Как хорошо, подумал он, глядя на траву, сминающуюся под ногами, но, подойдя к берегу и подняв глаза, похолодел от ужаса. Открыл рот, чтобы крикнуть, но в горле вдруг пересохло, и он не смог произнести ни слова.

Озеро исчезло.

Там, где простиралась водная гладь, теперь лежали лишь камни и грязь. Дна не было видно.

А под ними что-то шевелилось. Вдруг в глубинах бывшего озера, в грязной жиже, послышался звук какого-то бульканья, заполнивший долину, и раздался громкий хлопок.

– Але? – крикнул Пьетро, чувствуя, что невидимая безжалостная сила настойчиво тащит его к берегу, как беспомощную куклу. Шум становился все громче, все оглушительнее.

Пьетро открыл рот, но из-за сотрясавшего горы рева не услышал собственных криков ужаса.

Он стоял на берегу высохшего озера и не мог закрыть глаза.

Словно век больше не было.

Запах, невероятно сильный, ударил в нос так, что едва не сбил с ног.

Запах ископаемых, веками мокнущих в воде древнего озера.

Но откуда этот рев?

Как будто тысячи живых существ бьются в предсмертной агонии.

Рыбы.

Форель, лососи и многие, многие другие, которых невозможно описать словами. Древние существа, появившиеся, когда человечества еще не существовало.

Несметное количество. Задыхаясь и обливая друг друга рвотой, извиваясь чешуйчатыми телами, они бились в грязи и умирали. С хлюпаньем судорожно раздувались жабры, плавники и хвосты мелькали в панталассе разложения, превращающего бывшее озеро в болото, а тусклые, зеленоватые глаза обреченно смотрели на Пьетро, словно спрашивая, за что они так страдают?

Пьетро зажал уши руками.

Сделал шаг назад, почувствовал, как перехватило горло, и бросился к палатке.

Которой больше не было. Как не было ни Алессио, ни рюкзаков, ни гор.

Горы превратились в трилобитов.

Огромных каменных трилобитов, с грохотом рухнувших на Пьетро, на мир, на Вселенную.

Рассветные лучи и боль в лодыжке разбудили его резко, как пощечина.

Они просачивались сквозь синтетическую ткань палатки, в которой стало тесно и сыро, как в склепе из полиэстера и пластика.

Он по привычке позвал друга. Но никто не ответил. Пьетро сел, удивляясь, насколько здесь холодно. Об Алессио напоминали только разложенный спальный мешок да фонарик, валявшийся в углу.

Наверное, давно проснулся, решил Пьетро и вылез из палатки. Пахло ржавчиной. Дымка, волнами спускающаяся с горных вершин, покрывала долину серым саваном.

Справляя малую нужду, Пьетро оглядывался по сторонам, всматриваясь в серую гармонию камней. Как вдруг у самого берега различил силуэт. Он быстро перебрал в голове события вчерашнего дня, спрашивая себя – кто бы это мог быть, – но потом узнал флуоресцентные узоры на куртке друга и успокоился. Поднял с земли палку и, опираясь на импровизированный костыль, чтобы поберечь лодыжку, побрел к Алессио.

– Але, что ты делаешь?

Друг сидел на берегу озера спиной к Пьетро, натянув на голову капюшон. Со спиннингом в руке. А в ответ только промолчал.

– Тебе что, вчера мало было? – неуверенным голосом спросил Пьетро, не очень хорошо понимая, как себя вести. – Хватит, а, давай не будем. Соберем вещи и пойдем домой. Может, пообедаем в «Три ступеньки»?

Тишина.

– Эй, да что с тобой?

Прихрамывая, Пьетро подошел к другу. Отсюда озеро казалось маслянистой доской.

Так и не дождавшись ответа, он тронул Алессио за рукав, и тот медленно-медленно повернулся; удочка упала на землю.

Что стало с рукой? – изумился Пьетро, – той, которой Алессио прикасался к трилобиту?

Кожа словно высохла, омертвела и частично покрылась коркой. Рука безжизненно болталась в закатанном рукаве, а пальцы превратились в лапу таинственного доисторического зверя.

Пьетро поднял взгляд на лицо Алессио и почувствовал, как у него закружилась голова.

Лицо, в котором за долгие годы дружбы он изучил каждую черточку, бороздила густая сеть морщин. Вместо копны черных кудрей на лоб свисали седые пряди, а под ними чернели впавшие, подернутые пеленой катаракты глаза, напоминающие пустые глазницы черепа. На высохшем лице выделялись туго обтянутые кожей скулы, а сухую, как желтоватый пергамент, кожу щек покрывали старческие пятна. Так часто смеющийся рот теперь казался трещиной с пурпурными краями, из которой торчали слишком большие зубы. «Здоровая» рука, все еще вцепившаяся в удочку, стала совершенно худой – одни сухожилия и дряблая кожа, болтавшаяся на кости, как слишком свободная перчатка…

Казалось, за одну ночь Алессио постарел лет на пятьдесят.

Пьетро зажмурился и тряхнул головой, пытаясь отогнать прочь ужасное видение.

Черт бы побрал этот наркотик, продолжавший железной хваткой держать его нейроны. Это из-за него галлюцинации никак не проходят. Но когда Пьетро открыл глаза, на него по-прежнему смотрел тот, в ком еще вчера он узнавал друга. Два блестящих черных зрачка, два черных камня со дна озера, из которых сочилось безмерное сострадание и отчаянный страх.

– Але… Я… Что случилось… Как будто…

– Как будто время, – закончил Алессио замершую на губах друга фразу слабым, скрипучим голосом, переходящим в шипение, – как будто время остановилось навсегда.

Пьетро вздрогнул, внезапно осознав, что пути назад нет, что теперь уже невозможно вернуться к привычной реальности такого далекого мира с его квартирами, пробками, магазинами, пустыми радостями и пустяковыми желаниями.

– Мы утонули в озере времени, – выдавила из себя посмертная маска, спрятавшая лицо тридцатилетнего парня. Алессио протянул Пьетро руку, изуродованную прикосновением к трилобиту. – Помоги мне.

Пьетро с омерзением отшатнулся (он и сам не ожидал, что это чувство вызовет такой дорогой ему человек). И, пытаясь найти подходящие слова, промямлил:

– Але. Але. Я не знаю… С тобой что-то случилось. Я заберу тебя. Трилобит. Поедем в больницу, да… Надо идти домой.

– Дома больше нет, некуда возвращаться, – возразил череп и скорчил гримасу, выставив желтоватые зубы.

Пьетро охватила такая невыносимая тоска, что он чуть не заплакал. Перед глазами поплыло. Он вытер навернувшиеся слезы, чтобы не показывать их существу, не сводившему с него глаз, в которых читалась страшная догадка.

А потом глянул на руку, чувствуя, что она стала скользкой. И увидел алую кровь.

Пьетро закричал. И бросился бежать.

Подальше от Алессио, от палатки, от маслянистого озера, полного ужасных загадок.

Вниз по тропинке.

Прочь.

Но бежал он недолго.

Через пару десятков метров Пьетро почувствовал, что больше не может даже идти. Кости хрустели, как стебли камыша на ветру. Пьетро зажмурился, а потом снова открыл глаза, обливаясь кровавыми слезами. Сделал последний шаг, упал на землю и остался лежать, спиной в пыли, головой между камней.

Он знал, что больше не встанет.

Прежде чем ослепнуть, прежде чем испустить свой последний крик, который услышат лишь тысячелетние вершины, он чуть приподнял голову и в последний раз посмотрел на озеро.

На поверхность, рисуя на мертвой воде знаки тайного языка, всплывали серые тени трилобитов.

Я сплю наверху, а Стю внизу.

Вообще-то моего брата зовут Стефано, то есть Сте, но я всегда называю его Стю, потому что он дурачок. И все время писается по ночам. Да, он меня младше, ну и что?

Он, конечно, не идеальный, и я часто прикалываюсь над ним, но мама с папой любят его больше, а на меня почти не обращают внимания… Я не в обиде – он мой брат, и я его тоже люблю.

По вечерам родители рано отправляют Стю в постель. Потому что он маленький и утром должен идти в детский сад. И каждый вечер он хнычет, что хочет спать с ними. Ему четыре. Мне семь с половиной, и я могу ложиться, когда хочу. Ну, почти. Скажем так, ложусь, когда хочу спать.

Сижу, смотрю с мамой и папой телевизор или валяюсь на ковре и играю сам с собой. Потом, когда начинаю зевать, папа качает головой, а мама говорит: «Иди спать, забирайся наверх», я захожу в туалет, посылаю воздушный поцелуй маме с папой с порога их комнаты и иду в детскую.