Гинтарс возвращался домой несколько расстроенный, прикидывая, когда же торговцы вновь посетят Утену или Нальшаны? Успеют до праздника полевых духов или нет? Жаль, если нет, если не будет подарка…

Стоял уже полдень, и солнце пекло с невероятной силой, так, что истекавший потом юноша мечтал лишь об одном – напиться студеной колодезной воды вдоволь да, скинув одежду, с разбега нырнуть в речку.

– Ай, милый-дорогой, не хочешь ли чего холодненького испить?

Гинтарс придержал коня и повернул голову, увидев упиравшуюся руками о плетень женщину с необъятной грудью. Круглое рябое лицо ее напоминало сморщенное яблоко, посреди которого торчала толстая груша – нос. Обычная скандальная тетка-простолюдинка… Однако же… Яркий платок, янтарное ожерелье на толстой шее, белая, украшенная щедрой красно-зеленой вышивкой рубаха. Красные цветы, зеленые листики – между прочим, крашеные нитки немаленьких денег стоят. Не-ет, не из простых тетка… не совсем из простых, уж точно – на поле не жнет, стога не метает, владеет постоялым двором! Пусть небольшим, но все же.

– Заходи, заходи, – кабатчица широко улыбнулась. – У меня под навесом не жарко.

В дальнем углу двора, под устроенным из жердей и рогожки навесом, стоял длинный стол, вдоль которого лежали массивные ошкуренные бревна – скамейки. Вокруг росли кусты красной и черной смородины, рядом виднелись какие-то желтые и розовые цветы – смотрелось все весьма уютненько и красиво.

– Не жарко, говоришь…

– Садись, садись, славный воин. Я тебе живенько попить принесу… не задорого. Ягодный квасок у меня вкусен, прямо с ледника. И конька твоего напоим.

Уговорила! Еще бы. По такой-то жаре да ледяной квасок под тенистым навесом.

– Ладно, тетка. Тащи!

Подбежавший мальчишка-раб проворно подхватил поводья коня, Гинтарс же довольно уселся в тени, вытянув ноги. Кабатчица прибежала быстро да, колыхаясь всем своим необъятным телом, ловко поставила на стол большую деревянную кружку и глиняное блюдо с маленькими ржаными лепешками, политыми соусом из сметаны и шкварок.

– Заедки тебе. Кушай!

– Да пошлют боги тебе удачи…

Поблагодарив, Гинтарс вдруг замер, увидев на мизинце кабатчицы серебряное кольцо. Изящный перстень с плоским дымчато-коричневатым камнем, почему-то показавшийся юноше смутно знакомым, смотрелся на пухлой теткиной руке, как на корове – седло. Видно было, что перстенек и на мизинец-то налез еле-еле… А вот Аушрайте придется в самый раз! Как раз в цвет к глазам.

– Перстенек не продашь? – Гинтарс не привык откладывать дела в долгий ящик, спросил напрямик, сразу. – Я заплачу. Щедро.

– Щедро это как? – кабатчица тоже не очень-то ломалась, не прикидывалась, что перстень сей – единственная память о покойном папеньке.

Не говоря ни слова, юноша высыпал на стол пфенниги. Потом, посмотрев на хозяйку, добавил еще и честно предупредил:

– Больше нету.

– Хм…

Хозяйка задумалась – хотелось бы, конечно, еще, но и эта кучка серебра выглядела довольно внушительно. Перстень явно такого не стоил.

– Хорошо…

Жадность все же взяла свое. Кабатчица ловко сгребла деньги и с большим трудом, отдуваясь и исходя потом, стащила с мизинца кольцо.

– Забирай! А то оно мне жмет вообще-то.

Так вот и сладилось всё. Подарок был – загляденье! Аушрайте должен бы понравиться, должен…

– Что ты там все рассматриваешь? – подняв глаза, Довмонт глянул на вошедшего с кувшином браги парня. – Неужто подарок купил?

– Купил, господин, – поставив кувшин на стол, скромно признался Гинтарс. – Все ваше серебро истратил.

– Молодец, – кунигас потянулся и расслабленно зевнул. Голова заметно побаливала, как и всегда с утра в последнее время. Слишком уж много князь пил. Пил один и в компании – с воеводой и – частенько – с Будивидом-жрецом. Пил хмельной квас, медовуху и брагу, а если случалось доброе рейнское вино – то пил и вино тоже. Так было легче забыть Бируте… и ту девочку… невесту велей.

– Вот! – парнишка с явным удовольствием показал князю перстень…

Кружка упала на стол. Хорошо – уже пустая…

– А ну-ка, ну-ка… Ага! Оттуда у тебя этот перстенек, Гинтарс?

Довмонт не знал, что и думать. Массивный серебряный перстень с плоским камнем он отдал вестнику-мальчишке, тогда, во время той самой несчастливой битвы, отдал в качестве знака, чтоб воевода мог опознать гонца. Старый Сирвид же сказал, что никаких гонцов не было. Получается, что оба – Вилмантас и тот, с цыпками, кому отдано было кольцо – предатели? Да уж, выходит так, сказать нечего. Впрочем, парней могли убить те же рыцари крестоносцы… но как тогда перстень попал к ушлой вдовушке Милдисе?

Да по-всякому мог попасть, если честно. Рыцарь или сам вестник могли кольцо продать, потерять, проиграть в кости, а потом кто-то из купцов просто расплатился с вдовушкой за ночлег.

Хорошо, если так. А если все было совсем по-другому? Если гонцы все же добрались до воеводы, а тот… Нет! Не может быть такого, какой Сирвиду смысл предавать своего князя? Все так… и все же…

Даумантас, как и любой языческий князь, всегда отличался подозрительностью. Если существовала хоть малейшая возможность поверить в то, что среди его приближенных расцвели ядовитые цветы предательства, это нужно было проверить всеми возможными способами и невозможными – тоже. Не спеша, чтоб никто ничего не подозревал. Гинтарсу и поручить это дело! Парень предан, к тому же – недолюбливает воеводу и жреца Будивида. Хотя при чем тут жрец?

Оказалось – очень даже при чем! Правда, не сам криве, а его помощник, угрюмый длиннорукий парень по имени Вашко. Именно он подарил перстень хозяйке постоялого двора. Гинтарс выяснил это быстро, снова заглянув в корчму, разговорил Милдисе. Дебелая кабатчица вовсе и не скрывала имени своего настойчивого ухажера, наоборот: судя по всему, ей очень льстило, что ее любовник не какой-нибудь там простолюдин, а жрец! Пусть пока не главный, но ведь время идет, а Будивид-криве не вечный.

Впрочем, особенно-то погружаться с думы нынче было некогда. Жмудский властитель Тройнат все еще гостил в Утене, и Довмонт, как хлебосольный хозяин и друг, каждый день устраивал пиры и охоты.

Вечерами частенько сиживали втроем-вчетвером. Сам кунигас, Тройнат, жрец Будивид и – иногда – воевода. Довмонт много пил – все пытался забыть погибшую супругу… и нерожденного ею сына. Кунигас почему-то был уверен, что жена родила бы ему именно сына, а не дочь.

– Пей, дружище, пей! – высокий гость все подливал брагу. – Изгони из сердца своего грусть, наполни радостью душу!

– Не могу, – хватанув кружкой об стол, хмуро признался князь. – Пока не могу…

– Все правильно, – жрец Будивид, незаметно подмигнув Тройнату, пододвинул кунигасу кувшин с зельем.

– Вот, испей-ка это, вождь! Клянусь, грусть тебя хоть немного отпустит.

– А что это? – осоловело спросил Довмонт.

Тройнат расхохотался:

– Пей, брате! Пей и ни о чем больше не думай. Клянусь Перкунасом, нынче уж мы повеселимся от души…

Обернувшись к дверям, князь хлопнул в ладоши:

– А ну, музыканты! А ну-ка, танцовщицы!

Четверо парней в крашенных корой дуба туниках, поклонясь, вошли в горницу. Две пастушечьих флейты – лумзделис, козлиный рог – ожрагис, да трофейный воинский барабан, обтянутый тугой кожей.

– Играйте, ага! – хмыкнув, милостиво кивнул жмудин и, обернувшись к Довмонту, добавил: – Это мой подарок тебе, друже.

– Спасибо, брат мой!

Кунигас был, честно говоря, тронут, он уж никак не ожидал, что такой высокий гость вдруг проникнется столь искренним участием к его горю.

– Пей, княже! Пей! – заботливо подсуетился жрец.

Забил барабан, отрывисто и громко, затянули мелодию флейты, гулким эхом ухнул ожрагис – рог.

Под музыку впорхнули в горницу танцовщицы-девы, закружились, забили в бубны. Гибкие тела их, одетые в зеленые платья, извивались все быстрей и быстрей, босые ноги отбивали по полу дробь…