кое-как я доковылял до «мерина», плюхнулся на сиденье машины и запихнул в мини-сейф между передним и задним сиденьями пластиковый пакет с тридцатью тысячами гринов – ровно по десятке с носа. Это не плата, а символическая дань, знак их вассальной верности. Бабки, которые еще вчера Кремль вкладывал в творцов прекрасного, сегодня стали приносить нам прямые дивиденды. Старинная задачка «С кем вы, мастера культуры?» ныне решается просто. Кто не с нами, те не мастера, а лохи. И относиться к ним будут, как к лохам. Пускай мы не можем выгнать с Кавказа семейку Убатиевых, зато выгнать из телеящика всякого, кто не люб, нам как два пальца обчихать…