Lloret de Мar 1 Где-то здесь разбивается на кусочки приходящий с востока прилив языка. На солёные строчки прибоя, на слова каблучков с удареньем неточным по замершим ночью дорожкам, вдоль домов, потушивших бока. Где-то здесь, где века протянулись от римлян, в беззвучье похожи непрочной надеждой на вечность, что камень хранит, распадается слог на тона загорелости кожи, первобытной волной набегая на ножки красавиц, и крошится на звук. Здесь беспечность на солнце горит, отражаясь в очках Афродит, снявших пену, у пляжа порхающих крыльями бёдер, говорящих славянским растрёпанным сленгом. Здесь спадает культуры налёт с нужды продолжения рода и претит всё, что логикой сшито, природе мгновенья. Когда нет языка – лишь одна нагота сотворенья. 2 Море на рассвете спокойнее моря на закате. Человек на закате спокойнее человека на рассвете. Я заметил это по детям, играющим на пляже, и по старикам, наблюдающим за ними из шезлонгов. По тому, как разглаживались их морщины, — так плывут на восход, раздвигая прибоя пряжу, так горы выполаживаются в лощины, так уходят из памяти прошлого эшелоны. (25.09.19) Партитура пейзажа Джаз-кафе Что тебе расcказать про джаз-кафе? Одно из последних, дышащих на ладан строкой саксофона. В местах, где, закон не нарушив, нельзя покурить. Да и ладно. Открыто в weekend. На ковре — следы пятен. Пожилой пианист – в пальцах прыть, знаменитый ударник, певица, тромбон (чуть невнятен.) скромно делают джаз на малюхонький зал. Из сифона за барною стойкой, за стенкой, в бокал разливается эль и патроны, смеясь и качаясь в синкопах, ногами стучат по паркету. В душном зальчике лето. Вот девчушка из прошлого века, забросив за спинку пальто гонит воздух салфеткой. Тот веер её раздувает туман Миссиссиппи над воронкой трубы, чтобы он поднимался под люстру. Её кавалер, неуклюже рассыпав закуску, подначит в пространство: “Играй, не вникай!” Низкой крыши опоры-столбы изогнутся стволами. “Summertime” поплывет. А он вспомнит теченье Невы. Время, место, где дым и туман в пополаме покрывают буксирный тягач. Как похоже дрейфует в стакане мартини маслина, проплывая от стенки до стрелки, где остров из кремня. То же синее небо и ясное солнце. То же «Летнее время», в котором и папа богач, да и мама прекрасна, и ты, моя бэби, не плачь. (03.03.19) Халф Мун Бэй Блюз А в воскресенье мы поедем на океан. Простыня штиля заблестит, отражая свет и заставит надеть темные очки. Караван пеликанов, вздымающих крылья, протянется пунктиром, подчеркивая заходящее солнце. А один пеликан — задира, вдруг сорвётся вниз, задевая за клочки пены, нырнет за рыбой. Птицы уйдут за рифы. Пучки света, бьющие через щели скал, будут смешить твои волосы либо, пронизывая сарафан, просто сбивать меня с дыхания, перемещая в раннее утро из другого мира. Где живёт круглолицый очкарик — улыбка, косички до плеч, коленки в царапинах, загорелые ноги. Где квартирой — пляж. За окном расторопная речь моря. В языках волн шарики гальки. И вся жизнь на пороге. При переносе с кальки на полотно, копии всё равно искажаются. Величина времени — это количество отличий, которое найдётся на всём, что уже дано: Прерывистый гудок маяка, птичий крик над заливом в обрамлении гор, одетых в низкие облака, заслоняющая от солнца, приподнятая твоя рука. (18.03.15) Джаз в Одессе Я считаю ступени, ведущие к Дюку. Раз, два, три. Я делаю вид, что набил себе руку, чтобы лихо вести удачную жизнь. Четыре, пять. Черноморский бриз завернул мои брюки, дышит в спину — не поверни. Если придется сбежать вниз, то тогда половину камней ноги сами смогут узнать. На эти я капал мороженым За девятнадцать копеек в первом классе. Семь, восемь, девять. А на этих поссорился с другом из-за корма для его канареек. Что поделать. Мы помирились гораздо позже в очереди к кинокассе. Четырнадцать, пятнадцать. Вот тут я споткнулся, чтобы схватиться за твою руку, и пальцы, вздрогнув, переплелись. С тех пор запахом твоей кожи или звуком голоса загорается память. Шестнадцать, семнадцать, двадцать. Я не знаю, как я прожил через пустоту, когда ты уехала в эмиграцию. Возможно, я поехал за тобой – догнать и оставить. Я в туристской толпе на пятидесятой ступени. До верха ещё далеко. Я грызу семечки из газетного кулёчка И тени каштанов соответствуют точно моему росту. Легко и быстро мимо поднимаются не наши дети. Шестьдесят, семьдесят, девяносто. К залитой солнцем последней площадке, откуда можно заметить песчаные дюны вдоль фривейной дороги. Одноэтажный домик. Сто десятая, сто девяносто вторая. Всё. Мостовая — черта. Пологий пляж. И томик стихов на языке, что больше не прочитать. Из другого края. (01.06.15) |
