* * *
Банька выдалась славная. И девки боярину понравились. Очень. Особенно – светленькая, кареглазая Яра – Ярилка. Ну и темненькая, Зара, тоже ничего. Правда, обе тощеваты, голенасты… Зато много чего умеют! Особливо, если вдвоем… И где только научились такому сраму? Гюрята Степанович аж в краску впал… Правда, сии утехи – это уже без князя были…
А после баньки сели за стол. Уже, ясно, без девок – еще не хватало, челядь-рабынь за хозяйский стол пускать!
И тем не менее…
– Хороши девки! – намахнув кружку браги, честно признался боярин. Брыластый, раскрасневшийся после бани, с потным лицом и мокрою бородою, Гюрята Степанович пользовался княжьим гостеприимством вовсю. Попробовал уже и мальвазицы, и медку… А вот и пироги, и каши, и ушица… Еще и кисель белый, овсяный, с конопляным маслицем, и кисель красный, из прошлогодних сушеных ягод – гость только успевал наворачивать. Довмонт же лишь прятал улыбку, знал – любит кисель боярин. Наверное, еще пуще, чем девок.
– Ты, Гюрята Степаныч, тиуну своему да воеводе посланьице отпиши, – продолжал начатый разговор князь, – чтоб человечка моего, как надо, приняли и в дознании его во всем помогали.
– Отпишу, отпишу, – гость, отдуваясь, покивал… и, хитро прищурясь, вновь спросил про девок. Точнее – про Ярилку, светленькую.
– Ты мне кареглазую-то не продашь, княже? Я б за нее, сколь скажешь, дал бы! Больно уж хороша! И где только выучилась… такому…
– Из Сарая сбежала… – хмыкнул Довмонт. – А там, знаешь – город огромный, всякому сраму научат. А продать я тебе, увы, не смогу! Потому как она не моя раба!
– А-а-а…
– Не моя, но одной доброй моей знакомой вдовы…
– Уж, не разбойницы ли Рогнеды? – Собакин тихонько захихикал и затряс бородою. – Помню, помню… уж-о-о…
– Не разбойницы, а достойнейшей госпожи, боярыни Серафимы Изваровой, – жестко перебил князь. – И ты, Гюрята Степанович, коли со мной поссориться не хочешь, запомни то накрепко!
– Да я… я это… это в шутку же! – Собакин испуганно замахал руками. – Пойми ж, обидеть никого не хотел! А Рогне… Серафиму-вдову я очень даже уважаю! Очень. Уж не гневайся, коли чего не так сболтнул. Сам знаешь, княже, язык мой – враг мой. Что думаю, то и говорю Уж такой я человек!
– А-а-а! – нарочито гневно воскликнул хозяин. – Так вот ты как о почтенной женщине думаешь?!
– Да говорю ж, князь, пошутил я! Боле не стану…
– Так и я шучу, – успокоясь, князь лично разлил по чаркам стоялый медок. – Ну, разбойница… бывшая… быв-ша-я! И что с того? Мы с тобой вон, тоже в молодости много чего творили…
– Вот уж – да!
– А госпожа Серафима нынче тоже ко мне в гости звана! – припомнил Довмонт, словно бы невзначай.
– Придет – вот сам у нее про девку и спросишь.
– Ага… – подумав, Собакин пригладил бороду. – Спрошу… И серебришка отвалю с избытком!
– Не со мной торгуйся – с ней…
Почтенная вдова, боярыня Серафима Изварова (бывшая разбойница Рогнеда), пожаловала уже вскоре. Вошла, не чинясь, поклонилась хозяину и гостю…
– Проходи, проходи, Рогнеда! Садись… Тут вот ушица осетровая – похлебай, тут пироги с визигой, тут мальвазеица, как ты любишь…
Довмонт лично принялся потчевать гостью. Так вот, запросто, могли приходить только вдовы, полноправные владелицы вотчин и прочих угодий. Все же остальные, как жены – приходили с мужьями, дочери – с отцами… Так вот. Даже здесь – во Пскове да в Новгороде, всегда отличавшихся особыми вольностями. Про другие же русские земли нечего было и говорить… Там ни девок, ни женщин на пиры не звали! Непорядок это. Срам!
– Здрав буди, славная госпожа Серафима… – подняв чарку, хитрый Гюрята начал издалека. – Хочу за здравие твое выпить и…
– Хочешь – выпей! – благосклонно кивнув, гостья вдруг ожгла Собакина взглядом. – А людишки твои понапрасну возле Гнилого болота ошиваются! Места там плохие, гиблые… Гляди, сгинут… пропадут.
– Да они, верно, руду промышляют…
– В моем-то болоте? Ну тогда точно сгинут… Ага-а… И не говори потом, Гюрята Степанович, что я тебя не предупреждала!
– Так, милая… Руда-то… У тебя ж ни рудознатцев, ни кузнецов добрых нет!
– Нет, так будут!
Довмонт уж хотел было стукнуть кулаком по столу – как бы тут до драки не дошло!
Однако стучать не потребовалось… Гости как-то сами к консенсусу пришли.
– А ты, Рогнедушка, может, с моими-то кузнецами… Они б и кузню поставили… Уклад бы ковали, крицы… Вместе б с тобой и володели! А все доходы – пополам.
– Хм… пополам… – Рогнеда задумалась. – Кузню, говоришь, на паях поставить? Что ж, может быть, я б и не против, только имей в виду – серебришко я считать умею! И управление… чей будет тиун?
– Ну-у… пусть твой будет тиун…
– На том и порешили!
Заключив взаимовыгодную сделку в присутствии самого князя, тут же ее и обмыли. После чего Собакин спросил про девчонку…
– Кареглазая, говоришь, по нраву пришлась? – усмехнулась Рогнеда. – Ярилка… Продать? Знаешь, боярин, я ведь свою челядь не неволю. Сам с ней поговори, коль незазорно… Может, и сговоришься – смотря что предложишь. Ну и я свою долю буду иметь…
– Ну, это само собою!
– Тогда сговоришься… Только имей в виду – девка она ушлая.
– Уж это-то я заме-етил…
– Э, Гюрята Степаныч! – вдруг вспомнил князь. – Пока не опьянел, послание давай, пиши… Эй! Слуги! Чернила сюда и бумагу! Нашу, хорошую…
* * *
– Стало быть, не всех перебили, пожгли? – уточнил тиун Николай Застенец. Не чей-то там тиун, а посланник самого Господина Пскова!
Важный сделался Кольша, рубаха с вышивкой, кафтанец знатный, юфтевые сапоги! На поясе, кроме ножа, еще и писало, да в калите – запас аккуратно нарезанной и пропаренной бересты – для записей. На бересте много не напишешь, мыслию по древу не растечешься – только по существу, только по делу.
– Итак, вот… – вытащив чистую бересточку, посланец взял в руку писало и с нарочитым подозрением уставился на местного, костовского, старосту Еремея, рыжебородого мужика в длинной посконной рубахе и кожаных постолах. Как раз в еремеевской избе Николай ныне и обретался, прям вот с полудня, как пришел, вернее, прискакал на казенной каурой кобылке. Ну, а где же, когда сам батюшка-боярин Гюрята Степанович грозное послание с гонцом прислал – поспособствовать!
Вот староста Еремей и способствовал…
– Ершовых пожгли, Никаноровых… Шустовых… Еще – Окуневых…
– Богатые семьи? – записав, уточнил Николай.
Староста махнул рукой:
– Да какое там! Наоборот – голь-шмоль.
– Что, все сразу?
– Так да. У нас, в Костове, чай, и побогаче дворы найдутся – так тех не тронули.
– Почему? – посланник резко вскинул глаза.
– Ну-у, не знаю… – растерявшись, Еремей явно не знал, что сказать – в чем честно и признался.
И в самом деле, почему? Вопрос требовал ясности – Кольша (бывший Шмыгай Нос) в сыскной избе далеко не первый год обретался и прекрасно понимал – в дознании мелочей не бывает! Особенно таких вот – необъяснимых. Все должно иметь объяснение.
– Может, не успели просто… – почесав нос, задумчиво протянул Еремей. – Из Ромашкова воевода Дормидонт с дружиной как раз явился, спугнул супостатов…
– Спугнул? То есть схватки никакой не было?
– Так и не было. Говорю же – спугнул… А еще, – вдруг вспомнил староста, – зажиточные-то дворы – они покрепче будут. Там и ограда справная, и ворота дубовые. Может, торопились да связываться не захотели?
– Хм… может, и так…
Все нужно было проверять, чем новоявленный тиун и занялся. Начал с простого – прошелся по деревне, заглядывая во все углы, да осмотрел пепелища. Местные знали уже про посланца, любопытничали, посматривали издали, но близко не подходили – боялись.
Пепелища – остатки сожженных изб – располагались вовсе не кучно, а в разных концах деревни. Меж проплешинами гари виднелись вполне себе целые дворы с избами, овинами, пилевнями и всем прочим. Даже заборы не обгорели! Ну, да – строились вольготно, и расстояние между дворами было довольно-таки большое. Проплешины же выпалывались, пропахивались даже! Даже вон свежая вспашка… Умно! Ничего не скажешь – умно. Интересно, это кто ж приказал? Староста?
