Мне не нужны игры. Я хочу ее, а она ясно дала понять, что это невозможно. Доказательства этого были прямо передо мной — совершенно отдельная жизнь, о которой она никогда бы мне не рассказала, личность, о которой я никогда бы не узнал. Наши отношения существуют в той странной стерильной комнате в "Пепельной розе" и в то время, когда я отвожу ее к Матвею и обратно, и нигде больше. И никогда больше не будут существовать, что бы я ни чувствовал. А чувствую я себя расстроенным. Это единственное слово, которое у меня есть для этого. Ментально, эмоционально, сексуально. Черт, да и физически, учитывая тот факт, что с момента встречи с ней я ни разу не смог нормально выспаться. И, похоже, я не могу просто взять и выкинуть Ашу из своей системы, если та неудачная ситуация с женщиной, которую я встретил в баре у Чарли, хоть о чем-то говорит.
Я одновременно хочу ее так, как никогда не хотел никого в своей жизни, и знаю, что не могу забраться еще глубже. Это сводит меня с ума.
Она сводит меня с ума.
Тогда я решаю, глядя на ноутбук, что не буду возвращаться в "Розу" сегодня вечером. Я никогда не чувствовал, что мне нужна детоксикация от женщины, но для всего есть первый раз, я полагаю. У нас с Ашей нет будущего… даже короткого. Чем скорее я забуду ее и вспомню об этом, тем лучше.
Как бы трудно это ни было.
***
Каким-то образом мне удается сохранить это решение. И когда я вижу, как Аша выходит из такси перед гаражом, где я жду ее, как в прошлый раз, чтобы отвезти к Матвею, я понимаю, что это ни черта не изменило.
Видя ее, я по-прежнему высасываю весь воздух из легких. На ней обтягивающие леггинсы из матовой кожи и тяжелые ботинки на шнуровке, свободная черная майка из какого-то скользкого материала свисает до бедер. Я вижу намек на черное кружево под тонкими бретельками, проглядывающее между волнами ее волос, когда она идет ко мне. На ней красная помада, и первое, что я чувствую после первоначального удара в живот от воспоминания о том, как сильно я ее хочу, это раскаленную добела вспышку ревности при мысли о том, что эта помада размазана по члену Матвея Котова.
Он ее не заслуживает. Черт возьми, я ее не заслуживаю, но этот заносчивый, выскочка-мудак — последний на земле, кто должен наложить на нее руки. Но он получит эту привилегию сегодня, и еще столько же ночей после, сколько потребуется, чтобы получить нужную нам информацию… Хуже всего то, что все это подстроил я.
В том, что я чувствую себя так, виноват я, и никто другой.
— Финн. — В том, как она произносит мое имя, подойдя к мотоциклу, нет ничего милого или соблазнительного. Ничто не заставляет меня думать о том, что она думает или даже помнит, что в последний раз, когда мы стояли здесь, напряжение было таким плотным, что его можно было резать ножом, что все, чего я хотел, это положить ее на сиденье и трахнуть вслепую. Ничто не указывает на то, что она думает о том, что две ночи назад я чувствовал, как она кончает от моих пальцев, пока она дрочила мне на свою идеальную, гладкую кожу.
Это не личное. Ее голос проносится в моей голове, напоминая мне о том, что она сказала той же ночью. Напоминая, что она делает это постоянно и, вероятно, забывает об этом сразу же, как только уходит с работы домой. Засекает время и уходит, вот и все. А я буду мечтать о ее руке, обхватившей меня, и о том, как она прикусывает нижнюю губу, взывая ко мне, похоже, до конца жизни.
— Мы едем? — Аша поджала губы. — Я попросила водителя подождать, раз уж ты сказал встретиться здесь. Я не хочу опаздывать.
Я прочищаю горло, пытаясь подавить нахлынувшие эмоции, чтобы все это было просто бизнесом, как и должно быть.
— Я хочу убедиться, что ты действительно хочешь этим заниматься, — говорю я ей жестко, сосредоточившись на том, о чем мы говорили с Тео, а не на том, что я чувствую, когда она стоит передо мной, в пределах досягаемости моих рук, достаточно близко, чтобы притянуть к себе для поцелуя. — Если ты хочешь отказаться, Аша, мы можем что-нибудь придумать…
— Я не хочу. — Ее голос стал еще более резким и отрывистым. — Мы можем идти, Финн?
Услышать такое от нее, это как удар ниже пояса. Но она права, и я это знаю. Это всегда должна была быть деловая сделка, и так же, как я решил остаться дома прошлой ночью, чтобы подчеркнуть это разделение, она делает то же самое сейчас, устанавливая между нами жесткую дистанцию. Но от этого не легче. По тому, как она смотрит на меня, по тому, как она говорит, можно подумать, что мы никогда не прикасались друг к другу. Как будто мы вообще никогда не делали ничего, кроме разговора в кафе, и мне трудно примириться с тем, что я чувствую из-за этого.
— Поехали. — Я сажусь на мотоцикл, завожу мотор, и когда я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на нее, она уже садится обратно в такси.
Что бы ни было между нами, она делает все возможное, чтобы похоронить это. Я должен сделать то же самое.
Все происходит так же, как и раньше, когда мы добираемся до Матвея. Я вхожу следом за ней, стараясь, чтобы на моем лице не отразилось то, как я внутренне кипячусь, когда он берет ее под локоть и ведет по коридору в ту же комнату, а я следую за ними. Я стараюсь не думать о том, чем они будут заниматься следующие два часа, стараюсь не представлять себе все варианты различных форм разврата, которые он может от нее хотеть.
Я стараюсь не представлять его с ней, и это кажется невозможным. Аша, конечно, была права, чем ближе я ее знаю, чем больше представляю, как она выглядит в муках наслаждения, как до сих пор чувствую жар ее пальцев, чем больше знаю, каково это, когда она прикасается ко мне, тем сложнее стоять здесь, вышагивая по коридору, и терпеть, зная, что Матвей делает то же самое и даже больше.
Если бы я трахнул ее, я бы не выдержал. Тот факт, что трах кажется слишком грубым словом для того, что я хочу с ней сделать, должен сказать мне все, что я должен знать, когда речь идет о моих чувствах к Аше или о том, насколько большее расстояние должно быть между нами, чтобы это сработало.
Когда я слышу ее приглушенный крик, повторяющийся снова и снова, мне ничего не остается делать, как ворваться в дом, схватить его за шиворот и впечатать лицом в ковер, пока я втаптываю в него свой ботинок. Я живо представляю себе все ужасные вещи, которые я с ним сделаю, все способы выместить на нем свою ужасную ярость, не только из-за ревности, но и из-за того, что я чувствую, зная, что он получает удовольствие от того, что Аша на самом деле не хочет этого делать, а он все равно заставляет ее это делать. Это не крики удовольствия. Но это ничего не значит, если она не…
Сигнал прорывается сквозь мои мысли: резкое жужжание, доносящееся от телефона к наушнику, тщательно спрятанному под спадающими волосами, которые я специально сдвинул на одну сторону, чтобы скрыть его.
Браслет Аши.
Я действую инстинктивно. Я направляюсь к двойным дверям еще до того, как полностью осознаю, что двигаюсь, рука сама идет к пистолету, каждая часть меня сосредоточена на том, чтобы добраться до нее. Это все, что имеет значение, все, о чем я думаю. Я должен добраться до нее.
Трудно осознать, что я вижу, когда врываюсь в комнату. Аша висит на приспособлении, подобном тому, к которому меня пристегнула наручниками в "Пепельной розе" несколько ночей назад, ее голова запрокинута вперед, волосы свисают на лицо, прилипая к щекам и шее. От пота или крови, я не могу сказать точно, потому что вся остальная часть ее тела в крови. Ее кожа вся в рубцах и недавно образовавшихся синяках, кровь капает из дюжины мелких ран, и я не совсем уверен, что она в сознании.
— Спускай ее оттуда. — Я зыркаю на Матвея, который отворачивается от Аши, в его руке тонкий изогнутый нож, губы кривятся в жестокой улыбке. — Она уходит со мной.
— Ну, я еще не кончил, так что, думаю, нет. — Язык Матвея скользит по нижней губе, и я вижу на его лице пятно крови. Ее кровь, думаю я, и вижу совсем другой красный цвет. Его руки тоже в крови, и когда он тянется вниз, чтобы дразняще провести кулаком по своему члену, оставляя на нем полосы крови Аши, я теряю контроль.
