Снова ветки в лицо… Пригнуться! Вот и знакомая поляна… родник…

– Стой! Кто таков?

Стража! Свои…

– Я… из Ромашкова я! Нас там жгут… Убивают, грабят!

Плотоядно глядя на девушку, Йомантас вдруг прислушался и вздрогнул. Где-то совсем рядом вдруг послышались звуки ревущих двигателей! Миг – и на лесной дорожке у фермы появились рокеры, пятеро пацанов на мопедах… Довольно хулиганистых пацанов!

– О! Девчонка! – притормозив, один из них, лет шестнадцати, похоже, что самый старший, выплюнул окурок. Остальные тоже остановились… Окружили мопедами Ксю, не обращая внимания на Йомантаса, перебросились парой фраз – мат на мате…

– Ух, какая симпотная! – главарь схватил девушка за руку. – Поехали с нами, а? Я знаешь, как целуюсь! А то – распишем групповичок. Тебе понравится!

– Да пошел ты! – резко отпрянула Ксения.

– Ты кого послала, с-сука? – резко вытянув руку, главарь ударил девушку ладонью по щеке, звонко, хлестко и больно…

– Сволочи!

Из синих глаз брызнули слезы…

– А ну, хватай ее, парни… Сейчас здесь и…

Жрец ничего не говорил и почти ничего не делал. Лишь негромко свистнул – из кустов тут же выскочили псы! Злобная рычащая стая…

– Ой-ой, парни!

Хулиганистых рокеров сдуло в момент! Собаки, как по команде, бросились за ускользающей добычей…

Догонят ли? Нет ли?

Йомантас все ж таки сделал несколько снимков. На фоне фермы, в поле, в лесу. Чтоб девушка успокоилась… Даже снял полуголой – в одних только шортиках, правда – спиной. Ксю и впрямь успокоилась и повеселела…

А затем Литовец отвез девчонку на остановку. Прямо к уходящему автобусу поспел.

Жрец просто соблюдал осторожность! Эти парни… собаки ведь не сожрут всех… просто не догонят… Нет! Не в этот раз… Никогда не нужно спешить.

Усевшись в автобус, Ксю вспомнила рокеров недобрым словом:

– Вот ведь козлы!

Козлы-то козлы, да еще какие… Впрочем, девушке было невдомек, что вот эти хулиганистые подростки, действительно, сволочи и козлы, только что спасли ее от смерти… От жуткой и болезненной смерти в лапах языческого жреца!

– А не пора ли и засылать сватов? – выйдя из церкви, вслух промолвил Довмонт. Именно промолвил – как бы для себя, ни к кому конкретно не обращаясь: ни к верному оруженосцу литвину Гинтарсу, с которым вместе еще со времен диких литовских пущ, ни к епископу псковскому и изборскому Финогену, сухонькому седенькому старичку, весьма, впрочем, ехидному и себе на уме, ни к старым друзьям-боярам – Кузьме Косорылу да Митрофану Окуньеву, тем, что за псковские вольности насмерть стояли.

И бояре, и епископ хорошо понимали – не с ними советуется князь, а сам с собой, свою думку думает. Правда, так же хорошо знали – о ком та думка была. О юной красавице Марии, внучке славного воителя Александра Грозны Очи, что разбил свеев на Неве, а тевтонцев – на Чудском озере. Александру Ярославичу – внучка, а князю Дмитрию Переяславскому – другу Довмонта – дочка. Такой вот коленкор.

Будучи в гостях у Дмитрия Александровича, Довмонт впервые увидел Машу… И был поражен в самое сердце – настолько девушка напоминала его возлюбленную (а потом – и жену) Ольгу, из той, страшно далекой и недоступной жизни, там, в будущем!

Сколько ей было тогда, во время той первой встречи? Лет десять, двенадцать, четырнадцать? Густые светло-русые локоны, чистое, слегка вытянутое личико с тонкими нежными чертами… Вылитая Ольга! Лицо, фигурка – все… Даже присловье любимое – одно и то же – чес-слово!

Ну, как вот так-то? Игорь-Довмонт долго не мог поверить… Но ведь так и предсказала когда-то юная куршская жрица Сауле – Солнышко! Сказала тогда, тряхнув медными локонами: ты встретишь еще свою любовь, но не там, а здесь…

Так вот, встретил! И – сколько лет прошло? Уже подросла красавица, уже вошла в женскую силу… Можно и говорить о помолвке! Пора… Не мучить себе видениями долгими зимними вечерами, а заслать сватов, сговориться о свадьбе. Старый друг, князь Дмитрий – Дим-Саныч – явно не будет против…

Маша – красавица и княжна, но и Довмонт давно уже не нищий литовский кунигас Даумантас, неистовый язычник, у которого руки по локоть в крови, а псковский православный князь Тимофей, чья слава гремела от Немецкого моря, Ливонии и Литвы до Новгорода и дальше. Князь…

Псковичи не прогадали, когда-то предложив ему убежище и сделав своим князем!

Довмонт и тогда уже считался великим воином. И пришел не один – с верной дружиной! Для жительства и кормления воины Довмонтовой дружины получили земли близ Пскова, на берегу реки Великой, сам же князь поселился в Детинце, или, как говорили псковичи – в Кроме, Кремле, в отдельных хоромах, состоявших из нескольких просторных бревенчатых изб, соединенных крытыми переходами, и обширного, огороженного солидной оградой двора.

И Довмонт, и его литвины быстро проявили себя в борьбе с крестоносцами, литовцами… и – с Новгородом, коему подчинялся Псков, именуемый новгородским младшим братом. Подчинялся… Ныне – только формально, и все это – благодаря благоверному князю!

Довмонт принял крещение – только имя Христа могло справиться с языческими проявлениями сознания. Только как христианин Игорь смог сохранить свой разум… ставший частью сознания Довмонта. Навсегда. Без всякой надежды на возвращение. Более того, именно это и сняло проклятье Миндовга. Там, в том мире, все остались живы. И Лаума, сестра, и юная красавица Ольга… невеста… а теперь уже – и жена. В том, далеком ныне мире…

Пора искать жену и здесь… Вернее, уже нашел, пора сватать! А что? Ну и пусть Маша моложе лет на пятнадцать – двадцать, что с того? Ведь и сам Довмонт (в крещении – Тимофей) далеко не стар, нет еще и сорока! Да и на вид весьма представителен – высокий блондин с серо-стальным взглядом. Аккуратно подстриженные, но довольно длинные волосы до плеч, холеные усики, небольшая бородка, тоже холеная, на левой щеке – родинка. Красавец, какие обычно нравятся девам, к тому же красавец богатый и облеченный властью… Князь заботился о своем облике – даже в те времена нужен был имидж, по одежке встречали.

Вот и сейчас Довмонт был одет скромно, но богато. Длинная рубаха темно-голубого немецкого сукна, нарядный наборный пояс с мечом, красный княжеский плащ – корзно, застегнутый на левом плече золотой фибулой. Меч был боевой, не парадный – в простых ножнах, с довольно большим перекрестьем и простой рукоятью, украшенной черненым серебром без излишней вычурности, как повелось от рыцарей, вернувшихся из крестовых походов, из Святой Земли, где создавались рыцарско-монашеские ордена, девиз которых – скромность и умеренность во всем – коснулся и оружия.

Сватов, сватов… Тут надо еще хорошенько подумать – кого? Верных друзей бояр не пошлешь – тут кто-то княжеского рода нужен… Кто? Кого сговорить? Полоцкого князя? Или… или, может быть, кого-то в улусе Джучи, у монголов? Хан, император монголов – ныне верховный сюзерен, он дает ярлык, утверждает… За ним сила и власть! Правда, в русских землях сами князья воду мутят, а монголов используют, часто даже втемную. Ах, улус… Будущая Золотая Орда. Когда-то в имперской столице, Сарае, благоволили Александру Ярославичу, и христианин Сартак, сын Бату-хана, был его верным другом… Одни благоволили, другие – ненавидели. И отравили. Но все равно, в улусе еще оставалось много христиан, правда – несторианского толка. Не католики и не православные, своей, особой веры… Тем не менее они признавали Христа!

Эх, был бы жив старый духовник, отец Симеон, можно было бы посоветоваться… а так… Ну, кого? Кого же?

В задумчивости, благоверный князь поднялся по высокому крыльцу в хоромы, прошел в гостевую залу, где всегда вершил дела. А дел было много – и воинских, и судебных… И вполне себе светских.

Кстати, не худо бы написать Маше письмо! Девушка была грамотной, много читала – этакая средневековая умница.

Скинув плащ и отстегнув меч, князь уселся за длинный стол, накрытый изумрудно-зеленой византийской тафтою, и вытащил из лежавшей на столе стопки лист желтоватой бумаги, формата… примерно А4. Недавно завели бумажную мельницу, поставили на Великой, для всякого рода канцелярских нужд. На бересте важным людям писать как-то не очень, а на пергаменте – дорого! Бумага же – хорошо и благородно. Со вкусом!