– Эти – не «середовки», – покачал головой торговец людьми. – Эти, сам видишь, «добры». Значит – по десятке. Всего – сорок. Не сорок тухлых гусиных яиц, мой дорогой друг, а сорок полновесных золотых монет, так-то! И как быстро мы и взяли!

– Так и в Ромашкове бы…

– Не забывай – там боярская дружина!

– Ну, тогда – в Костове.

– А там – уговор!

– Что еще за уговор?

– Много будешь знать, друг мой, скоро состаришься! – жестко рассмеялся Флегонтий. – Ибо сказано в Писании: многия знания – многия печали. Вот так!

– И что, долго это терпеть прикажете? Уж я-то терпеть не стану! Мх-х! – местный олигарх, боярин Гюрята Степанович Собакин, смачно выругался и хотел было сплюнуть, но постеснялся Довмонта, пожалуй, единственного, кого он тут уважал. Ну, не на пол же плевать?

Совет Господина Пскова собрался в специально выстроенных палатах с длинными лавками и столом для председательствующего – посадника, кою должность ныне занимал Михайла Акинфеевич Рожнов. Не то чтоб новгородский выкормыш, как прошлый посадник, Егор Иванович Сырков, одначе человек, к вольностям псковским относящийся скептически. Ну, хоть не открытый враг их, хоть такой… Сырков-то был – так и вообще! А этот… этот умный, а с умным всегда договориться можно.

Князь Довмонт-Тимофей благоволил к умникам и терпеть не мог дураков, даже и верных. Рано или поздно, а верный дурак таких дел натворит, что после и не разберешься, как говорят – с такими друзьями никаких врагов не надо! Умный же – даже враг – это уже наполовину друг, поскольку с умным врагом всегда к какому-то компромиссу прийти можно. С рыцарями же – пришли, договорились! Правда, и в Ордене дураков хватало – фанатиков… Как и везде.

Нынче, впрочем, вече не созывали – решали текущие городские дела, а потому собрались малым составом, советом – «пятьдесят золотых поясов». Знатнейшие из знатных, лучшие из лучших, самые из самых. Про себя Игорь, он же Довмонт, давно обозвал их как Совет Федерации: такие же ушлые, палец в рот не клади! В большинстве своем умные – да, но и дураки тоже имелись, как же без них-то?

А вот боярин Собакин – по виду дурак дураком, павлин чванливый… на самом же деле о-очень даже не глуп, просто свою выгоду во главу угла ставит. Что ж – своя рубашка завсегда ближе к телу, не один он так живет – большинство. Просто это учитывать надо.

Явившись на совет, Собакин сразу начал возмущенно орать и ругаться – была у него такая привычка, да.

– Так я и говорю-у! Что учинили, сволочуги поганые! Костово – деревню мою – сожгли! Девок покрали! Хорошо, воевода у меня рядом с дружиной – в Ромашкове. Без него бы дак еще больше пожгли, всех бы в полон забрали! Ух-х, отомщу! Не погляжу на перемирие! А то поглядите-ка! Новгород, Господин Великий… чтоб ему пусто было! Мир с орденскими немцами заключил… Так что теперь, можно границы не охранять? Ух, я им… Немедленно! И пущай потом квохчут новгородцы…

– Погоди, Гюрята Степаныч, утихомирься, – замахал руками председательствующий на совете господ посадник, Михайла Акинфеевич. – Чего так орешь? Понимаю, ущерб тебе причинили… Так ты с чего взял, что рыцари? Чем докажешь-то?

– А всем! – Собакин был упертый! – Всем, Михайла Акинфеевич, докажу! Вот и воевода мой – вражины, говорит, ушлые попались! Так их и не догнали.

– Гюрята Степаныч! – тут уж вступил в прения и Довмонт, любопытно стало. – Михайла Акинфеевич правильно говорит – нужны доказательства! Какие претензии мы Ордену выставим? На основании чего? Да ты и сам, Гюрята Степаныч, все понимаешь прекрасно… У тебя кто воевода-то? Дормидонт Иович?

– Ну, так да, он, – раздраженно отозвался боярин. – От тебя, княже, обратно ко мне попросился – чего б и не взять? Я ж его знаю! Пусть невеликого ума, зато верен! И предан мне, яко пес.

Довмонт покивал:

– Ну, тебе видней. С этим спорить не буду.

Княжескую службу Дормидонт-воевода откровенно не потянул: ни во что толком не вникал, новому не учился, глоткой брал да положеньем – от того и никакого авторитета у городской стражи не заимел. Не сложилось. И, как считал воевода, не по его вине, а завистники да недруги виноваты! Он-то уж это точно знал.

Ну, что сказать… Коли дурак себя умным считает, так это хуже некуда… Так что расстался с ним князь без особых сожалений. А Собакин, вишь, подобрал… Правда, снова в дальнюю вотчину засунул. Там, верно, таким и место.

– Ты вот на немцев орденских думаешь, – покачав головой, продолжал князь, – а ведь и кроме них в Приграничье много кто шастает, шалит. Те же литовцы, полочане… да шайки без роду, без племени. Сам знаешь – всякого народу полно!

– Ужо, разберусь как-нибудь, – Собакин, брыластый толстяк самого чванливого вида, совершенно по-детски надулся и обиженно засопел.

– Вот именно – как-нибудь! – повысил голос Довмонт. – Дознание своим людям поручить думаешь? Тиуну да воеводе? Так никому ничего не докажешь, даже если что и найдешь.

– Да я и доказывать не буду! – боярин снова вспылил. – Возьму вот дружину и… Все ближние замки к чертям собачьим спалю!

– Спалить-то спалишь, – снова вступил посадник. – А Орден нам – протест. Послов пришлет в Новгород, а то и сразу к нам, потребует розыска да выдачи буяна – тебя! Купцов наших, гостей торговых, пока тебя не выдадим, в поруб посадят. Всю торговлю порушат – сил хватит. И кто будет виноват?

– Да черт-то с ним, с виноватым… Кто-то должен ответить! – не сдержавшись, Собакин хватанул кулаком по столу.

– А вот тут я с Гюрятой Степанычем соглашусь полностью! – с прищуром оглядев собравшихся, неожиданно заявил князь. – Наказать надо обязательно! Но сначала найти – кого. И искать должен я! Мои лично люди. На то я тут и князь.

– Ну… раз ты, княже… Перечить не буду! – Собакин нехотя кивнул, нервно потеребив бороду. – Но и свое дознание проведу! А посейчас… некогда мне, извиняйте.

Уходя, горлопан-боярин все же поклонился совету, но дверью – не удержался – хлопнул.

– Буян у нас Гюрята Степанович, буян, – укоризненно покачал головой Рожнов. – Так и я о нем же пекусь! Аль другое молвите? Коли Новгород выдать прикажет – что заведем?

– Прав-то ты, прав, Михайла Акинфеевич, – княжа во Пскове, Довмонт все больше проявлял себя не только, как воин, но и как истинный дипломат – и это дорогого стоило, уберечь совет от непродуманных решений, – но и боярина понять можно. Обидели его – и обидели сильно. И тут не толок в убытках дело – тут и чести урон! Между прочим – и моей тоже. Как это неведомые разбойные люди сумели на наши земли прийти?

– Так там же сам Гюрята и сторожит! – пригладив светлую, аккуратно расчесанную шевелюру, подал голос осанистый боярин Митрофан Окуньев, как всегда одетый с иголочки – в щегольской немецкий кафтан с золотыми пуговицами. Митрофан был другом Довмонта – вот и не преминул вставить слово. – Тут, княже, вина самого Гюряты, а не твоя и не наша. Он у нас помощи в охране просил? Нет. Помните? Сказал, что и сам все устроит. Устроил… Теперь уж ори, не ори… Прав князь! Дознание проводить надо…

На том и порешили большинством голосов да устроили перерыв на хмельной квас с пирогами. Нынче как раз Митрофан проставлялся – за рождение внука…

– Инда завтра прошу во хоромы мои в гости! Уж там-то как следует посидим.

– Дай бог внуку твоему здоровья!

– Чтоб храбрым да сильным вырос!

– Вырастет! С таким-то дедом…

Улучив момент, князь вышел на крыльцо и подозвал Гинтарса, верного своего оруженосца, товарища из литовских пущ, которому доверял, как себе, и даже того более.

– Вот что, друг, скачи за Собакиным, – приказал по-литовски Довмонт. – От меня передай поклон да пригласи в баню. Сегодня же, вечерком… Потом загляни в Кром, в хоромы, скажи, чтоб начинали топить… Гюрята Степанович добрый пар любит!

Молча кивнув, Гинтарс бросился к лошади…

За Собакиным только такого и можно было посылать – важного, не простого слугу, то боярину – обида. Еще бы! Ведь как есть – олигарх, владелец заводов, газет пароходов… сиречь – многочисленных вотчин, мельниц, рыболовных тоней и всего такого прочего. Да, чванливый, несдержанный, себе на уме, но и в бою труса не празднует, и договориться с ним можно – выгоду свою понимает прекрасно. Вот и сейчас – наверняка понял все. Правда, из-за несдержанности своей дел натворить может. Вот, в баньке и поговорить… Гюрята Степаныч девок младых любит – не худо б и позвать, хоть и грех. Грех, да не такой уж и большой – тем более что Собакин-то уж третий год вдовствует. Да с его-то ключницами никакая жена не нужна!