У колонки уже толпился народ – человек пять местных бабуль и женщин. Стояли, судачили…

– Здрасьте!

– Ой, что с губой-то, Вер?

– Оса укусила, баб Маш.

– Оса? Ой! Это надо бы холодное приложить… Слышь, Вер… Ты тут лахудру с зеленой челкой, по случаю, не видала?

С зеленой челкой… С зеленой…

– Линдой себя зовет… Так-то она Кира…

– Не, баб Маш, не видала. А что?

– Так ведь ушла, не попрощавшись и рюкзак свой оставила! – баба Маша, невысокого росточка старушка в зеленом цветастом платке и сарафане, развела руками. – А там этот… ну плоский такой компьютер…

– Ноутбук…

– Во-во, он самый. Дорогой, верно… Танка, внучка-то, говорит, что Линда эта без рюкзака ни за что не ушла бы. Верно, у кого-то… как это они говорят-то? Тусуется! Одно слово – лахудра! Так я вот думаю… вдруг да не придет? Тогда с этим нотбуком – что?

– К участковому! – набрав воды в пластиковое ведерко, решительно заявила другая соседка – тетя Катя.

– Не, Кать. К участковому-то – рано, – покачала головой третья. – Я так думаю – надо денька три подождать. Объявится еще, баба Маша, твоя лахудра. Никуда не денется!

Лахудра… Девчонка с зеленой челкой.

Набрав баклажку, Вера медленно шла по тенистой улочке и думала. Наверное, Йомантас должен бы знать, где эту лахудру искать. Он же ее, верно, фотографировал… А может, и нет, не успел еще. Глянуть бы на фотоаппарате… Он же его сегодня не взял.

Любопытная девушка так и сделала: придя домой, достала из сумки камеру, включила на просмотр… К ее удивлению, фотографий там оказалось не так уж и много, всего-то десятка полтора. И всего одна «модель» – худенькая девчонка с зеленой челкой и затейливыми татуировками по всему телу… Какая-то змея, что ли… нет, цветок, стебель… Ишь, прям с живота на спинку… А худющая-то – ребра торчат! И груди почти нет – прыщики… Но бесстыдница, да – ишь, как изогнулась. Вот – в серой кофточке с капюшоном, худи… Вот сняла уже – полуголая… авто и вообще… Взгляд такой, наглый, презрительный… Ну, точно – лахудра! Где это, интересно? Похоже, на старой ферме… Ну да – вон и стены, и кирпичи… столб… Ага, уже привязана! Вот зачем веревки – для антуража… Тут – голая по пояс… Снова грудь прыщиками… татуировка вокруг пупка… расстегнутые джинсы… И – крупным планом – лицо… А выражение… вовсе не наглое… Скорее, испуганное… И в глазах-то – страх! Ну, точно… Верно, литовец почему-то разозлился на нее, ударил, избил… Он может! И девчонка, верно, теперь где-то прячется, боится даже к подружке зайти за ноутбуком… Или – стыдно. Может, под глазом бланш?

Ноги, словно сами собой, принесли Веру к старой ферме. Вон она уже, за деревьями, рядом… Только…

Только вдруг, откуда ни возьмись, возникли на пути псы! Целая стая. Опасные, агрессивные зверюги, завидев девушку, зарычали, залаяли…

Вера поспешила поскорее уйти – слава богу, собаки за ней не погнались. Глухо рычали, грызли что-то… но не гнались.

С опаскою оглянувшись, Вера увидела что-то застрявшее в кустах, какую-то серую тряпку… Остановилась, подошла… глянула… Худи! Та самая серая кофточка с капюшоном, что была на той девушке, Линде. Грязная, рваная, в каких-то подозрительных бурых пятнах… Что это? Неужели – кровь?

Сыскной тиун Степан Иваныч подготовил все, как надо. В условленный час, ближе к ночи, люди его собрались на Застенье, у самой окраины, укрывшись в тени яблонь и лип.

– Там двое стражей, – завидев подошедшего тиуна, негромко доложил Кирилл Осетров. – У самого амбара прохаживаются – стерегут хозяйское добро.

Степан Иваныч вскинул глаза:

– Так, может, и в самом деле – там добро, а не люди?

– Нет, – покачал головой Кирилл. – Кому же тогда еду носят? На рынке берут пироги… ну, к концу дня уже, подешевке… И носят!

– Ладно. Пожалуй, пора…

Солнце село уже, небо на западе пылало пожаром, в пыльном синеющем небе робко повисла белесая луна и первые звезды. Тихо было кругом – отзвонили, оттрезвонили колокола, пастухи пригнали стадо. Лишь неподалеку, в кустах запел-засвистел соловей, а за чьим-то забором забрехал, громыхая цепью, пес. Лай подхватили и другие собаки – понеслось по всему Застенью…

И правда было пора…

Часовых сняли сразу – бесшумно и быстро. Просто накинули сзади удавки, придушили слегка, чтоб не насмерть, и тут же бросились к амбару, сбили замок, отодвинули тяжелый засовец…

Клацнув огнивом, Кирилл Осетров лично зажег факел…

Ну, точно – люди! Отроки и отроковицы… Смотрят испуганно, в рванине все, многие – избиты…

– Берите нынче меня! – вышла из темноты статная девушка с налитой грудью. Бледное осунувшееся лицо, по плечам – спутанные светло-русые волосы… Красавица! Однако измождена, и видно, что избита…

– Меня берите! – девчонка рванула рубаху, без стеснения обнажив грудь. – Вон я какая! Вам хорошо будет, сладко… Не то что с малыми… Их не трогайте, нет… И бить никого не надобно! Все, как скажете сделаю… даже лучше…

– Цыц, дева! – властно охладил ее тиун. – Реготовские кто есть?

Узники переглянулись.

– Да мы все тут реготовские… Почти, – девчонка запахнула грудь. – Будто не ведаете? Ну? Так ведите уж!

– А их тут не связывали, – Осетров поднял повыше факел. – И что, бежать не пытались?

– Пытались… – негромко отозвались из толпы. – Зденька вон, пыталась… Поймали – избили. Едва жива…

– Ничего, – вдруг улыбнулся старшой. – Вылечим… Ну, пошли, чего встали-то? А ты… как тебя?

– Граня…

– Ты больше, Граня, не заголяйся. Не надо… Кирилл, выводи всех… Как там, снаружи?

– Спокойно все. Чужих нет… Так, девы, выходим… Только – тсс! Тихо всем…

– Куда нас? – угрюмо спросила Граня. – В Сарай или в Кафу?

– В Реготово! – обернувшись, успокоил Кирилл. – А то без вас там сенокосы стоят, что не дело! Кто Господину Пскову будет подати платить? Выходим, выходим…

– В Реготово, говоришь? – подскочила к Осетрову худенькая девчонка с изможденным лицом. – Что же, выходит, домой?

– Домой, домой, экие вы непонятливые! – уже на улице обернулся, повысив голос, старшой. – Язм есьм Степан Иваныч, княжий сыскной тиун, а это все – мои вои! Те шпыни, что вас украли, будут схвачены и наказаны. Вы же – вернетесь домой. Все!

– Так вы не… Родненькие…

Слезы хлынули из девичьих глаз. Сразу две – Гранька и Зденька – бросились Кириллу на шею – целовали, плакали…

– Родненькие… Неужто – домой?

– Ну-ну, не ревите, – Осетров успокаивающе гладил девчонок по плечам. – Не ревите, говорю!

Успокаивал. Однако от поцелуев не уворачивался, хоть дома и жена…

С докладом явились тут же – как и приказывал князь, именно для того тут и поставленный: покой псковских жителей оборонять, жизнь их и все нажитое!

– Ну? – выйдя в горницу, Довмонт запахнул плащ – красивый, темно-голубой, златом расшитый.

– Вот, княже, девы! – поклонившись, указал тиун. – Как ты приказывал – все здесь до одной.

– Реготовские?

– Реготовские.

Князь улыбнулся:

– Ну, будьте здравы!

– Князюшко… Неужто и вправду тако?

С ревом повалившись на пол, девчонки исподволь разглядывали князя… Да щурили глаза – словно сиянье волшебное от того исходило. Весь из себя представительный, красивый, важный. Взгляд добрый, но глаза – жесткие, серо-стальные. Длинные светлые волосы до плеч, холеные усики, небольшая бородка, родинка на левой щеке – красавец! Под плащом – длинная верхняя рубаха немецкого сукна, да нарядный наборный пояс. Довмонт! Тимофей! Князь Псковский, чья слава гремела давно от Немецкого моря, Ливонии и Литвы до Новгорода и куда дальше!

– А ну, встаньте, девы! Да перестаньте наконец реветь. Я понимаю, что от радости… Гинтарс! Дев накормить да в баню… Потом – за стол. Назавтра каждой дать серебрях на дорогу и сопроводить домой, в Реготово. Хотите домой, девчонки?

– Княже…

– Говорю ж, не ревите уже! И не благодарите, не надо. Вас спасать – служба моя такая…