Князь все глядел деве вослед, пронзая взглядом предвечернюю зимнюю хмурость. Обернется… нет ли? Обернулась. Помахала рукой. И скрылась за деревьями, в зарослях ольхи и осины.

– Уехала, – поглядев на подошедшего боярина, вздохнул Довмонт.

Козьма Косорыл, хмыкнув, пристально посмотрел на князя:

– Гляжу, ты что-то не очень рад этому.

– Отчего же не рад? Просто хотелось бы, чтоб эта дева пробыла со мною подольше.

– Она и впрямь ведьма? Аль врут немцы?

– Пожалуй, ведьма. Но немцы, конечно, врут.

Светлые глаза князя затуманились, в сознании вдруг четко представилась та, о которой только что говорила юная жрица.

«Ты встретишь ее. Обязательно встретишь. Просто время еще не пришло».

На двор корчмы вдруг вывалили скоморохи, принялись кувыркаться, ходить на руках – как видно, репетировали, тренировались. Любопытные быстро сбежались посмотреть. Много народу набралось, почитай, почти все посольство, да еще какие-то странники, приказчики, купцы…

Особенно ловко кувыркался тощий поджарый малый. Настоящий паркур устраивал: разбегался, высоко подпрыгивал, кувыркался в воздухе, ловко приземляясь на ноги… или спиною в сугроб.

– А ну, давай, давай, паря! – со всех сторон подбадривали скомороха зрители. – Ишшо раз тако прыгнешь – куну дам!

– Лучше – пфенниг немецкий, – обернувшись, парень подмигнул собравшимся и, задорно тряхнув светлыми кудрями, сделал с разбега двойное сальто.

– От дает! – качали головами купцы.

Тут же с любопытством подвизались и странники, судя по длинным черным рясам и бородам – монахи. Глянув на них, как и вообще на все это веселье, Финоген-епископ нахмурился и, плюнув, ушел обратно в корчму. Скоморошьи игрища церковь не жаловала, обзывая все действо «глумами и кощюнами», однако Финоген не стал прогонять мимов, стар был, опытен, видел хорошо – и дружине, и боярам, и самому князю сия забава нравится. Так что – пущай. Потом грех сей отмолят.

Чтоб лучше видеть, кто-то из паломников откинул капюшоны. Не у всех там оказались седые космы, вовсе не у всех. Нашлись среди странников и молодые люди… Вот один из таких тряхнул волосищами, обернулся на чей-то зов…

Князь вздрогнул, не поверив своим глазам! Присмотрелся повнимательнее… Узнал монаха, узнал!.. Знакомое неприятное лицо, мосластое и вытянутое, как у лошади. Темные волосы, прикрытые сальными прядями оттопыренные лопухи-уши. Тот самый парень на коричневой «ауди»-селедке! С кого все началось… Йомантас, жрец!

Ну, точно он! Все всяких сомнений. И лицо, и фигура, и наглый пронзительный взгляд… И улыбка, надо сказать, весьма обаятельная…

– Монахов видишь? – Довмонт скосил глаза на Козьму.

Кивнув, боярин сразу же насторожился:

– Ну?

– Имать их надобно, – жестко приказал князь. – Всех четверых. Особенно – вон того мосластого.

– Имать? – Козьма Косорыл любил все уточнять, даже прямой приказ защитника Пскова.

– Имать, – подтвердил Довмонт-Игорь. – Жестко, незаметно и быстро.

– Сделаю.

Приложив правую руку к сердцу, боярин подозвал воинов…

Четверых схваченных монахов допросили уже на псковской земле, устроив ночевку. Допрашивал лично князь, как ему и положено по статусу – вел дознание. Уже поднабравшись опыта в этом деле, Довмонт не стал говорить с подозрительным типом вот так, сразу, нахрапом. Сперва допросил «монахов». Причем в присутствии епископа, смиренно попросив старца Финогена задать задержанным несколько простеньких богословских вопросов. Кивнув, хитрый епископ тут же поинтересовался единосущностью Троицы и филиокве – исходит ли Святой Дух только от Бога-отца или еще и от Бога-сына тоже?

Задержанные в ответ не сказали ни слова. Троих старших «монахов» допрашивали по очереди, к «Йомантасу» же Довмонт еще и не приступал, оставил «на сладкое».

– Не монаси они, – твердо заявил отец Финоген. – Нет, не монаси.

Кто бы сомневался…

Не добившись от странников ни слова «по добру», князь, однако же, не спешил приступать к пыткам. Если это упертые язычники литовцы, так любое воздействие бесполезно в принципе. Смерти язычники не боятся, наоборот, считают ее высшей доблестью, к слову, и самоубийство чтут так же.

– Давайте молодого, – наконец, приказал Довмонт. – Этих же покуда связать – и в возок. Во Пскове бросим в поруб… а там поглядим.

Допрос князь вел на неширокой опушке невдалеке от главного тракта – на Изборск и Псков. Место было открытое, ветра дули, да и снега нападало маловато, так что видна была, торчала тут и там жесткая желтая стерня, за которой унылой стеною вставал лес.

Парня привели под руки, притащили, бросили на колени в снег.

Довмонт ласково улыбнулся и произнес по-литовски:

– Ну, здравствуй, Йомантас. Лабас ритас!

Парень вздрогнул, затравленно посмотрев на князя. Вздрогнул и что называется – «поплыл», явно не отличаясь стойкостью своих старших товарищей.

– Откуда вы знаете мое имя, господин?

– Ну, хватит притворяться, парень, – нахмурился Игорь. – Давай рассказывай, как очутился здесь?

– А, вот вы о чем… Дак как… – Йомантас пожал плечами. – В Плесков вот решил податься… на зиму. Подзаработать, я ведь каменщик.

– Каменщик? – насмешливо хмыкнул князь. – А я-то думал – монах.

– Ах, вы про рясу? Ряса – их. Ну, моих спутников… Эти добрые люди дали, а я… а моя одежда… ее почти всю отобрали разбойники, и вот…

Да уж – вот вам и «поплыл». Задержанный явно валял дурака, не собираясь признаваться ни в чем.

Игорь закусил губу и недобро прищурился: не хочешь говорить? Ну, это мы еще посмотрим…

– Хватит болтать попусту. Ты, может быть, не узнал меня, парень? Так я не гордый, отойду, повернусь к солнышку… Так лучше видно?

Издевательски хмыкнув, Довмонт встал лицом к солнцу, только что выглянувшему из-за плотных серовато-белых облаков. Постоял немного, прикрыв глаза, потом вновь подошел к парню и устало сказал:

– Ты ведь язычник, Йомантас, я знаю. Мало того – языческий жрец. Криве!

– Кунигас! – это слово, казалось, вырвалось наружу помимо воли жреца. Тот просто не сдержался, узнав князя.

Без бороды и усов, верно, сделать это было непросто. Тем более Йомантас видел Игоря уже довольно давно.

– Помнишь Ольгу, Утену, языческий праздник? Как ты заманил нас… Как твой дружок, чертов жрец…

Заходясь гневом, кунигас вытащил меч… Еще немного, и он срубил бы поганую голову молодого жреца одним ударом. Срубил бы, если б не отец Финоген.

Епископ вовремя подхватил Довмонта под локоть:

– Не спеши, княже. Успеешь еще убить.

И в самом деле – особенно-то спешить некуда.

– Благодарствую, отче…

Сунув в ножны добрый, новгородской работы, меч, князь окинул Йомантаса взглядом и спокойно продолжал разговор:

– Кто ты – я уже сказал. И все твои спутники – тоже язычники. Явились вы за моей душой. Ах, Войшелк, Войшелк… все не можешь никак успокоиться. Плохой ты христианин, Войшелк…

Покачав головой, князь обернулся к воинам и махнул рукой:

– Оставьте нас.

Потом перевел взгляд на епископа:

– Отче! Я хочу поговорить с ним наедине.

Понятливый старец ничего не сказал, лишь, уходя, осенил Довмонта-Тимофея крестным знамением.

Князь снова вытащил меч… Йомантас насмешливо улыбнулся и поднял голову к солнцу. Нет, смерти язычники не боятся, смертью язычников не напугать.

Подойдя к стоявшему на коленях жрецу сзади, Довмонт острием меча перерубил стягивающие руки задержанного путы:

– Вставай. Поднимайся же, ну!

Парень поднялся, пошатываясь. Вытянутое лицо его казалось бледным, в глазах бегали желтые солнечные зайчики.

– Ну, узнай же меня! – вскричал, взмолился Игорь. – Я же не только князь, кунигас… ты знаешь! Помнишь Вильнюс, Каунас, Утену… Как ты за нами следил. За мной и Ольгой. Как вышел на меня в социальных сетях, как заманил на жертвенник? Что молчишь? Не помнишь? А я вот помню, да. И не забыл твое имя.