Белобрысый тоже согнулся в поклоне.

– Это Онисим, из Костова, – кивнув на парнишку, пояснил Осетров. – В Кром, к сыскной избе, стража его не пускала… Покуда я не подошел.

– Ну, ну… – тиун внимательно осмотрел Онисима. – И что же тебе от нас надобно?

– Это… Степан Иваныч надобен – тиун, – припомнив, пояснил парнишка. – Або Кирилл Осетров, евонный помочник.

– Ну, так ты обоих нашел! – Степан Иванович рассмеялся. – В избу пошли. Там, что да как, расскажешь.

А паренек-то принес радость! Как и предполагал тиун, Онисима послал Кольша. Да не просто послал, а передал с ним грамотцу…

– От и почитаю! Ты покуда на крылечке постой…

Развернув берестину, тиун быстро прочитал послание. Много, в силу специфики «берестяного письма», там было не написать, лишь главное…

– Кольша подозревает в предательстве доверенных людей боярина Собакина!

– Ну, так, а кого ж еще? – усмехнулся Кирилл. – Именно доверенные-то и предают! Иным никаких секретов не доверяют. Ой! Прошу простить за вольность.

– Ничо. Все верно сказал, – Степан Иваныч почмокал губами и зачем-то понизил голос: – Первый подозреваемый – Анемподист-тиун!

– Ого!

– Второй – еще хлеще… Воевода!

– Дормидонт Иович?!

– Он… Кольша божится, что доказательства тому есть… И еще соберет!

– Та-ак… Интересно, где он сам-то?

– Сейчас и спросим… Ну-ко, парня-то позови…

Войдя, Онисим снова поклонился и низко опустил голову – как видно, стеснялся, робел.

– Так, паря… При каких обстоятельствах ты встречался с Кольшей?

– С кем?

– Ну, как он назвался-то?

– Николай Застенник, – отрок вскинул глаза. – С ним еще дева наша была, Тошка. Умная.

– Ну, так где? Давай, давай, рассказывай… И как встретился и вообще – с чего все началось? Не стесняйся – боятся тут тебе некого! В обиду не дадим.

Онисим рассказал все, а про что и забыл, то сыскные выпытали расспросами. Про то, как напали неведомые люди, про тиуна и немецкую речь, про воеводу…

– А Николай с Тошкой собрались в Ромашково. Я про то слышал…

– В Ромашково, значит… Что-то долгонько…

Вновь выпроводив Онисима на крыльцо, сыскные принялись совещаться.

Опасение того, что Николая, вполне статься, уже нет в живых, высказали оба и так же разом пришли к единому мнению о том, что хватать – «имать» – тиуна Анемподиста сейчас невместно. Доказательства знал только Кольша (на берестине много не распишешь да тайное не доверишь письму), а то, что рассказал юный посланник, требовалось еще проверить, ибо слово смерда против слова рядовича тиуна стоило не так уж и много. Кроме того, действовать в чуждой вотчине без ведома хозяина было как-то не очень достойно и вовсе не по закону. Однако же и оставлять все, как есть, тоже не следовало…

– Надо бы за тиуном тем приглядеть, – высказал общую мысль Кирилл.

Степан Иваныч пригладил бородку, аккуратно подстриженную на западнорусский манер:

– Это опять в Ромашково – новый человек! И что, ты думаешь, будет делать тиун, коли он и есть переветник?

– Затаится… И соглядатаев своих приставит.

– Вот! То-то он и есть.

– Тогда бы… может, кого там найти? Из местных…

– Ну-у… А, пожалуй! – тут же усмехнулся начальник сыскной избы. – И я даже знаю, кто бы нам мог помочь!

– Новая служанка боярина? Ну, та девица, про которую говорил князь… – Осетров схватывал идеи на лету. – Как же ее?

– Ярилка… А как в крещенье – не помню. Из Рогнединых девок… То есть боярыни Серафимы Изваровой… Эта Ярилка как раз нынче там, в Ромашково – где ж ей еще быть? В поход воинский не возьмут – чай, не воевода. – Степан Иваныч плеснул в кружку кваса из стоявшей на подоконнике крынки. Глянул на подчиненного:

– Будешь?

– Ага. Да я сам налью… А воевода Дормидонт, значит, в походе… с боярином своим и князем…

– Уж скоро возвернуться должны! Седмица, другая… Однако ты прав – за тиуном ромашкинским все одно присмотреть надо! Мало ли, натворит чего? Вот что! Сегодня же отправишься в Ромашково!

– Сделаю! – поднялся сыскной.

За что он уважал свое непосредственное начальство, так вот за это – умение быстро принимать решение и нести за него ответственность, не сваливать на других.

– Знаю, что сделаешь. Говори – как?

– Прикинусь офеней… Там их много сейчас… Девицу сыщу, свяжусь… Там уж, на месте, соображу, как… – склонив голову набок, Кирилл искоса посмотрел на начальника. – Ей сказать что?

– Тайное слово, – согласно кивнул тот. – Мы ее для встречи с Кольшей готовили… Ну, чтоб помогла… Слово тайное дали. Даже – слова. Что немногие знали. Запоминай! Самобеглые повозки, железная змея, ад! Запомнил?

– Ага!

– Ну, тогда – удачи. Да поможет тебе Господь!

С этими словами Степан Иваныч перекрестился на висевшую в углу икону Божьей Матери. То же самое сделал и Осетров.

– Парня сюда позови… – тиун вовсе не позабыл про Онисима. – К делу пристроим.

К обеду Довмонт, именуемый нынче как рыцарь де Фюнес, и шевалье Альберт де Шализ из Лотарингии, приговорив кувшинчик принесенного шевалье вина, сделались самими лучшими друзьями. Даже сыграли в кости – Довмонт проиграл и тут же расплатился «тяжелыми» полновесными пфеннигами.

– Ах, Луи, поистине, вы благороднейший человек! – восхищенно признался рыцарь. – Да-да, не то, что эти! Знаете, как они жульничают в кости? Ого-го! А еще – святые братья! Ханжи – вот они кто. Так еще бы! Первый магистр ордена меченосцев, некий Венно фон Рорбах… если я правильно произношу это варварское имя… Так вот он был зарублен топором за то, что жульничал! И зарубил его такой же орденский брат! Нет, вы только подумайте! Зато строят из себя – ого-го! Но, Луи, здесь, в общем-то, неплохо. Скучновато, но можно получить землю с крестьянами – и преизрядно. Ну и серебро… Хоть мы и рыцари, а не всякий сброд – а все ж серебришко не помешает, а?

– Конечно, не помешает мой дорогой де Шализ!

– Зовите меня просто – Альбер! И, умоляю, без этого германского «Т» – Альберт. Ужас!

– Да, – согласно покивал князь. – Это «тэ», пожалуй, уместно лишь на кресте святого Антония!

– И на шлемах кнехтов!

Оба тут же расхохотались. Князь и его новый друг говорили, конечно, на грубом верхненемецком диалекте, принятом в Ордене, отнюдь не по-французски. Собственно, единый французский язык еще только складывался, жители южной Франции (Лангедок) плохо понимали северян (Лангедойль), и лишь немногим лучше обстояли дела между западом и востоком. Да и Франции, по сути-то, еще не было – лишь чересполосица феодальных владений.

– Смотрю, тут у вас весело, дорогой Альбер!

– О, только лишь иногда, я вас уверяю! Но вы еще не видели обеда… Там может быть и веселье. Правда, довольно грубое.

– Посмотрим! Боюсь спросить… А как у вас насчет женщин?

– Ах, Луи! Вы, я вижу, истинный рыцарь! – собеседник шутливо погрозил пальцем. – Женщины здесь, увы, только падшие. Ну, или пленницы… Без всякой куртуазности! К слову, бывают и премиленькие!

– И сейчас есть?

– Так и есть… Аж целых четыре штуки, мой друг! Две бродяжки – грудастые, в самом соку! Да они и сами не против – веселые! На пиру увидишь… И две русские девицы… Только не спрашивай, как они у нас очутились! Пока… Одна совсем еще юна, ее отец Арнольд пользует, только вовсе не любовно… И еще одна – та постарше, красавица, шарман, но… дикая, словно рысь! Брату Цвеллеру едва не выцарапала глаза, брату Францу прокусила руку!

– Ого!

– Говорю же!

– Неужто, так дика? Я, мой дорогой Альбер, заинтересован! Люблю вот таких… горячих… Можно ли ее… как-нибудь…

– Все можно! – приложив палец к губам, рыцарь понизил голос. – Но! Я вам этого не говорил…

– Дай уж на «ты», Альбер! Мы же друзья?

– Друзья! А с девкой… с девкой я что-нибудь да придумаю, да… Хотя, признаюсь честно, в ближайшие дни вряд ли выйдет.

– Почему же, друг мой? – поднял глаза князь.

– Видишь ли, Луи… Все наши запасы вина и браги уже подходят к концу… А пополнить их пока что не представляется возможным – брат Готлиб, наш каштелян, прижимист, как черт! И очень любит считать не свои деньги.