1990 Голубая пора Сан Франциско. Квартал педерастов. Здесь без риска гуляют девчонки, и низкий туман. Тут по швам полинявшая краска покрывает трамвай, что чуток не доходит залива у порта. Дальше край, где без смысла протянулись на вырост причальные пирсы. Там крикливые львы клянчат рьяно съестное хоть что-то. Да, на траверсе мыса заходящая нота розовеет, увы, без обмана. (09.90) Зима в Сан-Франциско «в притонах Сан-Франциско лиловый негр.» А. Вертинский. 1916. Притоны кончились. Порт переехал в Окленд. Квартиру снять — не думай, в одиночку не подступиться. Дождь по закрытым окнам, стенам, тротуарам струится в водосток под надписью «Течет в залив. Отходы не сливать!» Бомж, скорчившись, везёт тележку: спальник, ну и прочее, что так необходимо для свободы. Листок — дощечка «подайте ветерану». И подают. Доходы не велики. Но на марихуану насобирать за день – так это точно. Ботинки горные, топорщится «гортексом» куртка-свитер. Надежда к ночи забрести в приют. Под капюшоном видно, что небритый, что кожа чёрная. Плывут авто неторопливой улицей в сорочке из разноцветных домиков. Моторека, где светофоры по фарватеру наперебой моргают. Мы едем с дочкой отыскать щенка, чтоб в дом внести любовь. (06.01.16) Сан-Францисский романс Два белых шарика взлетают над Сансетом. Цветные ленточки не прижимает груз. Тянусь за ними взглядом, за сюжетом, в котором вместе счастье есть и грусть. Под ветром высоту глотаю с ними. Смеюсь на празднике, оставшемся внизу. Мне виден океан, сегодня синий, не то что давеча в осеннюю грозу. Цветные домики, спешащие под горку, вдоль сетки улиц, где с краёв туман, и зайчиков пускающие створки распахнутых оконных рам, где шторки разлетелись. Видно тесно им обниматься было в полный штиль. Два белых шарика. Ещё покуда вместе проходят церкви утончённый шпиль. Две тёмных точки исчезают в отдаленье. О чём бишь я? – Давно зелёный свет. Лишь груз от ленточек в портфеле на сиденье да трафиком задушенный проспект. (01.11.14) The wine trail Намек на свет. Так розовой полоской стиля запущен день. Бежит строка из под портьеры ночи и произносит птица, сдвинув крылья, заклинание восхода. И ты не прочь бы, пославши всё, отправиться, к примеру, на пляж, забраться на вершину, вместо того, чтоб складывать и что-то умножать. Там в полной мере грудью задышать вдали от смога, но бытие в контраст природе беспричинно. Пирога памяти, где арифметика – весло, сгребет людей в коллекцию записанных нейронов и так оставит. Расставанья на перронах и встречи в аэропортах. И, если повезло, картинка чёткая надолго сохранится. Как хорошо, когда всплывают лица, в подробностях, событиям назло. Я помню столики и зонтики — цвет голубой на фоне неба, тоже голубого. Винарню, лето, мы с тобой в Сономе. Под ломтики поколотого сыра вино поэзии, налитое в бокал. Оскал оставленного мира за стеклом. И мы вдвоём. Как просто жить, когда б коротким мигом являлась жизнь! Душа растет, сменяются вериги — под них пляши. И я пляшу. И даже, если часто в сомненьях серый, проржавевший день, надежда-свет, что память неподвластна изменениям — есть вера. Ну, хотя бы веры тень. Темно. Восход ещё в намёке. Когда вдруг мозг как вспыхнет, вспомнив (какая блажь зажжет нейронов токи?) — Неважный тост, бокал вина в Сономе. И весь пейзаж. (16.07.17) Сан-Франциский трамвай Я снова живу в городе звенящих трамваев, скрипяще огибающих угол, где магазин, аптека, оживших, игрушечных, сошедших с фотографий прошлого черно-белого века. Я опять на коленках джинсов наблюдаю дырки. Билли она или Ленка? Подножке вагончика это безразлично, железно, по-фиг. Сжато время площадкой до степени “спешите”. Мне к доктору. В очередь. «Дышите, не дышите». Без завтрака на анализ крови. Только кровли у этого города: черепица, плитка или, до сих пор, дранка. То ли память, распорота запахом шпал, то ли лица в стеклах, знакомы по тому, как спозаранку зевают. То ли я тебя уже провожал. Людям не отведено столько, сколько могут прожить трамваи. (15.10.19) |
