– Они живы, – опустила ресницы жрица. – И будут жить.

– Но… как же проклятье Миндовга?

– Ты снимешь его. Уже снимаешь. Тем, что ты здесь… И ты – там. И они – там.

– То есть подожди… – Игорь тряхнул головою. – Ты хочешь сказать, что там, в этом сне – это на самом деле?

– Конечно, – девушка уселась на кошме, скрестив на груди руки. – Пока ты здесь, они будут жить… там… вместе с тобою… который тоже там. Ты искупляешь вину, понимаешь? Ты, который здесь.

– Так я не могу вернуться? Никогда?

– Только во сне. Пойми, ты там уже есть!

– А здесь… – кунигас вздохнул с небывалой доселе грустью. – Здешний я – кто?

– Твоя душа… и кусочек души князя.

Сауле изъяснялась довольно путанно, но суть, главное, Игорь для себя уяснил. И это его, мягко говоря, не порадовало. Оставаться здесь, в теле первобытного литовского князя, на всю оставшуюся жизнь, без малейшей возможности выбраться – это было больно! Утешало лишь одно – таким образом Игорь-Довмонт искупал вину, снимал с близких страшное проклятье Миндовга. Но никоим образом в будущей радости не участвовал, оставаясь в подлом и гнусном средневековье. Навсегда… Навсегда… Навсегда! Жуть…

– Ты все же встретишь ее, – одеваясь, неожиданно утешила Солнышко. – Свою прежнюю любовь, синеглазую деву.

Князь дернулся:

– Ольгу?!

– Не знаю, как уж ее там зовут, – но встретишь, я это вижу, чувствую. Встретишь, узнаешь… и она узнает тебя!

– Но как же…

– Всё, князь. Больше ничего не могу сказать. Больше ничего не вижу.

Засунув за пояс тонкий кинжал с узорчатой изящной рукоятью, юная жрица откинула полог шатра. Светало, и первые лучики солнца уже золотили высокие вершины сосен. Видневшееся невдалеке лесное озеро сияло холодной синью, в низинах серебрился иней. Князь простился с Сауле на развилке – жрица не захотела ехать в Псков, собираясь податься обратно в Жемайтию.

Псковский князь Святослав Ярославич, сын князя Ярослава Тверского (младшего брата Александра Невского) принял беглецов с честью и даже уговорил новгородцев не ходить походом на Псков, чтобы выгнать оттуда Довмонта, печально известного как убийца Миндовга, с коим у Новгорода были прекрасные отношения. Всеми этими милостями беглый нальшанский князь был осыпан вовсе не только потому, что выручил из беды воинов из знатных псковских семейств – хотя и это сыграло свою роль. Главное же – слава Довмонта как великого воина, его дружина – около сотни воинов-литвинов, хорошо вооруженных, опытных в ратных делах и совершенно не боящихся смерти. И еще одно, пришлый князь-литвин не был искушен в русских интригах и не в свои дела не лез.

Для жительства и кормления воины Довмонтовой дружины получили земли близ Пскова, на берегу реки Великой, сам же князь поселился в детинце, или, как говорили псковичи – в кроме, кремле, в отдельных палатах, точнее сказать – хоромах, состоявших из нескольких просторных бревенчатых изб, соединенных крытыми переходами, хозпостроек и обширного, огороженного солидной оградой двора. Хитрый Святослав Игоревич решил использовать Довмонта и его литвинов для борьбы не только с крестоносцами, но и с Новгородом, коему формально подчинялся Псков, унизительно именовавшийся новгородским младшим братом.

Брат Симеон, как оказалось, пользовался в Пскове большим уважением, а также имел влияние на архиепископа. Трое власть предержащих – князь Святослав, Симеон и архиепископ – придерживались твердого мнения о том, что язычникам властвовать во Пскове как-то невместно. Симеон-странник, на правах доброго знакомого, принялся навещать кунигаса и склонять его к крещению, с каждым днем с радостью замечая, что все его проповеди падают на благодатную почву, и уже очень скоро можно будет ожидать самых живительных всходов!

Еще бы! Игорь Ранчис очень хотел креститься, собираясь совсем вытравить языческую сущность Даумантаса и видя в том надежнейшего помощника в лице православия и брата Симеона конкретно. Так что дело сладилось быстро, уже в марте, на Масленицу, Довмонт принял крещение и был наречен именем Тимофей… которое потом использовал весьма редко, но христианином все ж таки стал.

Большая часть дружинников-литвинов тоже крестилась вслед за своим князем, впрочем, некоторые все же упорствовали в язычестве – Довмонт их не неволил, пусть живут, как хотят.

Потирая руки, князь Святослав Ярославич намеревался уже в самое ближайшее время использовать Тимофея-Довмонта против тевтонских рыцарей… или против литовцев, полочан – кто первый сунется! Ну, или напасть самим… так сказать – упредить. Однако в Великий пост никто воевать не хотел, ждали Пасхи; с Пасхой же пришла весна, и все дороги сделались непроезжими, так что волей-неволей приходилось ждать настоящего тепла.

В ожидании этого Довмонт был «брошен» на соблюдение порядка в самом Пскове, ибо обнаглевшие разбойники без всякого стыда терзали путников средь бела даже на главных городских улицах.

В курс дела пришлого князя вводил некий Степан-тиун, коего Игорь нарек про себя «полковником», ибо тиун отличался статью, носил небольшую бородку и усы, чем-то одновременно напоминая последнего русского царя Николая Второго и последнего императора Франции Наполеона Третьего. «Полковник» возглавлял городскую стражу и, надо отдать должное, дело свое знал.

– Летом они в лесах, за Великой, – усевшись на широкую скамью в княжьих хоромах, Степан увлеченно характеризовал «контингент». – Зимой, тако же, в лесах, а вот в распутицу в городе. Что лиходеям в лесах делать, когда дорог нет, да ни один обоз не проедет, ни един человечишко не пройдет?

– А что же порядок на улицах не навели? – прищурился Довмонт. – Неужто не схватить, не прищучить злодеев?

– Мелочь – можно, – Степан спокойно кивнул и пригладил бородку. – Однако же те, что крупнее – таятся. Ну, бог даст, выловим. Да! Главная-то в одной шайке – девка. Про то дознались, возьмем завтра. Ты только людишками помоги, княже. А то не ровен час…

Шайку брали, что называется, без шума и пыли. Еще загодя воины Довмонта заняли отведенные им места, окружив почти по периметру район, примыкавший к Михайловой улице, близ деревянной церкви Святого Михаила Архангела. Невдалеке, за яблоневыми садами, виднелась городская стена, тоже деревянная, потемневшая от времени и вся в прорехах.

Стену эту «полковник»-тиун как-то проигнорировал, как видно, рассчитывая, что лиходеи далеко не убегут. Тем более от воинов-литвинов – плечистых, умелых в бою и – по слухам – не знающих жалости.

Отправив Любарта с тиуном, князь спешился, бросив поводья Гинтарсу, и задумчиво сорвал с ветки темно-красное переспевшее яблоко. Куснул… сладко! Видать, прихватило первыми заморозками – оно и на пользу фрукту пошло.

Отпробовав, Довмонт-Тимофей милостиво кивнул слуге… да давно не слуге уже – другу, в крещении нареченному Иваном, да так к новому имени и не привыкшему. Впрочем, и сам-то кунигас не привык. В Литве его звали Даумантасом, а здесь – Довмонтом, Тимофеем лишь некоторые – в том числе и брат Симеон.

Гинтарс-Иван поправил на голове шапку, да, привязав обоих коней – своего и княжьего – тоже сорвал яблочко… Скривился:

– А это горьковатое что-то!

– И черт с ним, – осклабился князь. – Коней понадежней спрячь. И пошли-ка с тобой к стенке. Хоть и не княжеское дело, все же… поглядим, авось кто и выскочит.

И впрямь, а что еще делать-то? Нынешний октябрьский денек выдался теплым, солнечным и сухим, как нечасто бывает. Многие горожане покинули вои усадьбы да лавки, прогуливались по улицам, чинно раскланиваясь со знакомыми, заглядывали на торжище, приценивались, шутили, смеялись. В самом конце улицы устроили кулачные бои – зрители смотрели на бойцов с небывалым азартом, подбадривали, свистели, бились об заклад…

– Может, и мы глянем? – Гинтарс смущенно склонил голову набок.

– Может, и глянем… Погодь!

Со стороны приземистой корчмы – ее-то как раз и окружили – вдруг донесся залихватский свист. Перепрыгивая через ограду, из питейного заведения вразнобой побежали людишки, кто куда. Кто на Михайловскую, кто – подальше, к одноглавой церквушке Флора и Лавра, там теснились-мялись полуземлянки-избенки, было где спрятаться, облаву пересидеть. Большинство, как заметил князь, именно туда и бросилось… И вот только один…